Путешествие в Закудыкино - Аякко Стамм

– Вот я и говорю, – продолжал, как ни в чём не бывало, старик, – Новый Год ноне удался! Кхе-кхе! Как в вертепе…, весело сталбыть! А ты чё, солдатик, молчишь-то всё? – старик как бы невзначай обратил внимание на собеседника. – Эка тебя торкнуло! Кхе-кхе! Ну, ничё, ничё, пройдёт! – и снова отвернулся, будто не заметив ничего необычного.

Две наиболее пушистые и искрящиеся в мигании ёлочных гирлянд снежинки, пролетая легко и плавно над заснеженной головой замерзающего человека, вдруг изменили траекторию своего полёта, покружили немного в воздухе, как бы оглядывая его со всех сторон, и медленно опустились к нему на ресницы. Веки глаз вздрогнули от прикосновения, замерли в нерешительности, вздрогнули ещё, и ещё раз и, медленно опустившись, сомкнулись с нижними веками, пропустив сквозь едва заметную щёлку большую горячую слезу.

– А я тебе так скажу, солдатик, новый год ужо наступил, старый бесследно канул в историю, унося с собою всё, что было в ём и хорошего, и плохого. Сочельник ноне. Рождество грядёть, а с ним и чудеса всяки-разны. Вот! Кхе-кхе!

Старик пустил скрипучий смешок в бороду, подтолкнул легонько плечом в плечо своего немого собеседника и, проговорив сквозь смешок своё: «Эх, ёк-мотылёк, пять тебе за это!», звучно ударил в ладоши и принялся яростно растирать ими нечто несуществующее, одному ему известное.

– Эх, солдатик! Ты глянь к, како Рождество подходить! Снегу-то скока навалило, тепло теперя землице-то будет. А в тепле оно, знай, Любовь рождатся! Семя, како с прошлого году-то захоронено, в тепле да в любви по весне прорастёт, да много всяк красоты с собою принесёт! Во как! Я так тебе скажу, солдатик, всяк своё семя в тепле да в любви сберечь должОн, кто как умеет, кого каким талантом Бог наградил. Пахарь, землицу свою облагораживая; строитель, камни как-нито подбирая да подгоняя дружка к дружке, как лебедя к лебёдушке; воин, оберегая землю, как матерь, как жёнушку чижёлую, семя в ёй храня; писатель, буковки, стал быть, в слова складывая, а слова-то те любовно в строчечки сплетая и переплетая, будто ковёр узорчатый. Тогда и чудо, которое с Рождеством рука об руку, что твой павлин с павушкой шествует, вдыхнёт жизнь-то в семя то, а по весне сам гляди, чё будет.

Веки медленно разомкнулись, приподнялись, и открылись вдруг глаза живые, вовсе не стеклянные, полным-полнёхонькие мысли, любви, веры и надежды. Человек шевельнулся, сначала тяжко так, будто нечеловеческим усилием преодолевая железные объятия смерти, затем всё более и более увереннее, жизненнее. Снежинки, запорошившие его лицо, постепенно растаяли, обратившись в крупные капельки, среди которых потерялись, как-то совсем растворились слёзы.

– Кто ты? – проговорили оттаявшие уста, обращаясь к старику, а глаза, живые, умные глаза уже внимательно изучали изборождённое глубокими морщинами лицо, наполовину спрятанное в густой седой бороде, и добрый, весёлый, с мягким отеческим прищуром взгляд.

– Кхе-кхе! Кто? А Дед Мороз, кто ж ещё! Только не новогодний, а Рождественский.

Старик встал со скамейки, потёр, кряхтя, ещё раз ладонь о ладонь, потоптался на месте, как бы решаясь на что-то, чего, с одной стороны, вроде бы, не следовало делать, а с другой, совсем не помешало бы сейчас.

– Эх, солдатик, ёк-мотылёк! Ну, давай что ли по единой из твоей пузатой, да пора мне.

Человек нагнулся, обхватил плохо ещё слушающимися пальцами горлышко бутылки и, оторвав её от мёрзлой поверхности земли, протянул старику. Тот, как фокусник достал откуда-то из рукава два хрустальных фужера, и, приняв из рук «солдатика» бутылку, наполнил последние.

– Эх! Ёк-мотылёк, пять тебе за это! – оценил коньяк старик, когда холодная от долгого стояния на морозе, но вместе с тем обжигающая и оживляющая внутренности жидкость провалилась в недавно ещё замерзающий организм человека. – Ну, недосуг мне тут с тобой, солдатик, дела.

Старик прокряхтел ещё что-то в усы и, скрипя валенками по свежевыпавшему снегу, поковылял за скамейку, к большой, пушистой ели.

– Да, с Рождеством тебя, солдатик! И не забудь, чудеса впереди!

Человек проводил взглядом чудного старика, встал со скамейки и, повернувшись вслед скрывшемуся за елью, хотел, было, крикнуть вдогонку ответное поздравление, но неожиданный шум хлопающих воздух крыльев над головой отвлёк его. Он инстинктивно поднял глаза кверху и увидел быстро удаляющуюся в бездонную черноту ночного неба большую белую птицу, через мгновение обратившуюся в яркую «Вифлеемскую» звёздочку.

Вот и написан роман. Поставлена точка. Не хотелось бы точку. Если бы многоточие…

Я сижу в жарко натопленной комнате за своим рабочим столом и любуюсь, как чёрненькие солдатики буковок, выстроившись в стройные шеренги строк, причудливо сплетаются в загадочный узор повествования. Зачем он, этот узор? Для чего? Или для кого? Кто найдёт его? А кто пройдёт мимо? Для кого он станет понятным и близким? А для кого пустым и не заслуживающим внимания? Этого я ещё не знаю. В эту праздничную ночь я предназначенное мне сделал. Остаётся отдать своё дитя провидению, доверить повсеместно сопровождающему Рождество чуду и ждать. Ждать терпеливо и доверчиво, когда тот, кому предназначены эти строки, каким-то невообразимым, волшебным образом, несмотря на всю естественную для праздника суету и занятость захочет отыскать, и главное, отыщет их среди массы информации, как литературной, окололитературной, так и вовсе нелитературной, живущей своей обособленной, самодостаточной жизнью внутри всемирной паутины. А, отыскав, остановится, остановившись, поймёт, поняв, примет, как своё, только ему теперь принадлежащее чудо. То самое Рождественское чудо, которое не дало мне замёрзнуть под снегом, засыпавшим городской парк, которое вернуло к жизни и помогло дать жизнь новому. Это новое я с лёгким сердцем отпускаю сейчас в свободный путь на поиски другого такого же сердца.

Я нажимаю клавишу на моём ноутбуке. Лети, большая белая птица, да поможет тебе Бог.

06 января 2011 г.

Приложение 1

Соборная клятва 1613 года

(Приводится в сокращении, орфография приведена к современной)

Послал Господь Свой Святый Дух в сердца всех православных христиан, яко едиными усты вопияху, что быти на Владимирском и Московском, и на всех Государствах Российского Царства, Государем, Царем и Великим Князем всея Русии Самодержцем, Тебе, Великому Государю Михаилу Феодоровичу.

Целовали все Животворный Крест и обет дали, что за Великого Государя, Богом почтенного, – Богом избранного и Богом возлюбленного, Царя и Великого Князя Михаила Феодоровича, всея Русии Самодержца, и за Благоверную Царицу и Великую Княгиню, и за Их Царские Дети, которых Им, Государям, впредь Бог даст, души свои и головы свои положити, и служити Им, Государям нашим верою и правдою, всеми душами своими и головами.

Заповедано, чтобы Избранник Божий, Царь Михаил Феодорович Романов был родоначальником Правителей на Руси из рода в род, с ответственностью в своих делах перед единым Небесным Царём. И кто же пойдёт против сего Соборного постановления – Царь ли, Патриарх ли, и всяк человек, да проклянётся таковой в сем веке и в будущем, отлучён бо будет он от Святыя Троицы. И иного Государя, мимо Государя Царя и Великого Князя Михаила Феодоровича, всея Русии Самодержца; и Их Царских Детей, которых Им, Государям, впредь Бог даст, искати и хотети иного Государя из каких людей ни буди, или какое лихо похочет учинити; то нам боярам, и окольничим, и дворянам, и приказным людям, и гостем, и детям боярским, и всяким людям на того изменника стояти всею землёю за один.

Прочтоша сию Утверждённую Грамоту на Великом Всероссийском Соборе, и выслушав на большее во веки укрепление – быти так во всём потому, как в сей Утверждённой Грамоте писано. А кто убо не похощет послушати сего Соборного Уложения, его же Бог благослови; и начнёт глаголати ино, и молву в людях чинити, то таковый, аще священных чину, и от Бояр, Царских синклит, и воинских, или ин кто от простых людей, и в каком чину ни буди; по священным Правилам св. Апостол, и Вселенских Седми Соборов св. Отец и Поместных; и по Соборному Уложению всего извержен будет, и от Церкви Божией отлучён, и Святых Христовых Таин приобщения; яко раскольник Церкви Божией и всего Православного Христианства, мятежник и разоритель Закону Божию, а по Царским Законам месть да восприимет; и нашего смирения и всего Освященного Собора не буди на нём благословения отныне и до века. Да будет твёрдо и неразрушимо в предыдущие лета, в роды и роды, и не прейдёт ни едина черта от написанных в ней.

А на Соборе были Московского Государства изо всех городов Российского Царства власти: митрополиты, епископы и архимандриты, игумены, протопопы и весь Освященный Собор; бояре и окольничие, чашники и стольники и стряпчие, думные дворяне и диаки и жильцы; дворяне большие и дворяне из городов; дияки из Приказов; головы стрелецкие, и атаманы казачьи, стрельцы и казаки торговые и посадские; и великих чинов всякие служилые и жилецкие люди; и из всех городов Российского царства выборные люди.