Человек системы - Георгий Арбатов

Прежде всего – тоталитарная диктатура подавляла, деформировала, губила интеллектуальный потенциал – в нашу эпоху главный источник роста, развития и процветания любого общества. И это – самая тяжкая часть наследия, оставленного сталинщиной, большевистским образом мысли и действий.

Другая составная часть действующих внутри общества разрушительных сил состояла в том (это уже упоминалось), что вся система и ее институты, эффективные в чрезвычайных условиях войны и острых кризисов, начинали работать вхолостую и в конечном счете себя разрушать в нормальных условиях. Эти тягостные компоненты системы также замедлили и сделали трудным и противоречивым процесс возрождения страны в послесталинский период. Боюсь, что они еще долго будут давать о себе знать, мешая нашему полному и подлинному возрождению.

Подводя итог, можно сказать, что система – и в территориальном смысле, как союз ряда весьма разнящихся друг от друга республик, и в смысле внутриполитическом, как определенный режим, структуры и органы власти, государственного управления, наличия гражданских свобод и особенно их ограничений – была изначально обречена. Что неудивительно и с точки зрения философской – в основе ее лежала утопия или даже система утопий, не способных выдержать столкновение с реальной жизнью. И дав толчок этому самораспаду, было крайне трудно его замедлить или упорядочить. Огромная по своим масштабам и силовой мощи государственная машина к этому просто не была готова, а может быть, и пригодна.

В одной из предшествующих глав я касался милитаризма, избыточной военной мощи (не всегда эффективной). Не помогла она и в данном случае. Машина эта и не думала о сохранении и защите системы. Она скорее ей противостояла, особенно когда начала меняться политика и возникла угроза для всевластия прежней военно-полицейской диктатуры.

Припоминаю один эпизод, относящийся к марту или апрелю 1991 года. В перерыве между заседаниями съезда народных депутатов ко мне подошли два депутата-полковника, сказали, что группа военных депутатов хотела бы со мной поговорить. Я согласился, и они обратились ко мне с просьбой сообщить Горбачеву, что против него готовят военный переворот. И один из главных заговорщиков – генерал Варенников. Я обещал это сделать, и мне в тот же день удалось поговорить с президентом. Он сказал, что до него уже доходили слухи о такой позиции и деятельности упомянутого генерала. Но ничего, видимо, так и не было предпринято.

Я потом задал себе вопрос: почему именно ко мне обратились военные депутаты? И сразу нашел на него ответ. С декабря 1989 года я вел довольно резкую и принципиальную дискуссию с военной (да и политической) верхушкой относительно военной политики. Меня удивило тогда, что, хотя моя позиция была позицией защиты перестройки, никакой поддержки я от президента не получил.

Когда в 1956 году страна узнала о XX съезде, никто даже не догадывался, насколько сложная, острая и долгая борьба потребуется, чтобы покончить с тем, что было тогда названо культом личности Сталина. Когда начиналась перестройка, ее поначалу восприняли лишь как борьбу против так называемого застоя, то есть мертвящей, болотной неподвижности, а на деле – упадка во всех сферах общественной жизни, ставшего особенно очевидным в последние годы жизни Брежнева. И далеко не все сразу поняли, что это в то же время борьба против последствий сталинщины и она либо снова захлебнется, как в свое время курс XX съезда, либо перерастет в борьбу против всей извращенной модели общества, так долго преподносившейся нам и воспринимавшейся нами как «настоящий» и даже единственно возможный социализм.

Потому неизбежно и в годы перестройки на смену первоначальному, подчас даже эйфорическому единению (кому действительно по душе застой?) вскоре пришло размежевание. А на XXVIII съезде КПСС в ряде выступлений уже прозвучала ностальгическая тоска не то что по первым шагам перестройки, а по 1983 году (андроповскому) как самому лучшему, самому настоящему году перестройки. Отдавая должное Андропову (хотя и теневые его стороны, как заметил читатель, мне очевидны), я все-таки хотел бы призвать поклонников 1983 года к разуму.

Андропов ничего, кроме снятия с работы нескольких нечестных руководителей, а также считаных чисто административных мероприятий по укреплению дисциплины, сделать просто не успел. Напомню, при нем и, конечно, по его инициативе были выдвинуты на самые высокие посты Алиев и Романов. Председателем Совета министров остался Тихонов, в политбюро и Секретариате оставались Гришин, Соломенцев, Демичев, Зимянин. И хотя родились надежды на перемены, ничто реально не успело измениться – ни в экономике, ни в социальной сфере, ни в культуре, ни во внешней политике. Да и по-настоящему рабочего времени у Андропова в 1983 году было от силы четыре-пять месяцев (хотя и тогда его не отпускала болезнь). Не говоря уж о том, что о более далекоидущих планах этого политического деятеля остается только гадать. Я, как уже говорилось, допускаю, что он предложил бы некоторые серьезные перемены, хотя они далеко не дотянули бы до того, в чем, как мы узнали за эти годы, нуждается общество.

Думаю, если начнут создавать миф о 1983 годе, то, скорее всего, ради борьбы против перестройки. И для того, чтобы укрыться от того реального вызова, который был брошен после смерти Брежнева руководству партии и страны самой нашей жизнью, нашей деятельностью со всеми ее проблемами, накапливавшимися не только в предшествовавшие годы, но и десятилетия.

Предстояла не бодрящая прогулка, даже не легкая встряска, а мучительная переоценка ценностей, переделка себя, переделка общества и партии, политических структур и экономики, общественного сознания. Мы все, включая и инициатора перестройки, тогда еще не сознавали до конца ни трудностей предстоящих дел, ни их масштабов. Начинался новый период нашей истории и кончался предшествующий.

Период 1953–1985 годов можно рассматривать одновременно и как продолжение болезни, и как начало долгого и сверх меры трудного выздоровления нашего общества. Окончательный вердикт вынесет сам ход событий, все будет зависеть от того, как пойдут дела дальше, найдем ли мы в себе силы и мужество принять нужные лекарства. Во всех случаях мы сейчас вступили в период сверхвысокой гражданской ответственности. История – притом не только девяностых годов, но и XXI века – делается у нас на глазах. Делается всеми нами. От нас, от наших сегодняшних действий зависит, каким будет это наше будущее. И будет ли у нас будущее вообще. Хочу надеяться, что будет, и хорошее.

Под откос

«Эра Горбачева» для людей моего да и не только моего поколения была периодом, когда мы впервые вздохнули по-настоящему свободно, вздохнули полной грудью, с верой, что оставшиеся (а их было еще немало) трудности удастся преодолеть и нормальное, приличное, более счастливое и благополучное будущее возможно.