Томминокеры - Стивен Кинг

Ее рука лежала между ног. Там было влажно, она различала слабый запах аммиака в машине. Он был различим там некоторое время, но ее сознание столкнулось с ним только сейчас.

Я обмочилась. Я обмочилась и находилась в этой дерьмовой машине достаточно долго, чтобы пересохнуть (и свет, Энн).

Что-то было не так со светом. Это был свет заката.

О, нет — 9.30 в…

Это был свет заката, не было сомнений. Она чувствовала себя лучше, после того, как ее вырвало, и теперь она понимала почему. Ответ был прямо здесь, так же как запах пота под ее платьем или высохшей мочи. Время, прошедшее между тем, как она закрыла дверь и тронула машину вновь, были не какие-то там минуты с секундами — это были часы, часы, которые она провела в это жаркое лето в печи машины. Она лежала в смертельном ужасе, и если бы она не использовала эйр-кондишн, то она испеклась бы как новогодняя индейка. Ее гортань, такая же плохая, как и ее зубы, воспалилась от спертого автомобильного воздуха. Но глядя на ферму широко раскрытыми покрасневшими глазами, она вдруг поняла, что речь идет о ее физическом выживании. Она должна была ехать с четырьмя открытыми окнами. Иначе…

Это вызывало иную мысль. Она провела день на гране смерти, припаркованная на обочине дороги, и никто даже не подумал остановиться и проверить, что она здесь делает. Никто не проехал по девятому шоссе в это время. Когда они видели ее в беде, они не затормозили, а продолжали ехать как ни в чем не бывало.

Что это за город?

И снова — это невыразимое ощущение в желудке, словно горячая кислота. В это время она узнала это чувство: это был страх. Тогда она схватила его за, горло и убила его. Брат этого страха опять может появиться и, если это произойдет, она убьет и его…

Она въехала во двор.

16

Энн встречала Джима Гарденера прежде лишь дважды, но она никогда не забывала его лица. Даже она узнала великого поэта, она думала, что смогла бы его учуять за сорок ярдов по ветру в обыкновенный тихий прохладный день. Он сидел на перилах балкона в тенниске и голубых джинсах с открытой бутылкой виски в руке. Он имел трех или четырехдневную щетину. Глаза его были воспалены. Хотя Энн не знала этого и не хотела интересоваться, Гарденер был в этом состоянии ни много ни мало уже два дня. Все его благородство и решительность угасли после обнаружения собачьей шерсти на жакете Бобби.

Он смотрел на машину в палисаднике (обойдя почтовый ящик, медленно пройдя мимо) пьяным мутным взглядом изумления. Он смотрел на выходящую женщину, которая шаталась и держалась за открытую дверь в течение минуты.

Ничего себе, подумал Гарденер. Это птица, это самолет, это экстра-сука, которая летит быстрее дурной вести, от которой начинаются колики у слабонервных членов семьи.

Энн рывком закрыла дверь машины. Она постояла там немного, важно бросив длинную тень, и Гарденер почувствовал знакомое ощущение. Она выглядела, как Рон Каммингс, когда Рон был пьян в стельку и мучительно решал, как бы ему пересечь комнату.

Энн проделала свой путь через палисадник, пройдя сбоку от грузовика Бобби. Миновав грузовик, она достигла балконных перил. Она взглянула вверх и определила по свету, что уже семь часов.

Гарденер подумал, что женщина выглядела пожилой и не имеющей определенного возраста. Она к тому же выглядела злой, он думал — желтой и ядовито-черной с тяжелым грузом зла, то было одновременно износ снаружи и разъедание изнутри.

Он взял виски и выпил эту гадость. Затем заткнул горлышко бутылки.

— Привет Сисси. Добро пожаловать в Хэвен. Говоря честно, я пожелал бы тебе покинуть этот город так быстро, как ты сможешь.

17

Она сделала два шага, затем, споткнувшись, упала на колено. Гарденер убрал руку. Она не заметила это.

— Где Бобби?

— Ты не можешь выглядеть так хорошо, — сказал Гарденер. — Хэвен влияет на людей в эти дни.

— Все нормально, — сказала она, взбираясь на ступеньку. Она стояла над ним тяжело дыша.

— Где она?

Гарденер кивнул по направлению к дому. Послышалось шипение воды через одно из окон.

— Душ. Мы работали в лесу целый день, там было ох… офигительно жарко. Бобби верит, что под душем можно смыть грязь. — Гарденер снова поднял бутылку. — А я верю в простое средство дезинфекции. Короче и приятнее.

— Ты воняешь, как дохлая свинья, — высказалась Энн и прошла мимо него по направлению к дому.

— Хотя мой нос не такой чувствительный, сердце мое, ты имеешь хоть и слабый, но весьма заметный аромат, — сказал Гарденер. — А что об этом аромате говорят французы? Eau de Oiss?

Она повернулась к нему, издав хрип. Люди — жители Ютики по крайней мере никогда так с ней не разговаривали. Никогда. Конечно, они знали ре. Великий поэт, конечно, мог судить о ней с высоты своего опыта: праздник у хэвенского населения. А он был пьян.

— Ну, — сказал Гарденер, слегка удивленный и встревоженный ее взглядом. Это после твоего прихода в воздухе разлился этот аромат.

— Да, я… — сказала она медленно.

— Может быть, нам следует начать сначала? — сказал он с пьяной учтивостью.

— Что начать сначала? Ты великий поэт. И ты пьяница, который едва не застрелил свою жену. Мне больше нечего тебе сказать. Я пришла из-за Бобби.

Хороший выстрел, относительно его жены. Она увидела, как застыло его лицо, увидела, как его руки вцепились в горлышко бутылки. Он стоял, будто бы забыв, где он находится. Она ему сладко улыбнулась. Эта тупая болтовня с ней закончилась и, как бы плохо она себя ни чувствовала, она все равно была на коне.

В это время стих шум воды. И — возможно это было только предчувствие — у Гарденера было чувство, что Бобби его слышит.

— Ты всегда поступала так, будто делала операцию без наркоза. Я полагаю, что у меня никогда не было более грубого хирургического вмешательства.

— Может быть.

— Почему теперь? После всех этих лет. Почему ты выбрала этот день?

— Не твое дело.

— Бобби — мое дело.

Они уставились друг на друга. Она сверлила его взглядом. Она ждала, что он опустит глаза. Он не опустил. Ей стало ясно, что, если она, не сказав ничего, пойдет в дом, он, возможно, сделает попытку удержать ее. Это не принесло бы ему ничего хорошего, но это было проще, чем ответить на его вопрос. Какая разница, что делать?

— Я пришла забрать ее домой.

Снова молчание. Никаких сверчков.

— Разреши дать тебе один совет, сестра Энн.

— Пощади меня. Никаких конфеток от незнакомцев, никаких советов от пьяных.

— Сделай так, как я тебе сказал, когда ты вышла из машины.

Уходи. Просто уйди. Это не самое удачное место, чтобы доказывать свою правоту.

Что-то было в его глазах, что-то необычно честное, что заставило вернуться старый холодок и невысказанное смущение. Она была брошена на целый день в своей машине на обочине дороги. Что же за народ в этом городе?

Затем в Энн все всколыхнулось и подавило последние капли сомнения. Если она хотела того, если она думала, что это именно так, то это должно было быть так; итак, это есть, это было, есть и будет. Аллилуйя. Аминь.

— О'кей, дружок, — сказала она. — Ты дал мне совет, я отплачу той же монетой. Я прихожу в эту лачугу, и две минуты спустя какой-то большой кусок дерьма начинает демонстрировать свое остроумие. Я полагаю, что тебе надо прогуляться, если ты не хочешь быть размазанным. Посиди где-нибудь на скале и посмотри закат солнца, и попробуй подумать о рифмах или делай так, как там делают великие поэты, когда они наблюдают закат солнца. Но ты хочешь выбросить из головы все, что произошло в этом доме, неважно что. Это между Бобби и мной, если ты встанешь на моем пути, я размажу тебя по стенке.

— В Хэвене ты скорее размазня, чем размазывательница.

— Хорошо. Это то, что я хотела дать тебе понять, — сказала Энн и двинулась к двери.

Гарденер попытался последовать за ней.

— Энн… Сисси… Бобби не такая. Она…

— Прогуляйся, мужичок, — сказала Энн и вошла.

18

Окна были открыты, так как тени были короткие. Время от времени дуновения легкого ветерка шевелили, вытягивали шторы в открытое окно. Когда это случалось, они были похожи на паруса корабля.

Энн хмыкнула и наморщила нос. Фу! Место пахло, похоже, на обезьяний питомник. От великого поэта это она ожидала бы, но не от своей сестры. Это место было похоже на свинарник.

— Привет, Сисси.

Она обернулась. Бобби возникла в момент, как призрак. Энн почувствовала стук сердца в груди, потому что было что-то странное в ее фигуре, что-то не правильное.

Затем она увидела белое пятно на халате ее сестры; послышался звук капающей воды, и она поняла, что Бобби только что вышла из душа. Она была вся обнаженная под халатом. Хорошо. Но ее удовольствие было не таким огромным, как могло бы быть. Ее тревога осталась, ее впечатления были какими-то не правильными от фигуры, стоящей в дверном проеме.