Избрание сочинения в трех томах. Том второй - Всеволод Кочетов

Большой поток пошел, и в тот же день многие на заводе поняли, что в их жизни совершаются крутые изменения. Пусть неплохо они работали, пусть даже хорошо, но уже и «хорошо» не годится, надо «отлично». Илья Матвеевич, когда на подготовленные кильблоки опускалась первая секция нового корабля, думал о том, что за ней точно в срок, час в час, минута в минуту, придет вторая, что ходить по стапелю да рассуждать, как бывало, нельзя, что проволочки, подобные той, какая случилась у них с Александром Александровичем по поводу дополнительной обшивки, совершенно недопустимы. Прежде корабль мог простоять на стапеле лишних два–три месяца, а цехи всё равно работали с полной нагрузкой — готовили материалы, оборудование и механизмы для следующих кораблей. Теперь застрять со сборкой на стапеле — значит остановить большой поток — главную заводскую артерию. Саня, Саня! Не прав ли ты, старый друг? Не сойдет ли и он, Илья Матвеевич, с круга? Сможет ли расстаться с привычками практика–умельца, сумеет ли приобрести другие навыки взамен старых, навыки не выбиваться из общего ритма?

День прошел быстро. Журбины собрались дома к обеду. Агафья Карповна положила в суп молодых стручков фасоли, но фасоль никто из тарелок не выбрасывал, — ее не замечали, так были заняты знаменательным событием.

— Уедешь теперь, Антошенька, — сказала Агафья Карповна, когда, переговорив обо всем, за столом замолчали. — Надолго поди, а?

— Надолго, мама.

— По таким делам накоротко не ездят! — добавил Илья Матвеевич. — Журбины везде надобны.

— Да они, отец, и так везде есть, — ответил Антон весело. — Только фамилии у них разные. Один — Алексеев, другой — Васильев, третий — Степанов.

— Встречал?

— Встречал.

— Семейной гордости у тебя нет, сынок.

— Она у меня немножко пошире. За всех Журбиных сразу: и за тех, которые Степановы, и за тех, которые Васильевы.

— Дипломат ты! Увернулся в сторону от главного. Почему князья да графы всякие своими фамилиями могли гордиться, а мы не можем?

— Вот их и прогнали.

— Прогнали! Дело ясное, прогнали. Потому и прогнали, что, кроме фамилий, у них ничего за душой и не было.

— Получается, следовательно: дело–то не в фамилии.

— Вот дипломат! Ну и дипломат! Загнал отца родного в щель, что таракана. Ну и называйся как знаешь: Васильевым или Степановым.

— Зачем же? Буду называться Журбиным.

— Нравится фамилия?

— Вполне.

— Крышка дипломату! Сдался!

В то время, когда Илья Матвеевич и Антон спорили так — полушутя, полусерьезно, — домой к Зине пришла курьерша из заводоуправления. Зину срочно вызывал директор. Зачем? — раздумывала она, переодеваясь перед зеркалом. Может быть, министр чем–нибудь недоволен. Может быть, хотят, чтобы она рассказала о своем бюро.

На улице она столкнулась с Алексеем.

— Куда вы, Зинаида Павловна? — спросил Алексей.

— К директору вызывают. Наверно, попадет за что–нибудь.

— Сегодня не попадет. Сегодня вроде праздника. Провожу вас. Постою там за дверью. В случае чего — заступлюсь.

Они шли и тоже говорили о пущенном потоке, потому что все и на заводе, и в поселке, и в городе говорили только о нем.

— Не знаю, как я это перенесу, — сказала Зина. — Весь завод начинает работать по–новому, только в нашем несчастном бюро ничто не изменилось.

— А у меня изменилось. Дают полуавтомат, буду секции сваривать.

— На стапеле?

— Конечно, на стапеле. Где же? Мне в цехе не усидеть. Привык к стапелям.

— Счастливый до чего человек!

К удивлению Зины, в кабинете директора не было ни министра, ни представителя ЦК. Один Иван Степанович.

— Садитесь, Зинаида Павловна, — заговорил он. — Буквально несколько слов.

— Мы так редко встречаемся, Иван Степанович, что нескольких слов мало. — Зина пыталась шутить, а сама все ждала: вдруг разнос, вдруг разнос?

— Вы на меня в обиде?

— В обиде.

— Надоела информация?

— Ужасно.

Иван Степанович встал, отомкнул сейф, — в руках его появилась черная шелковая лента.

— Возьмите, Зинаида Павловна, и наденьте свой бант, — сказал он, улыбаясь. — Тогда, только тогда, сообщу вам нечто очень для вас важное.

— Нельзя ли без бантиков? Я их давно не ношу.

— Никак нельзя. Просто невозможно.

Зина пожала плечами, вышла из кабинета и через несколько минут вернулась. Черный бант большой бабочкой сидел у основания ее волнистой косы, — совсем так, как сидел он, когда она впервые появилась на заводе.

— Ну вот, теперь я вам скажу. — Иван Степанович держал перед собой лист бумаги, исписанный карандашом. — Вы, отлично помню, сняли этот бантик и оставили тут в кресле. Вам казалось, что так вы расстались со своей институтской неопытностью. Нам казалась иначе. Нам казалось, что вы расстаетесь с ней, работая в бюро информации, изучая завод, производство, участвуя в заводской жизни, помогая своими институтскими знаниями нашим практикам. Настало время, и я, тот самый отвратительный директор–бюрократ, который помешал вам пойти на стапель, говорю: товарищ Иванова, согласны ли вы быть мастером на стапельном участке номер один, у Журбина?

— Иван Степанович! — Зина вскочила с кресла, прижала кулачки к груди. — Вы не шутите, Иван Степанович? Если это шутка, я умру!

— Умирать не надо. Так не шутят.

— Спасибо, Иван Степанович! Вы не знаете, какое вам спасибо!

— Не мне спасибо — Журбину.

— Илье Матвеевичу?

— Кому же? Он поймал меня сегодня на стапеле и при министре, при товарище из ЦК учинил скандал: почему, дескать, ему на участок не дают молодых инженеров. Вот есть Иванова, старательная, знающая, рвется на стапеля, а директор не пускает.

Иван Степанович умолчал о том, что Илья Матвеевич только опередил его, что он уже сам задумывался: не пора ли Зине доверить производственную работу, к которой она так стремится и право на которую вполне завоевала?

— Так вы согласны, не боитесь? — переспросил он. — Не растеряетесь? Журбин потребовал, чтобы вы завтра же были у него.

Боится ли Зина? Ничего она не боится, а растеряться Илья Матвеевич не даст, Илья Матвеевич поддержит. Милый Илья Матвеевич! Ничего не говорил, молчал, и вдруг вот какая неожиданность, какая радость!

— Завтра, завтра буду на стапеле, Иван Степанович! — Зина вспомнила вдруг о своем бюро. — А как же информация? — спросила она. — Один Евсей Константинович останется?

— Посмотрим. Вчера приехал специалист по таким делам. Евсей Константинович, может быть, уйдет в БРИЗ. О нем хлопочет парторг. Вы, кстати, помогите Скобелеву ознакомить нового товарища с заводом, ввести в курс деятельности бюро.

— В нерабочее время, Иван Степанович! Только в нерабочее: На стапель уйду утром!

Зина выскочила на улицу и чуть не бросилась обнимать Алексея.

— Говорил, — ответил Алексей, узнав, в чем дело, — говорил, что сегодня вроде праздника у всех. А вы не верили. Что это у вас за бантик такой? Шли на завод — не было.

— Мой бант. Иван Степанович в сейфе хранил с прошлого года.

Зина рассказала о первой встрече с директором. Алексей смеялся.

— Алексей Ильич, — попросила Зина, — сходимте на Якорную, хочу Илью Матвеевича поблагодарить. И о работе договориться надо.

Журбины сидели в палисаднике, на скамейках, на стульях, на табуретах, — вокруг клумбы, в которой цвели красные и желтые георгины. Дед Матвей, разморенный свежим воздухом, дремал. Агафья Карповна качала самого юного Журбина, которого в честь деда Вера и Антон назвали Матвеем, чем дед был необыкновенно обрадован. Год назад в это время на руках Агафьи Карповны пищал Сашка. Теперь Сашка уже лез в клумбу, замахивался на кота, пытался прыгать и падал, не успев подпрыгнуть. Костя и Антон играли в шахматы, разложив доску на табурете. Дуняшка вышивала цветными нитками какую–то салфетку. Илья Матвеевич читал газету.

Зина стремительно подошла, почти подбежала к нему и, ко всеобщему удивлению, крепко обняла, смяв газету.

— Что такое? Что такое? — Илья Матвеевич поднял очки на лоб, в прищуренных глазах сверкнули веселые огни. — Молодые девчата на шею бросаются. Слышь, мать! А ты говоришь: старый да старый. За что такие чувства?

— Сами знаете! — ответила Зина. — Завтра же приду к вам! Расскажите, пожалуйста, что мне делать?

— Придете, и поговорим. Ишь какая спешка–нетерпение.

— Год ждала, Илья Матвеевич! Больше года!

— Будьте, граждане, знакомы, — объявил Илья Матвеевич. — Новый мастер!

Зашумели, стали поздравлять. Агафья Карповна недоумевала: какой же это мастер — девчонка! Хорошая, душевная, порядочная, но девчонка. Неодобрительно посматривала то на Илью Матвеевича, то на Зину: может быть, шутки шутят. Не было похоже на шутки, говорили о базовых линиях, шергенях, укосинах и шпациях. Агафья Карповна знала — это главные слова Ильи. В шутку он никогда их не говорит.