Лекции по патрологии I—IV века - Н. И. Сагарда

Вопрос о взаимном отношении первой и второй апологий[436]

Евсевий в своей «Церковной истории» говорит о двух апологиях Иустина, из которых первая обращена к Антонину Пию, его сыновьям и римскому сенату (II, 13.2; IV, 8.3; 11.11; 17.1; 18.2), вторая — к преемнику Антонина Марку Аврелию и его брату по усыновлению и соправителю Люцию Веру (IV, 16.1; 18.2[; cf. 14.10]), незадолго перед смертью Иустина. Согласно с таким свидетельством Евсевия Б прежнее время, да отчасти еще и теперь, полагали, что известные апологии Иустина представляют два совершенно самостоятельных произведения, написанные в разное время и к разным лицам. Но против такого безусловного доверия Евсевию и решительного вывода из его свидетельства в последнее время настойчиво указывают на следующие факты. Во–первых, в самой второй апологии не указано, к кому она обращена, и утверждение Евсевия, что Иустин писал ее для Марка Аврелия и его соправителя Люция Вера, вероятно, вытекает только из того предположения, что вторая апология написана незадолго перед смертью Иустина; а это предположение в свою очередь стоит в связи с тем необоснованным мнением Евсевия, что смерть Иустина была результатом происков. Крескента. Слова Иустина, где он допускает возможность или вероятность, что сделается жертвой происков со стороны киника Крескента (Apol. II, 3), Евсевий (Hist. eccl. IV, 16.7), присоединив еще то место из Татиана (Orat. ad Graecos 19), в котором он говорит, что Крескент старался причинить смерть Иустину, а также и самому Татиану, истолковал в смысле указания на действительную причастность Крескента к последнему процессу Иустина. А между тем в самой апологии есть такие указания, которые заставляют думать, что и вторая апология написана к тем же императорам, к которым обращена и первая. В конце апологии Иустин высказывает желание, чтобы императоры судили правильно, как того требует благочестие и любомудрие (Apol. И, 15: άξίως ύσφίας κα! φιλοσοφίας). Люций, один из трех христиан, осужденных Урби–ком за одно исповедание христианства, говорит: «Ты, Урбик, судишь, как не прилично ни самодержцу благочестивому, ни философу, сыну кесаря, ни священному сенату» (Apol. II, 2: ού πρέποντα Εύσ€β€ΐ αύτοκράτορι ούδ€ φιλισόφω[437]Καίσαρος παιδί ούδ€ ττ Upa συγκλήτω). В этих выражениях ясно указание на благочестивого императора Антонина, известного с именем Пия, и усыновленного им Марка Аврелия — философа. Что апология написана была при тех же императорах, при каких Урбик производил суд над Люцием, для удостоверения в этом достаточно вспомнить начало апологии, где Иустин этот возмутивший его суд называет событием, совершившимся «вчера и третьего дня» (Apol. II, 1). Во–вторых, несомненно, что Евсевий хорошо знал известные нам первую и вторую апологии, — это видно из многочисленных цитат; но при этом обнаруживается то удивительное обстоятельство, что он несколько раз приводит места из второй апологии как места первой апологии (Hist. eccl. IV, 8.5; 17.1—13), и только один раз (IV, 16.2[-6]) отрывок второй апологии он, по–видимому, относит именно ко второй апологии (хотя это оспаривается). Отсюда делают вывод, что наши обе апологии Евсевием рассматривались как одно целое и в тесной связи и обозначались как «первая апология», в то время как «вторая апология» Евсевия, к Марку Аврелию и Люцию Веру, не сохранилась до нас. Подтверждением этого как будто служит свидетельство Фотия [(Biblioth. 125)], который кроме двух апологий κατά των έθνών [против язычников], из которых первая обращена к Антонину Пию, его сыновьям и римскому сенату, а вторая — к преемникам Антонина, называет еще Απολογία ύπφ Χριστιανών καΐ κατά Ελλήνων καΐ κατά Ιουδαίων («Апология за христиан и против эллинов и против иудеев»). Но в свидетельстве о первых двух апологиях нельзя не видеть зависимости Фотия от Евсевия; что же касается 'Απολογία ύπφ Χριστιανών кос! κατά Ελλήνων κα! κατά Ιουδαίων, то здесь правильнее видеть не особое произведение Иустина, а общее описание его деятельности как апологета, боровшегося и против язычников, и против иудеев. И вообще должно признать, что основания для существования еще одной апологии, которую знал Евсевий, очень шатки. Ни Евсевий, использовавший в достаточной степени существующие апологии, не приводит из предполагаемой апологии ни одной выдержки, ни другой какой–либо церковный писатель не сообщает ничего об этой третьей апологии Иустина. Невербятно, чтобы такое произведение в позднейшей церковной литературе не оставило никакого следа.

Ad. Нагпаск, поколебавший авторитет свидетельства Евсевия относительно второй самостоятельной апологии Иустина указанием на то, что Евсевий места, которые стоят в нынешней второй апологии, приводит как составные части первой апологии, не может установить определенного взгляда относительно третьей апологии: в 1882 г. он писал, что произведение, которое Евсевий обозначает как вторую апологию, или бесследно погибло, или его должно видеть в представленной императорам Марку Аврелию и Коммоду апологии Афинаго–ра, о которой ни Евсевий, ни стоящие в зависимости от него Иероним и Руфин совершенно не упоминают[438]; в 1893 г. он же высказывает новое суждение, что названная Евсевием вторая апология или бесследно исчезла, или никогда не существовала, или же Евсевий чужую апологию счел за иустиновскую[439]; в 1897 г.[440]Ad. Нагпаск ограничивается указанием на какую–то путаницу Евсевия.

Таким образом, вопрос об апологии Иустина, неизвестной в настоящее время, но которую знал Евсевий, можно считать устраненным. С другой стороны, можно считать доказанным, что свидетельства Евсевия об известных нам апологиях Иустина отличаются неопределенностью и даже неправильностью: во–первых, он неправильно определяет адрес второй апологии, во–вторых, неточно указывает источник своих цитат; следовательно, открывается возможности более или менее свободного отношения к свидетельству Евсевия.

Но всеми этими соображениями еще не разрешается вопрос об отношении между первой и второй апологией. Имея в виду начало второй апологии, в котором не указан адрес и нет обычного введения, а также вообще фрагментарный характер апологии, некоторые исследователи начиная с XVIII в., отказывались видеть в ней самостоятельное произведение, предназначенное для отдельного существования и отдельно опубликованное; отсюда взгляд на вторую апологию как на дополнение, приложение или сопроводительное письмо к первой апологии, составленное самим Иустином под непосредственным впечатлением несправедливой казни трех христиан, или даже приложенное при втором издании апологии другими лицами на основании оставшихся записок Иустина[441]. Как дальнейшее развитие этого взгляда высказано мнение, что вторая апология — даже не приложение, а нераздельная заключительная часть целого, которая случайно в рукописном предании поставлена была на первом месте. Более простое и естественное предположение — что так называемая вторая апология явилась в качестве дополнения или приложения к первой. Неизвестно, была ли уже обнародована первая апология, или нет; скорее, впрочем, должно допустить последнее, ввиду начала второй апологии с δέ («но») — казнь в Риме трех христиан, которая своей несправедливостью поразила, можно думать, не одного Иустина, заставила последнего снова взяться за перо, чтобы использовать в интересах христиан столь осязательное доказательство несправедливости римского судопроизводства. Изложив факт, Иустин решил несколько дополнить первую апологию в тех пунктах, которые, как казалось ему, были недостаточно раскрыты в ней. Поэтому во второй апологии мы и находим только небольшие дополнения и разъяснения, а весь характер изложения носит фрагментарный характер. Если принять во внимание поспешность, с какой, вероятно, написано было это дополнение, то вполне понятны будут и существенные недостатки апологии в литературном отношении. При таком взгляде на вторую апологию можно понять и неопределенность в указаниях Евсевия: относя происхождение второй апологии ко времени Марка Аврелия, он ясно различает две апологии, а когда приходится пользоваться текстом ее, он смешивает ее с первой.

Время и место написания апологий

Установленным отношением между первой и второй апологией упрощается решение вопроса о времени происхождения их, так как оказывается достаточным установить время написания одной из них, в данном случае — первой. Основанием для решения вопроса служит прежде всего адрес первой апологии. Но здесь же мы прежде всего и встречаемся с историческими и текстуально–критическими затруднениями. Евсевий цитирует адрес первой апологии (Hist, eccl. IV, 12), но вносит в текст его некоторые изменения: «Самодержцу Титу Элию Адриану Антонину Благочестивому Кесарю Августу, Вериссиму, сыну философу, и Люцию, родному сыну Кесаря философа, усыновленному Благочестивым, любителю учености, священному сенату и всему римскому народу». Должно заметить, что и свидетели текста Евсевия — рукописи и древние переводы — не во всем согласны между собой. Во всяком случае, здесь существенная разница в словах: «Люцию, родному сыну Кесаря философа, усыновленному Благочестивым», тогда как в рукописи апологии стоит: «Люцию философу, родному сыну Кесаря, усыновленному Благочестивым». Кроме этого, обращают внимание на отсутствие титула «кесарь» у Марка Аврелия, между тем как Марк Аврелий получил этот титул в скором времени после вступления на престол Антонина Пия — в 138 или же в начале 139 г. На этом основании полагают[442], что апология написана в первые же дни правления Антонина Пия. Но против такого датирования выставляются весьма основательные возражения. Как бы .ни оценивали правильность и неповрежденность адреса апологии, во всяком случае ясно, что наряду с Антонином Пием, на прославленное благочестие которого апология указывает неоднократно (Apol. I, 1; 2; 3; 12; cf. И, 2; 15), всюду стоит, если не в равном достоинстве, то, однако, как соучастник в управлении и в ответственности перед Богом, его сын философ, т. е. Марк Аврелий Вер, или, как Иустин вслед за Адрианом называет его, Вериссимус. На философское образование и философский образ мыслей его Иустин рассчитывает не меньше, чем на благочестие и справедливость его отца по усыновлению. Марк Аврелий родился в 121 г. и соправителем сделался по достижении установленного возраста трибуна и проконсула в 147 г. Из переписки Марка Аврелия с его учителем красноречия Корнелием Фронтоном можно с уверенностью заключать, что раньше этого года Иустин не мог называть его и философом, — так как после занятий красноречием под руководством этого Корнелия Фронтона и Ирода Аттика он только около 25–летнего возраста убедился в бессодержательности его и со всей ревностью принялся за изучение стоической философии под руководством Аполлония из Халкидона и римских государственных мужей Юния Рустика и Клавдия Максима, хотя Фронтон еще в течение года тщетно усиливался возвратить своего прежнего ученика к оставленным им риторическим занятиям. Из этого следует, что в общественном мнении Марк Аврелий мог почитаться философом только по достижении зрелого возраста; а в апологии Иустин всюду обращается к нему как к серьезному представителю стоической философии — Иустин даже желает иметь его третейским судьей между ним и киником Крескентом (Apol. II, 3). Но допустим, что имеет значение пропуск титула «кесарь» в приложении к Марку Аврелию и что философом он мог быть назван и значительно раньше официального, так сказать, обращения к стоической философии; в таком случае остается неустраненным препятствие для раннего датирования первой апологии, вытекающее из помещения в адрес Люция Вера. Последний родился в 130 г. и в адресе назван философом и другом наук — такими почетными именами, которые, если только Иустин относился сколько–нибудь серьезно к обозначаемым ими понятиям (а в этом не может быть сомнения), не могли быть приложены им к 8–летнему мальчику. Правда, в той форме адреса, которая сохранена Евсевием, он называется не философом, а родным сыном кесаря философа (т. е. Люция Элия Вера, умершего 1 января 138 г.); однако именем любителя наук (έραστής παιδείας) он называется и в тексте Евсевия. Это название указывает, что Люций Вер в то время занимался изучением поэзии и риторики, был artium liberalium studiosus [изучающим свободные (изящные) искусства], т. е., по меньшей мере, 18–летним юношей. Так как в царствование Пия Люций никогда не принимал участия в управлении и всегда жил как частный человек, то упоминание его имени в адресе объясняется, вероятно, только тем, что он принадлежал к числу членов сената, который также назван в обращении; а в сенат он вступил в 153 г.