Руны судьбы - Дмитрий Скирюк

Спускаясь, Мануэль продолжал размышлять об этом мече и об оружии вообще, потом его мысли перескочили на рыжего колдуна, — а сладила ли с ним серебряная пуля? — ведь тела так и не нашли. Потом он задумался над тем, что подадут сегодня на обед. Впрочем, тут гадать особенно не приходилось (снизу вкусно тянуло тушёной брюссельской капустой).

Эти приятные мысли были неожиданно прерваны криком.

Кричала женщина.

Кричала на кого-то, громко и визгливо, по-фламандски, с полным осознанием своей непогрешимости и правоты. И это при монахах и испанской солдатне! Глупая женщина. Да с ней удар случится, когда она узнает, кто сегодня здесь заночевал!

Мануэль усмехнулся, потом посерьёзнел, одёрнул на себе колет, нахмурил брови, сделал строгое серьёзное лицо, шагнул, выходя на лестницу... И у него отвисла челюсть.

Внизу, в трапезном зале распекали брата Себастьяна.

Солдат помотал головой, но видение не исчезло. Женщина неполных лет пятидесяти, с ещё почти целыми зубами и весьма дородных форм, одетая в простую серую суконную юбку, корсаж и белоснежную рубашку; она стояла у стола, уперев свои полные сильные руки кренделем в бока, и громогласно ругала брата Себастьяна. Да не просто ругала, а буквально пушила, разносила, чихвостила и разделывала под орех! А заодно с ним — ещё Томаса, Михелькина, Родригеса, Хосе-Фернандеса и Санчеса. Короче, всю компанию. Не было только Киппера, — видимо, дальновидный десятник или сбежал, или ещё не просыпался. Позади наглой тётки переминался парнишка из трактирной обслуги, с почтением держа на вытянутых руках её плюшевую кофту и тёплый плащ. Сама тётка, похоже, была не на шутку рассержена и не боялась ни бога, ни дьявола, ни короля. Её круглое мясистое лицо покраснело от натуги, она брызгала слюной и всё время встряхивала головой. Белый чепец сбился ей на затылок и возмущённо хлопал накрахмаленными крыльями.

— ...нет, это ни с чем не сообразно! — шумела она. — Я же не учу вас, как правильно служить мессу? Нет! Тогда по какому праву вы решили вразумлять меня? Да, я простая повитуха, а не столичный абортмахер, с какими вы, наверное, привыкли вести учёные беседы, но я, благослови Христос, уже тридцать пять годков занимаюсь этим делом, и я думаю, когда я что-то говорю, в отличие от вас! Да-да-да! Что-о? И не надо смотреть на меня такими глазами, я много видела глаз таких, что не приведи Господь вам их увидеть. Вы, святой отец, небось сейчас сидите и думаете: да что она понимает, глупая баба! Так зарубите себе на носу: вы занимаетесь своим делом, я — своим. Вы спасаете души, я помогаю этим душам снизойти в наш грешный мир. Что-о?

Люди за столом не смели и пикнуть, сидели тише мыши, только Санчес, перепивший местного вина, размеренно и медленно икал. Сакраментальное «Что-о?» в исполнении толстухи вовсе не было вопросом, это было что-то вроде «sic», или римского «dixi». Haконец тётка на секунду прервалась, чтоб сделать очередной вдох, и брат Себастьян попытался спасти положение.

— Но госпожа Белладонна, — мягко начал он, — я вовсе не хотел вас обидеть. Я верю, что вы хорошо знаете своё дело, потому мы вас и пригласили. Я просто сказал, что этого не может быть...

— Ну, да! Вы так и сказали, что этого не может быть, и что я, должно быть, ошибаюсь. Я! Ошибаюсь? Да я на своём веку повидала столько женщин, сколько вы не исповедали мужчин. Вы небось учёный, начитались этих, как их... книжек, и теперь сидите тут и думаете, что знаете всё лучше всех вокруг. Так я вам скажу. Может это быть, или не может, это меня не касается. Я безграмотная дура, не знаю ни одной буквы и даже молитву повторяю за священником, но я вам так скажу, а вы — молчите. (Что-о?) Господь в этом мире всё устроил сообразно: мужчины гробят друг дружку, женщины рожают, так заведено, и не вам это менять, будь вы хоть трижды священник, хоть кардинал, хоть сам Папа, Господи, прости! Еретичка она, или нет, это дело десятое; для меня она прежде всего — измученная девочка, и ей нужен покой, а вы тащите её куда-то, сами не зная, куда. И не надо пугать меня костром и пытками: я рожала пять раз, а это вам не соль принять, я умею терпеть. Я добрая католичка, и за свою жизнь приняла столько новорожденных, что, надеюсь, Господь простит мне мои прегрешения, а если и накажет, то чуть-чуть. Вы столько не сожгли, святой отец, сколько я их приняла. Что-о?

Брат Себастьян медленно встал и наклонил голову. Блеснула вспотевшая тонзура.

— Что ж, госпожа Белладонна, — сдержанно сказал он, — примите мою искреннюю благодарность за ваши э-ээ... рекомендации. Я вас больше не задерживаю.

На этом спор, как ни странно, закончился. Ни слова более не говоря, «госпожа Белладонна» сноровисто втиснулась в чёрную кофту, застегнулась на все пуговицы, набросила накидку, вздёрнула носик, швырнула напоследок всем своё презрительное «Пфе!» и вышла вон, хлопнув напоследок дверью так, что с гвоздя над косяком сорвались серп и молот. Сорвались и грохнулись на пол. Из щелей меж половицами взметнулась пыль.

Брат Себастьян по-прежнему стоял, упрятав руки в рукава сутаны, потом выбрался из-за стола, сделал знак Томасу следовать за ним и удалился к себе в комнату. Выражение его лица было суровым и задумчивым.

— Не женщина, а ураган, — почтительно сказал Санчес, когда за ними закрылась дверь, налил Мануэлю вина и тоскливо поглядел на пустую бутылку. — Настоящий tornado! Уважаю. Помнится, лет шесть назад, когда мы брали штурмом ту деревню возле Лангедока...

— Ох. Засохни ты, Санчо, со своими бабами, — отмахнулся Родригес. — Не до тебя сейчас.

Усы его висели.

— Что случилось? — спросил наконец Мануэль.

— Ничего, — Родригес сплюнул. — Просто эта девка беременна.

— Девка?! — Мануэль покосился на дверь. — Ничего себе, девка! Ей же лет пятьдесят, она мне в матери годится!

— Да не она, дурак! — досадливо поморщился Родригес. — Другая девка. Та, которую мы сцапали в лесу. Она беременна.

— А... Ну и что?

И тут Родригес неожиданно замялся. Посмотрел на Санчеса, на Михеля, как будто втайне надеялся, что кто-то скажет это за него, и, наконец, решился.

— Она девственница, — сказал он.

— Что?

— Что-что! — рявкнул, наливаясь кровью, Санчес.

— Не умывался сегодня, что ли? Иди уши прочисти! «Что...» Девственница, вот что!

— В каком смысле — девственница?

Санчес выпучил глаза.

— Ты что, совсем дурак? В том самом смысле, который там. Она демуазель, мазита, fema virgo, целка, будь она неладна! Понял?

— Voto a Dios[92]! — в ошеломлении воскликнул Мануэль и широко перекрестился. — Sin Percardo concebida[93]!

— Ори потише. — Санчес мрачно покосился на дверь, потряс бутылку и заглянул внутрь. — A, caspita! — выругался он. — Ещё и вино закончилось!..