Вавилон - Маргита Фигули

«Неужто и вельможи согласны с царским златоустом и воздают ему хвалу? — подумала Нанаи. — Ведь это неправда, будто Ашшурбанипал потерпел поражение у стен Вавилона! Простой человек этого может не знать, но вельможи — люди образованные, им-то известно, какая трагедия разыгралась в Вавилонии сто лет назад».

Тогда Вавилоном правил Шаосдухин. Его отец Ашшур Асаргаддон недолюбливал сына и наследником назначил Ашшурбанипала, внука; Шаосдухину пришлось довольствоваться северной частью теперешней Вавилонии. Но он не мог примириться с положением вассального владыки, укрепил Вавилон и вступил в союз с Эламом — который был в ту пору могучей военной державой, — с Псаметихом Египетским, Гигесом Лидийским, с царями Сирии, Палестины и Аравии. Он готовил мятеж, полагая, что империя Ашшурбанипала некрепка. Но Ашшурбанипал опередил его. Напав на Элам, он двинулся к Вавилону, которым овладел после двухлетней осады, когда обезумевшие от голода защитники начали поедать собственных детей. Шаосдухин вместе со всей семьей бросился в огонь и тем закончил свое существование. Ашшурбанипал с триумфом вступил в Вавилон и стал править им.

Для чего же царские глашатаи искажают правду? Какая в том нужда? И кто дал им на это право? Знают ли об этом сановники? Царь, Набусардар? К чему обманывать народ? Иль еще мало лжи в жизни? Или не было в славной истории халдеев великих людей, чьи имена в ненастные дни излучают ярчайший свет?»

Нанаи не понимала этого. Облик Вечного Города, столь не похожий на тот, каким он рисовался ей когда-то под ветвями олив, надрывал душу. Кажется, Устига был прав, называя Вавилон городом распутства. Сознание этого причиняло девушке такую боль, что она готова была скрипеть зубами, как это делал Набусардар.

Нанаи разглядывала стоявших рядом людей. Вероятно, в другое время они не поверили бы царскому глашатаю, но сейчас принимали за чистую монету каждое его слово, убеждавшее их в несокрушимости Бабилу. В эти трудные минуты им была отрадна даже ложь, лишь бы она поддерживала слабеющую веру в несокрушимость Вавилона, ведь Вавилон — город богов, а боги бессмертны. Бабилу! Город Городов! Столица мира! Его великолепие вызывает восхищение у ценителей красоты; самые выдающиеся полководцы восхищаются его стенами-крепостями.

Пылкие речи разожгли людей. Возбужденные толпы растекались по улицам. Одни звали глашатаев вести их в храм, другие двинулись к Муджалибе, третьи останавливались перед Набопаласаровыми башнями, словно перед всемогущими богами.

У ворот муджалибского дворца собрался народ, горя желанием видеть и слышать своего властелина. Глашатай отправился во дворец передать царю волю народа.

Нанаи задержалась в толпе. Ей тоже хотелось увидеть халдейского царя. Хоть разок увидеть своего владыку, в статном теле которого, да простит его Энлиль, дремал слабый и безвольный дух. Затаив дыхание, она смотрела на террасы дворца.

Но Валтасар не появлялся. Вместо него перед глазами людей маячила, уходя в самое небо, сверкающая крыша над пиршественным залом — ападаной; вместо его голоса до слуха доносился шум евфратской волны.

Отчаявшийся царь тем временем предавался скорбным размышлениям о том, что произошло с ним под Холмами. Он был в полной растерянности. Мысль, что он самолично послал на смерть двадцать тысяч лучших воинов, терзала его. Совесть не давала ему покоя.

А воспаленные уста людей, толпившихся на площади, непрестанно исторгали:

— Хотим видеть царя!

— Хотим слышать царя!

Посланный вернулся один: царь, мол, держит совет со своими сановниками и потому не может выйти к народу. Тут из толпы кто-то крикнул:

— Тогда слушайте меня, халдеи! Все повернули головы к украшенному драконом столбу, на цоколь которого взобрался черноволосый юноша.

Устремила на него взгляд и Нанаи. Смеркалось, и лицо оратора расплывалось в легкой дымке. Юноша глубоко вздохнул и вызывающе бросил:

— Царские глашатаи убеждают вас дать отпор врагу. Все вы должны опоясаться мечами и биться за волю. Что ж, пользуйтесь случаем — когда еще такой представится! Опояшьтесь мечами и обнажите их против злейших врагов простых халдеев — против царя, жрецов и князей, которые разоряют вас поборами, обременяют непосильной работой. Они велят вам биться за волю. Но разве простой халдей знает, что такое воля, если он всю жизнь был рабом! Прежде вы помирали на полях, не выпуская серпа из рук, у водочерпалок на каналах, с заступами в рудниках, чтобы господа могли кутить и развратничать. А теперь вас заставляют умирать за них, чтоб они и впредь держали вас своими рабами. А вы добивайтесь подлинной воли, по которой истосковалось ваше сердце! Добивайтесь, чтоб вами правил справедливый, добрый царь!

Юноша снова набрал в легкие воздуху и вытер потный лоб.

Гул пронесся по толпе; наклонив головы, люди переговаривались друг с другом.

А юноша продолжал:

— Всем известно, что Кир милостив к своим подданным, что в его государстве царят спокойствие и Порядок и нету там обиженных. Халдеи, мы столько лет мечтали о воле, и вот ее возвещают персидские горны. Кир — владыка истинный и справедливый! Ждите Кира, царя царей и повелителя мира, с ним боги всех племен!

— Да живет Кир, великий царь и покоритель! — неожиданно поддержал его в толпе чей-то голос.

— Да живет Кир-избавитель! — восторженно выкрикнул юноша, поощренный тем, что его слова нашли отклик.

У Нанаи часто-часто забилось сердце, руки, сжимавшие поводья, задрожали. Она не верила своим глазам. Быть может, это ей только снится? В своем ли она уме? Не ослышалась ли? Растерянная, Нанаи пыталась разглядеть лицо юноши, неясное в предвечерней мгле. Она вся напряглась, глаза ее сделались неподвижны, как застрявший в основе ткацкий челнок. Она не могла отвести взгляда от этого грубоватого, скуластого лица с резко очерченным ртом и угольно-черными, метавшимися, словно спугнутые змеи, глазами! Нанаи боялась себе признаться: Сурма — бунтовщик.

В ее мозгу всплыло такое воспоминание о дяде Синибе: как-то раз он нарвал белых колокольчиков и поставил их в подкрашенную воду. К утру колокольчики стали красными. В день семейного торжества дядя принес цветы на стол и сказал:

— Колокольчики, впитавшие краску, подобны младенцу, растущему в утробе матери. Все, что он вберет в себя, будучи в ее лоне, остается в нем до самой смерти; так и этот багрянец останется в цветах, пока они не увянут. А то, что получит младенец с материнской кровью, либо укрепит его тело, преумножит и облагородит мысль, либо закиснет, загниет, и порча эта с кровью проникнет в сердце. Из такого ребенка вырастет дурной человек.

При этих словах мать Сурмы поднялась и спросила неприязненно:

— Отчего это ты глядишь на меня?

— Чтоб ты знала, что таит в себе материнская кровь, — улыбнулся он примирительно.

Она схватила Сурму за руку и ушла из дома.

Сейчас Нанаи по-своему истолковала намек Синиба, да пошлют ему боги свет в царстве мрака, смысл его слов о законе крови: кровь матери взяла верх в Сурме. Та покинула семью, этот изменяет своему народу. Какая низость!

У Нанаи закружилась голова, она качнулась в седле, но дурнота быстро прошла. Пришпорив коня и подобрав поводья, Нанаи стала пробираться сквозь толпу.

— Царский военачальник! — расступаясь, кричали люди.

Нанаи ехала прямо на обелиск.

Зоркие, ястребиные глаза Сурмы узнали Нанаи. Он прижался спиной к столбу и встретил ее предостерегающей усмешкой.

Нервы обоих были напряжены, как тетива лука. Оказавшись с Нанаи лицом к лицу, юноша спросил:

— Тебе чего?

— Я вижу, Энлиль ослепил тебя, и я протягиваю тебе руку, чтобы вывести на путь истинный. Опомнись, Сурма, памятью предков заклинаю тебя, опомнись! Двадцать тысяч единокровных братьев наших сложили голову за нашу, за мою и твою родину…

— Оттого я и не хочу, чтобы погибли еще тысячи. Все равно перс победит, так как пришло время правде одержать верх над подлостью и обманом. Не Вавилония, а правда и справедливость — вот моя родина! Или ты запамятовала, как они обошлись с твоим отцом, забыла, что изо дня в день у, нас в Вавилонии совершаются сотни беззаконий, а богатеи измываются над беззащитным людом? Не все же пользуются покровительством борсиппского дворца, — упрекнул он ее. — Люди умирают с голоду, под плетьми.

Лицо Нанаи исказилось. Ему ли не знать, что побудило ее искать защиту у Набусардара! Теперь он укоряет ее! Но кое в чем он, пожалуй, прав: ей нужно вернуться к своим, разделить их судьбу. Работать с ними на болотах в низовьях Евфрата или пронзить себе сердце кинжалом — это было бы достойнее. Умереть за правду, но не оставить своих в беде. Жестокое раскаяние терзало Нанаи, и не могла она в эту минуту выдержать взгляда Сурмы. Да, да, она тут же помчится в родную деревню… Внезапно толпу охватила паника, люди расступились и пропустили стражников.