Тайны ушедшего века. Границы. Споры. Обиды - Николай Зенькович

Примерно в промежутке с 10 до 11 часов, когда увели здоровую часть населения, ворота конюшни закрыли. Вспыхнул огонь, охватив всю конюшню. Оказывается, заранее было подготовлено сено и облито керосином. Когда пламя поднялось над конюшней, люди, находившиеся внутри конюшни, с криками о помощи выбили ворота и рванулись к выходу. Генерал-полковник Гвишиани, стоявший недалеко от этих ворот, приказал: «Огонь!» Тут же из автоматов и ручных пулеметов начали расстреливать выбегающих людей. Выход у конюшни был завален трупами…»

Гвишиани М. С. – начальник Дальневосточного управления НКВД, генерал-полковник. Был командирован в Чечено-Ингушскую АССР для участия в выселении чеченцев и ингушей. Близкий друг и соратник Л. П. Берии. После ареста и расстрела своего покровителя вышел в отставку и перебрался с Дальнего Востока к себе в Грузию. Его сын Джермен продолжал оставаться мужем дочери Председателя Совета Министров СССР А. Н. Косыгина и пошел в гору, став академиком АН СССР и заместителем председателя Государственного комитета СССР по науке и технике.

Однако вернемся к свидетельским показаниям Д. Мальсагова. «Я подбежал к Гвишиани, – рассказывал он следователям, – и попросил у него, чтобы прекратили расстреливать людей, ведь это же произвол. Гвишиани ответил, что на это есть приказ Берии и Серова и попросил не вмешиваться в это дело. Иначе, как и они, погибнете здесь. Капитан Громов тоже начал возмущаться по поводу уничтоженных людей. Мы с Громовым больше ничего не могли сделать.

Гвишиани позвал меня и Громова, дал в сопровождение несколько солдат и отправил нас в с. Малхесты. И здесь была страшная картина…

В пути следования в Малхесты и оттуда мы чеченцев не встречали: повсюду были солдаты, а оставшаяся часть аборигенов скрывалась в лесах и горах. Их автоматически причисляли к бандитам и жестоко с ними расправлялись.

Когда мы с Громовым возвращались из Малхесты, то заехали в Хайбах. В Хайбахе, у конюшни, чеченцы выкапывали трупы сожженных и расстрелянных людей. Увидев нас, они бросились в разные стороны. Я им на чеченском языке крикнул, чтобы они остановились и подошли ко мне. Один из них приблизился ко мне, а остальные разбежались. Подошедший ко мне был Жандаргаев. Вид у него был ужасный. Он с земляками на месте сожжения круглые сутки откапывал трупы чеченцев и хоронил их в другом месте. Жандаргаев сказал мне, что они уже похоронили 137 трупов.

Потом мы с Громовым добрались до железнодорожной станции Слепцовская. Там встретили какого-то полковника-грузина. У него спросили, где находятся Серов и Берия. Мы хотели им доложить, что в горах при выселении чеченцев допущены злоупотребления. Уничтожено много невинных людей. Полковник что-то сказал своему шоферу на грузинском языке. Громов понял, о чем он говорит, так как раньше работал в Грузии и знал грузинский язык. Мой спутник срочно предложил уехать. Мы сели в автомашину и удалились. Громов объяснил мне, что полковник вызвал автоматчиков расстрелять нас как лишних свидетелей преступления в Хайбахе и Малхесты».

Следователь задал вопрос свидетелю Мальсагову: как вел себя Гвишиани, когда отдал приказ уничтожить людей, запертых в конюшне, какое у него было при этом лицо? Ответ: нормальное лицо, будто ничего не происходило, будто там вообще не было людей.

Еще вопрос: обращался ли к кому-нибудь свидетель по поводу увиденного в Хайбахе? Ответ: да, обращался. К самому Сталину, в январе 1945 года. За что и поплатился должностью. При этом получил предупреждение: не прекратит писать, расстанется со своей свободой. За клевету на доблестные органы НКВД.

После смерти Сталина и ареста Берии Мальсагов снова написал о хайбахской трагедии. На этот раз его вызвали в Москву и допросили. Особенно тщательно и подробно протоколировали все, что касалось Берии и Гвишиани. Когда Мальсагов называл имена Серова и Круглова, у следователей рвение почему-то улетучивалось. Откуда было знать наивному периферийному чиновнику, какие страсти кипели в то время у кремлевского трона. Хрущеву требовался компромат на Берию и его сторонников. Но Серов и Круглов были свои, они помогли свергнуть Берию.

И. А. Серов – нарком внутренних дел Украины в конце тридцатых годов, когда ЦК Компартии этой республики возглавлял Н. С. Хрущев. С февраля 1941 года первый заместитель наркома госбезопасности СССР. В феврале 1942 года получил звание комиссара госбезопасности второго ранга. Участвовал в выселении всех репрессированных народов. По протекции Хрущева стал в 1954 году первым председателем КГБ СССР и занимал этот пост до 1958 года. Увы, барская любовь всегда чревата неожиданностями. В 1958 году Серов впал в немилость, был лишен государственных наград, понижен в воинском звании с генерала армии до генерал-майора и отправлен в Ташкент. Обращался в адрес Ю. Андропова и М. Горбачева с просьбой о реабилитации, но не был услышан и скончался в забвении в 1990 году.

Из показаний Д. Мальсагова следовало, что он доложил Серову об уничтожении жителей Хайбаха. Но, наверное, Хрущев решил, что избавляться от него еще рано, хотя формальный повод был. Просто в ближайшем окружении Хрущева было мало надежных людей, на которых он мог бы положиться. А Серов был проверенный кадр.

С. Н. Круглов тоже был человеком Хрущева. И снова, как в случае с Серовым, грянула барская немилость: в 1956 году он был снят с поста министра внутренних дел СССР и назначен со значительным понижением на должность заместителя министра строительства электростанций. Через год его снова понизили, назначив заместителем председателя Кировского совнархоза. Еще через год пятидесятилетнего Круглова сняли и с этой должности, а через два года КПК при ЦК КПСС исключил его из партии. Умер в 1977 году. По версии историка Роя Медведева, Круглов застрелился, не дожидаясь окончания расследования преступлений, совершенных частями НКВД при депортации жителей Чечено-Ингушетии в 1944 году. Ему вменялась ответственность за действия военнослужащих НКВД, которые уничтожили один из аулов. По другой версии, генерал-полковник в отставке Круглов был сбит поездом.

Хайбахскую драму венчали два примечательных документа, не оставлявших сомнений в подлинности замысла. Совершенно секретная телеграмма, направленная комиссаром госбезопасности третьего ранга М. Гвишиани наркому внутренних дел СССР Л. Берии: «Только для ваших глаз. Ввиду нетранспортабельности и в целях неукоснительного выполнения в срок операции «Горы» вынужден был ликвидировать более 700 жителей в местечке Хайбах». И ответная телеграмма: «Грозный. УВД. Гвишиани. За решительные действия в ходе выселения чеченцев в районе Хайбах вы представлены к правительственной награде с повышением в звании. Поздравляю. Нарком внутренних дел СССР Берия».

Берия в Грозном

К депортации чеченского и ингушского народов готовились как к крупной войсковой операции, по всем правилам военного искусства. В каждом районе выселением руководил чин не ниже генерала.

Из архивов стало известно, что еще за полтора месяца до начала осуществления этой акции в аулах и селах появились группы военных. Местное население не придало им особого значения. Да и пришельцы занимались вроде обычным солдатским делом: проводили учения, отрабатывали способы ведения боевых действий в горных условиях. Как будто никаких поводов для беспокойства.

И все же некая напряженность витала в воздухе. Как ни скрывали военные цель своего появления, слухи, что это неспроста, разносились с невероятной скоростью. Самое удивительное в том, что военные и в самом деле не подозревали, для чего их сюда прислали. О предстоящей операции была поставлена в известность только самая верхушка генералитета.

Но, как говорится, земля слухами полнится. Наверное, невозможно удержать в секрете информацию, если к предстоящим действиям привлечены огромные массы людей и техники. Далек рядовой солдат-пехотинец от высоких штабов, но на передовой всегда безошибочно догадываются о предстоящем наступлении. Есть масса мелочей, деталей, штрихов, по которым самый последний боец во взводе узнает о наисекретнейшем приказе, только что отданном командующим за десять километров от его окопа.

Беду человек чует инстинктивно. Ее ощущение возникает в подсознании. Небо, горы, воздух, поведение домашних животных, – все указывает на несчастье. Предчувствие чего-то тяжелого, гнетущего поселилось в чечено-ингушских селах за несколько дней до выселения. Об этом говорили многие старые люди, вспоминая черный февраль сорок четвертого.

В Государственном архиве Российской Федерации хранится письмо, адресованное Л. Берии. Датировано 27 января 1944 года. Автор, житель хутора Цараево Кембиевского сельисполкома Пригородного района Абукар Батажев сообщал: «Во всех национальных областях пронеслась волна о том, что готовится к выселению чечено-ингушский народ…»

Представляете? Почти за месяц до выселения! Впрочем, что могли дать подобные догадки и своеобразный зондаж намерений? Где и как спасаться? Куда прятаться? Что делать с детьми, домашним скарбом, скотом? Никогда за всю многовековую историю своего существования чеченцам и ингушам не приходилось бросать родные очаги. Дома, в которых жили предки, в которых появились на свет они сами, – для чеченцев священны.