Стихотворения. Проза - Леонид Дмитриевич Семёнов

играть в куклы, а мне не позволяли, и Верочка всегда поднимала крик, когда я брал ее куклы, а няня била меня по рукам, отнимала куклы и говорила:

— Что девочку обижаешь! Разве ж это мужское дело — в куклы играть? Поди, играй в кубики!

Я шел к кубикам и нарочно раскидывал их ногой так, что они летели во все стороны. Я не люблю кубиков, почему же я должен играть в кубики, когда я хочу в куклы?

Я становился в угол и, насупившись, смотрел, как Верочка, точно нарочно, одевала и раздевала куклы, поила их чаем, укладывала спать, снова одевала, сажала в коляску и катала их взад и вперед передо мной, что-то напевая. Хитрая девочка — и в куклы она начинала играть только тогда, когда видела, что я играю с ее куклами; она бросала свое занятие, подбегала ко мне и начинала тянуть куклу.

— Дай, ну, дай, — говорила она.

— Возьми другую.

— Нет, эту.

Я хочу тихо успокоить Верочку, чтобы няня не слыхала, даю требуемую куклу, а сам беру другую, но Верочка, положив полученную куклу в коляску, опять уж тянула мою.

— Дай, ну, дай.

Я не давал.

— Дай, же, дай.

Я упорно не давал, уходил подальше от няни; Верочка бежала за мной.

— Дай, дай.

Когда же она видела, что я не сдаюсь, убегала к няне и говорила:

— Няня, куклиньку.

— Что, милая?

— Шура — куклиньку.

И няня шла ко мне и отнимала куклу.

Наконец кровь у меня остановилась, я сидел бледный за столом, разбирая кубики. Уже стемнело, сумерки вошли в нашу большую детскую, и только у образов было светло от лампадки, которую няня каждый день заправляла, причем долго крестилась широким крестом, задерживая руку на лбу, и низко кланялась, шепча молитвы.

— Шура, бери скорей свою саблю, — вбежал Алеша, — к папе в кабинет разбойники лезут, мы видели.

Я нерешительно слез со стула.

— Скорей же, — закричал Костя, мой старший брат, и схватил меня за руку.

— И я, и я с вами, — завизжала Верочка, побросав свои куклы и схватив молоток от крокета.

Мне было страшно идти в полутемный отцовский кабинет; но стыдно было сознаться в своей трусости, особенно когда Верочка оказалась храбрее меня. Я надел свою жестяную саблю, выхватил ее из ножен, и мы весело побежали в кабинет. У порога мы остановились.

— Надо тихо, а то они услышат, — распорядился Костя.

— Мне страшно, — прошептала Верочка и убежала прочь.

— Я стану у окошка, — продолжал распоряжаться Костя, — Алеша — у печки, а ты, Шура, у трубы в углу, и слушайте; если услышите шорох, то крикните, и тогда мы все соединимся. Только не шумите, они ведь хитрые, они могут тихо.

Крадучись и пригибаясь, чтобы нас не видели из окна, мы стали на наши места. Верочка, увидев, что мы храбро вошли в кабинет, вернулась и остановилась у косяка двери.

— Лезут, лезут, — зашептал Алеша.

Я с Костей подбежали к нему, стали слушать, но в печке все было тихо, и мы снова разошлись по своим местам.

Сумерки сгущались, у меня в углу стало совершенно темно. От темноты и напряжения становилось жутко. Я не выдержал и выронил саблю.

Братья подбежали ко мне.

— Ты что?

— Я не могу больше.

— Боишься, а еще мальчик!

— Хорош Суворов, я скажу папе!

Папа иногда называл меня Суворовым потому, что я был полный его тезка, и я гордился этим.

— Вовсе не боюсь, у меня ноги болят, — соврал я.

— Больше с тобой никогда не играю, — заявил Алеша.

— У него, правда, болят ноги, — заступилась за меня Верочка, которой самой давно сделалось страшно и которая, чтобы не бояться, залезла под письменный стол.

— Ну и ступай в детскую, если ноги болят, играй в куклы, — сказал с досадой Алеша, — всегда всю игру испортишь, баба.

Так или почти так всегда кончались мои игры с братьями. Я не люблю такие игры, где я должен быть храбрым, как они; защищаться или нападать с криком и шумом; стоять в темном углу перед трубой и ждать, когда отворится дверка и оттуда вылезет черный страшный разбойник. Впрочем, Алеша не долго сердился на меня, он почему-то всегда избирал меня участником своих игр. Наступало Рождество, у нас все чистили и мыли; в гостиной сняли шторы, спороли с них медные кольца; два таких кольца стащил Алеша. Таинственно подошел он ко мне.

— Давай играть в папу и маму.

— А как?

— Я достал кольца, мы наденем их на пальцы. Ты будешь мамой, а я — папой. Только нужно осторожно, чтобы никто не заметил, а то мама, пожалуй, отнимет их.

Я согласился; до конца вечера мы играли вместе, таинственно перешептывались, связанные одной и той же заманчивой тайной. Никто из больших не заметил наших колец, а после обеда папа и мама ушли к дедушке, и мы одни укладывались спать. Когда мы умывались на ночь, Алеша отозвал меня:

— Мы и завтра будем так же играть. Ты спрячь кольцо.

— Я его спрячу под подушку.

— Нет, там его могут найти, лучше в рот.

Мы легли, я спрятал кольцо в рот; но вот оно скользнуло в горло, я закашлялся. Кольцо стало поперек горла. Я стал задыхаться, ко мне подбежала няня, ударила по загривку, и мне показалось, что я проглотил кольцо. В ужасе я поднял рубашку.

— Няня, режь мне живот, режь мне живот.

Няня старалась меня успокоить.

— Режь мне живот, режь мне живот.

Няня ушла за ножницами.

Алеша быстро выскочил из кровати и подбежал ко мне.

— Кольцо проглотил, да? Я так и знал! Только смотри не говори, слышишь? А то я так тебе дам, что ты долго помнить будешь!

Алеша пригрозил мне кулаком.

Это было так неожиданно, что я перестал плакать, и когда вернулась няня, я и Алеша лежали, как будто ничего не случилось.

Утром я нашел кольцо на коврике перед кроватью, я схватил кольцо, зажал его в руку и побежал к Алеше.

— Будем играть в папу и маму. Я нашел кольцо.

— Нет, ты опять его проглотишь. Вообще, я больше с тобой не играю, — важно заявил Алеша.

Я надул губы, ну разве я не несчастный,