Долина Виш-Тон-Виш - Джеймс Купер

— Мы идем по следам беглеца, который, как блудный олень, снова ищет убежище в лесу, — сказал Контент. — Наша погоня велась наудачу и могла оказаться тщетной, ведь столько людей за последнее время исходило лес, если бы Провидение не направило наш путь к этому нашему другу, который предположительно мог знать вероятное расположение лагеря индейцев. Тебе известно что-нибудь насчет сахема наррагансетов, Дадли.

И где те, кого ты повел против хитрого Филипа? Что ты напал на его отряд, мы слыхали, хотя желаем знать больше, чем о твоем общем успехе. Вампаноа ускользнул от тебя?

— Злые силы, помогающие ему в его планах, использовали крайности этого дикаря. Хотел бы я, чтобы его судьба была такой, какую, боюсь, обречена испытать гораздо более достойная душа.

— О ком ты говоришь?.. Впрочем, это не важно. Мы ищем наше дитя. Та, которую ты знал и которую ты совсем недавно видел, снова покинула нас. Мы ищем ее в лагере того, кто был для нее… Дадли, тебе известно что-нибудь о сахеме наррагансетов?

Лейтенант взглянул на Руфь, как однажды до того уже пристально смотрел на горестные черты этой женщины, но ничего не сказал. Мик сложил руки на груди и, казалось, молился про себя. Однако нашелся человек, нарушивший молчание, хотя в его тихом голосе звучала угроза.

— Это было кровавое дело! — пробормотал дурачок. — Лживый могиканин поразил великого вождя в спину. Пусть он зароет отпечаток своих мокасин в землю своими ногтями, как лиса роет нору, ибо кто-то пойдет по его следу, прежде чем он спрячет свою голову. Нипсет станет воином с первым снегом!

— Это мой слабоумный брат! — воскликнула Фейс, бросаясь вперед, но отшатнулась, закрыв лицо ладонями, и в сильном изумлении опустилась на землю.

Хотя время шло своим обычным ходом, тем, кто стали очевидцами последовавшей далее сцены, показалось, будто переживания многих дней вместились в пределы нескольких минут. Мы не станем задерживаться на первых душераздирающих и волнующих моментах ужасного открытия.

Короткого получаса хватило, чтобы ознакомить каждого со всем тем, что было необходимо узнать. Поэтому мы перенесем рассказ на конец этого времени.

Тело Конанчета все еще покоилось возле дерева. Глаза были открыты, и хотя это был взгляд мертвеца, все же возле лба, сомкнутых губ и широких ноздрей осталось многое от той надменной твердости, которая поддерживала его в последнем испытании. Руки недвижно лежали по бокам, но одна ладонь была сжата в усилии, с каким она часто держала томагавк, а Другая утратила силу в тщетной попытке отыскать то место на поясе, где надлежало быть острому ножу. Эти два жеста, возможно, были непроизвольными, ибо во всех других отношениях тело изображало достоинство и покой. Рядом с ним все еще занимал свое место мнимый Нипсет, и угрожающее недовольство пробивалось сквозь обычное выражение слабоумия на его лице.

Остальные собрались вокруг матери и ее убитой горем дочери. Могло показаться, что все другие чувства в тот момент поглотило беспокойство за последнюю. Было достаточно оснований опасаться, что недавний удар внезапно расстроил что-то в том сложном механизме, который привязывает душу к телу. Такого результата, однако, следовало больше опасаться из-за общей апатии и ослабления организма, чем из-за какого-то резко выраженного и понятного симптома.

Биение сердца еще ощущалось, но с трудом, и походило на неравномерные и прерывистые обороты мельницы, которую затихающий ветер перестает вращать. На бледном лице застыло выражение муки. Оно было совершенно бесцветным, даже губы имели неестественный вид, какой приобретают восковые фигуры. Ее руки и ноги, как и черты лица, были неподвижны, и все же временами последние подавали признаки жизни, как будто подразумевавшие не только работу сознания, но и ожившие и мучительные воспоминания о том, что с ней произошло в действительности.

— Это превосходит мое искусство, — сказал доктор Эргот, выпрямившись после долгого и молчаливого прослушивания пульса. — В строении тела есть тайна, которую человеческое знание еще не раскрыло. Токи жизни подчас замирают непостижимым образом, и это, я полагаю, тот случай, что смутил бы и самого сведущего в нашем искусстве даже в наиболее древних странах земли. Мне довелось видеть многих приходящих в этот суетный мир, но мало покидающих его, и тем не менее я осмелюсь предсказать, что это человек, обреченный покинуть его пределы, прежде чем исполнится естественное число ее дней!

— Давайте обратимся ради того, что никогда не умрет, к Тому, кто предписывает ход вещей от начала времен, — призвал Мик, жестом приглашая окружающих присоединиться к молитве.

Затем священник возвысил голос под сводами леса в жарком, благочестивом и красноречивом молении. Когда этот торжественный долг был выполнен, внимание снова обратилось на страдалицу. К всеобщему удивлению обнаружили, что кровь вновь прилила к ее лицу и что ее лучистые глаза светятся выражением ясности и покоя. Она даже сделала попытку подняться, чтобы лучше разглядеть тех, кто собрался возле нее.

— Ты узнаешь нас? — трепеща спросила Руфь. — Взгляни на своих друзей, долготерпеливая и многострадальная дочь моя! Это та, что огорчалась твоими детскими горестями, что радовалась детскому счастью, что так горько оплакивала свою потерю и молится за тебя. В эту страшную минуту вспомни уроки юности. Нет, нет, Господь, который милостив к тебе, хотя он и наставил тебя на удивительный и непостижимый путь, не покинет тебя в его конце! Подумай, чему тебя учили прежде, дитя любви моей! Как бы ты ни ослабела духом, семя еще может взойти, пусть оно и было брошено туда, где обетованная слава так долго была сокрыта.

— Матушка! — произнес в ответ тихий прерывающийся голос. Это слово достигло слуха каждого и приковало всеобщее внимание, заставив затаить дыхание. Голос звучал мягко и тихо, может быть, по-детски, но безучастно и размеренно. — Матушка… Почему мы в лесу? Разве кто-то похитил нас из нашего дома, что мы ютимся под деревьями?

Руфь умоляюще подняла руку, чтобы никто не прерывал иллюзии.

— Природа оживила воспоминания ее юности, — прошептала она. — Пусть душа отходит, если такова Его святая воля, в блаженстве детской невинности!

— Зачем Марк и Марта ждут? — продолжала та. — Ведь ты знаешь, матушка, что небезопасно забираться далеко в лес. Язычники могут выйти из своих селений, и никто не знает, какой злой случай может приключиться с неосторожным человеком.

Из груди Контента вырвался стон, а мускулистая рука Дадли сжала плечо жены, пока, затаившая дыхание и вся внимание, женщина не отступила бессознательно, испытывая муку.

— Я столько раз говорила Марку, чтобы он не забывал твоих предостережений, матушка. А эти дети так любят бродить вместе! Но Марк в общем хороший, не брани его, если он забредет слишком далеко, матушка… Не брани его!