Волк среди волков - Ханс Фаллада

Штудман ждал там, где дорога сворачивала в поле.

- Добрый вечер, Ковалевский. Хорошо, что пришли. Пагель рассказал вам в чем дело? Нет? Так... Куда ведет эта дорога?

- К нам, на дальние участки, а затем в лес к старому барину.

- Крестьянские поля тут с нами не граничат?

- Нет, все только наша земля. Участки пятый и седьмой. А по другую сторону четвертый и шестой.

- Так... Если бы четверть часа назад вы встретили здесь шесть-семь человек, идущих молча, с корзинами за спиной, на вид пустыми, - что бы вы подумали, Ковалевский?

- Идущих туда? - ткнул пальцем Ковалевский.

- Да, идущих туда, вот по этой дороге вдоль участков.

- Идущих оттуда? - ткнул пальцем Ковалевский.

- Да, Ковалевский, они, вероятно, шли оттуда, не отсюда, не из деревни.

- Тогда это из Альтлоэ.

- А что им понадобилось у нас на поле в такую темень?

- Н-да, для картошки еще рано. Но там у нас сахарная свекла, может быть, они пошли за ботвой. А там подальше осталась пшеница, которую мы косили в пятницу и в субботу - может быть, они пошли за колосьями.

- Значит, пошли воровать, Ковалевский, так ведь?

- Ботвой с сахарной свеклы они коз кормят, теперь почти у каждого коза. А пшеницу, если ее хорошенько подсушить, можно смолоть на кофейной мельнице, война всему научила.

- Так... Ну, хорошо, идем за ними следом. Ступайте с нами, Ковалевский, или вам это неприятно?

- Со мной, барин, считаться не приходится...

- Вам ничего делать не надо. Вы только толкните меня в бок, если кто-нибудь назовется не своим именем.

- Хорошо, барин.

- Но ведь они озлятся на вас, Ковалевский?

- Это, правда, не наши, но все равно они знают, что я человек подневольный. Это-то они понимают.

- Но вы, Ковалевский, как будто не согласны со мной, что они воры?

- Хоть и коза, а все сердце болит, когда кормить нечем. А когда нет муки ребятишкам суп заправить, и того хуже.

- Помилуйте, Ковалевский! - Штудман решительно остановился. И сейчас же быстро зашагал вперед, во все сгущающуюся тьму. - Где же тут быть порядку, если люди просто берут что им надо? Ведь для имения это разор!

Ковалевский упорно молчал, но Штудман настаивал:

- Так как же, Ковалевский?

- А это разве порядок, вы, барин, меня простите, когда люди работают, а детишки у них голодом сидят?

- А почему они не купят то, что надо? Раз они работают, у них должны быть деньги!

- Так это же не деньги, а бумага. Никто ничего не продаст - кому нужна бумага!

- Ах так, - сказал Штудман и опять остановился, но на этот раз менее решительно. Затем, идя дальше, продолжал: - Все же, Ковалевский, вы сами понимаете, что с имением не управишься, если каждый будет брать что ему нужно. Вы тоже хотите получать жалованье вовремя, а откуда его взять, когда нет доходов? Поверьте мне, господину ротмистру нелегко.

- Старый барин всегда управлялся, он зарабатывал много денег.

- Но, возможно, что ротмистру труднее, ведь он платит тестю за аренду.

- Этого в Альтлоэ не знают!

- Вы хотите сказать, что им до этого дела нет?

- Да, им дела нет.

- Так как же, Ковалевский, по-вашему, они поступают правильно, когда тащат?

- Если негде взять корму для козы... - завел опять свое старик.

- Вздор! Я спрашиваю, по-вашему, они поступают правильно, Ковалевский?

- Я бы этого делать не стал. Но ведь мне рожь и картошка из имения идут, и пастбище для коровы даровое...

- Я спрашиваю, Ковалевский, по-вашему, они поступают правильно?

Фон Штудман почти кричал. Пагель рассмеялся.

- Чего вы смеетесь, Пагель? Нечего дурачиться! Старый человек, безусловно никогда не воровавший, провозглашает право на воровство у своего же собственного работодателя! Случалось вам воровать, Ковалевский?

Смешно - господин фон Штудман кричит на него, старика, как прежде кричал управляющий Мейер. Но крик не испугал приказчика, он спросил так же спокойно, как всегда:

- То, что называете воровать вы, или то, что называем воровать мы?

- Разве это не одно и то же? - проворчал Штудман. Но он и сам знал, что это не одно и то же.

- Разрешите задать вопрос, господин фон Штудман? - вмешался Пагель.

- Пожалуйста, - сказал Штудман. - Подобное падение нравов как будто очень вас забавляет, милейший господин Пагель!

- Почти совсем стемнело, - сказал Пагель, очень довольный, - а господину Ковалевскому известно, что мы оба не знаем, где проходят межи. Скажите-ка, Ковалевский, где свекловичное поле?

- Еще пять минут идти по дороге, а потом направо по жнивью, его и при звездах видать.

- А участок, засеянный пшеницей?

- Еще три-четыре минуты по дороге. Прямо на него и выйдем.

- Так вот, Ковалевский, - сказал Пагель с мальчишеским задором, - раз вы полагаете, что люди вправе брать чужое, чтобы кормиться, так чего же вы не проплутаете с нами в темноте - много мы знаем, где нам искать!

- Пагель! - воскликнул Штудман.

- Этого, барин, я не могу. Разве это порядок! Если вы мне приказали, не могу же я вас за нос водить.

- Ну вот! - сказал Пагель, весьма довольный. - Теперь все ясно. Вы, Ковалевский, человек порядочный, господин Штудман стоит за порядок. А альтлоэвские поступают непорядочно! Вы, правда, понимаете, почему они это делают, но порядочным вы это не считаете, правильным вы это не считаете!

- Да, барин, пожалуй что и так. Ну, а когда козу кормить нечем?..

- Довольно! - крикнул Штудман. - Недолго же вы торжествовали, Пагель!

Некоторое время они молча шли в темноте. Звезды мерцали на почти черном небосводе, и куда ни оглянись, всюду вокруг они видели только различные оттенки черного и серого.

Немного спустя Пагель опять заговорил. Ему пришла в голову одна мысль и как нельзя более кстати. Ибо он чувствовал, что педант Штудман с его замашками гувернера злится на нерешительного приказчика, у которого и в мыслях и в чувствах полная неразбериха, и Пагель возымел желание примирить Штудмана с отцом славной Зофи.

- А вообще, Штудман, - сказал он, - господин Ковалевский очень беспокоится об уборке. Он говорит, что упущены три недели.

- Верно! - подтвердил приказчик.

- Нечего сказать, весело, - проворчал Штудман.

- Ковалевский говорит, надо поскорее достать людей. А господин ротмистр потерпел в Берлине крах (еще один человек потерпел в Берлине крах слышите, Штудман!), вот Ковалевский и говорит, что необходимо получить уборочную команду из тюрьмы.

- Я говорю?.. - с удивлением спросил Ковалевский.

- Да, мне ваша дочь сегодня рассказывала. А тюрьма уже почти опустела, столько оттуда отправили уборочных команд, вот Ковалевский и говорит, что надо поспешить, не то на нашу долю никого не останется.

- Я говорю?.. - спросил старик с еще большим удивлением.

- Да, - сказал Штудман, - я уже говорил с господином ротмистром. Но он думает, что это обойдется слишком дорого. Кроме того, арестанты ничего не смыслят в полевых работах. А вы, Ковалевский, значит, считаете, что их надо взять?

- Я? Нет, барин. Ведь это же все преступники.

- Правильно: воры. Но господин Пагель говорит, будто вы ему сказали...

- Его дочь, Штудман, Зофи...

- Ну, ваша дочь. А вашей дочери, верно, вы говорили...

- Я говорил?..

- Пожалуйста, не прикидывайтесь дурачком. Я больше вас беспокоить не буду. - Он сделал несколько шагов, остановился и спросил очень сердито: Далеко нам еще идти?

- Вот здесь по правую руку - жнивье; если пойти по нему напрямик, выйдем аккурат на свеклу.

- Вы, правда, думаете, что они там? - Фон Штудман сделался вдруг очень скучным.

- Со свеклой у нас в этом году неблагополучно, запоздали мы с ней. Я так думаю, если тут кто и есть, так на пшенице.

- А к пшенице прямо по дороге?

- Еще минуты три-четыре.

- Знаете что, Пагель, чем нам всем троим делать крюк, сбегайте-ка вы на свеклу напрямик по жнивью, посмотрите и как можно скорей догоняйте нас.

- Слушаюсь, господин фон Штудман!

- Ну, ступайте! - И несколько тише: - А так как вы, по всей вероятности, никого не накроете, оставьте-ка мне вашу пушку. Благодарю вас. Ни пуху ни пера, Пагель!

- Спасибо, господин фон Штудман!

Засунув руки в карманы, Пагель неторопливо брел по жнивью, глядя больше на звездное небо, чем под ноги. Шаги его спутников уже затихли. Сквозь башмаки он чувствовал прохладную сырость росы. Впервые радовался он тому, что шел один не со Штудманом. "Гувернер, нянька! - подумал он и тут же раскаялся. - Фон Штудман на редкость славный малый, и его педантичность только тень, отбрасываемая его исключительной порядочностью, а это качество почти забыто".

"Тяжело от этого только ему, - думал Пагель, - страдает только он. Я его полная противоположность, у меня ни на йоту нет характера, я охотнее всего предоставляю событиям идти своим чередом. Если у меня не все ладится, так именно поэтому. Здесь не гостиница, не прошедшие огонь и воду кельнеры, не продувные лифтеры - бедняге Штудману придется основательно переучиваться. Зато я - вот и сейчас опять..."