Навола - Паоло Бачигалупи

не уверен, что калларино не хочет выставить меня дураком, иначе представился бы раньше.

— Не нужно извиняться, — ответила она. — Я вас помню. — Ее вилка звякнула о тарелку. — Так вы будете есть?

— Я с опаской отношусь к тому, что ставит передо мной калларино.

Мгновение она молчала, затем склонилась ко мне и тихо произнесла:

— Еда не отравлена и не испорчена. Кусок отрезали от лежащей на столе утки, как и для всех нас.

— Очень любезно с вашей стороны сказать мне об этом.

— Это мелочь.

Я нащупал еду.

— Простите, но я вынужден использовать руки, чтобы познакомиться с тарелкой.

Мои пальцы коснулись чего-то влажного. Я облизал их, чувствуя уксусный соус, сладкий и острый на утиной грудке, сок самой утки с нежнейшим мясом и хрустящей корочкой. Я подавил желание схватить все это и затолкать в рот.

— Знаю, это неприлично, но руки — мой единственный способ видеть.

— Меня это не оскорбляет.

— Вы очень любезны. — Я закончил исследовать тарелку и вытер пальцы салфеткой. — Прошу, назовите ваше имя.

Она замялась.

— Ваша рука...

— Ах, это? — Я поднял руку с отсутствующим пальцем. — Лучше не говорить слишком громко.

Она понизила голос:

— Но...

— Очередной знак недовольства моего хозяина. — Я сменил тему. — Вы собирались назвать свое имя.

— Аллессана.

— И вы говорите, что мы встречались?

— Это было давно, — ответила она. — Годы назад. Но я вас помню.

— А. Значит, вы помните мои глаза. — Я оторвал кусочек утиной грудки и окунул в соус. — Но вы не помните меня.

— Нет, я помню вас. — Она помедлила. — Верно, вы изменились, но я вас узнала.

— В таком случае сдаюсь.

Я наконец положил пищу в рот — и испытал сильнейшее наслаждение, словно предавался плотским утехам с фатами Калибы. Хотелось жрать, жрать, жрать, хрюкая и фыркая, будто свинья. Думаю, поэтому калларино и посадил меня рядом с девушкой, которую назвал красивой. Чтобы я вызвал у нее отвращение. Чтобы вызвал отвращение у всех гостей. Я заставил себя жевать медленно. Какое удовольствие.

— С вами все в порядке? Вы дрожите.

— Просто давно не ел нормальной еды.

Я с изумлением обнаружил, что у меня еще сохранилась гордость. Я осторожно оторвал еще кусок утки и съел, слизав сок с пальцев. Чувствуя, как рассыпается моя решимость...

— Мы обедали вместе в Мераи, — сказала девушка.

— А. — Я с трудом сосредоточился на ней. — То-то я подумал, что слышу акцент.

— Это было давно. Я была глупой девчонкой.

— Вряд ли глупее мальчишки, которым был я.

— Тогда вы не казались глупым. Это было в палаццо парла. Вы нанесли ему визит. Дипломатический. Парл хотел оказать вам честь. Я не имела никакого значения, но мы с друзьями вытянули карта ди скуро72 и мне позволили сесть рядом с вами.

Я попытался вызвать призраки воспоминаний.

— Простите. Я вас не помню. Слишком много всего произошло.

— Мы обсуждали вина Наволы и Мераи. И коварные интриги вашего города. — Она помолчала. — Мы не были с вами любезны. Мы вас дразнили. Говорили все то, что говорим друг другу о наволанцах. Вещи вроде: «Умы наволанцев изворотливы, как косы в прическах их женщин». И тому подобное. Вы хорошо держались.

Я вспомнил.

Я флиртовал с ней. Она была красива. Каззетта назвал ее приманкой. Одна из тех девушек, что украшали двор парла в надежде найти обеспеченного мужа и любовника, в надежде помочь своей семье. Девушка низкого ранга, которой повезло, что ее позвали.

— У вас были павлиньи перья, — вспомнил я.

— Вы сказали, что сердце наволанца летит прямо к тому, что любит.

— Удивительно, что вы запомнили те глупые слова.

— О, вы были очень красивы. И красноречивы. — Она снова замялась. — Я слышала про вашу семью. Но не догадывалась... — Она смущенно умолкла.

— Таковы наволанские интриги. — Я постарался, чтобы мой голос звучал небрежно. — Вы были правы, наши умы изворотливы.

Некоторое время мы молчали. Я съел еще немного утки. Каждый кусочек был наслаждением и пыткой.

— В Мераи то же самое, — сказала она. — Мы называли вас, наволанцев, изворотливыми, однако теперь мне кажется, что мы оскорбляли вас потому, что стыдились собственной изворотливости. — В ее голосе звучала горечь.

— Ваш новый правитель? — рискнул предположить я. — Нравится ли милейшему Делламону его власть?

— Я не могу плохо говорить о моем парле, — опасливо сказала она.

— Най. Ни в коем случае. Хотя признаюсь, что не вижу особой разницы между вашим новым парлом и старым. Они вместе трудились над тем, чтобы уничтожить мою семью. Никого из них нельзя назвать воплощением Виртуса.

Должно быть, я говорил громко, потому что сидевший дальше за столом Гарагаццо подал голос:

— Человек не может быть воплощением Виртуса. Мы должны отыскать Виртуса в своей душе. Милосердие. Доброту. Мудрость. И должны изгнать зависть и фат похоти и ярости.

— Вы наш предводитель во всем, — сухо произнес калларино.

Даже люди с менее чутким слухом, чем мой, различили издевку. Раздались смешки.

— Что ж, мы все стремимся к Виртусу, — обиженно ответил Гарагаццо.

— Мы действительно стремимся к Виртусу, — произнес Делламон с большей искренностью. — И смиренны в нашем стремлении.

Гости ответили согласным бормотанием, и я представил, как они целуют свои амулеты и прикладывают ко лбам, склоняя головы. Аллессана рядом со мной вторила им.

— Мы должны стремиться, — прошептала она. — Мы должны стремиться.

Я услышал, как она склонила голову. Как ее губы прижались к амулету.

Я различил ветерок движения, и слуга поставил передо мной новое блюдо, забрав тарелку с уткой.

— Нет! — Я попытался поймать его руку. — Пожалуйста, не надо. — Я старался, чтобы в голосе не слышалось мольбы. — Я еще не доел.

С новой тарелки поднимались ароматы сладких апельсинов и едкого лука на горькой зелени.

Вокруг звенели приборы. Лилось в бокалы вино. Торжества продолжались, приятное сочетание доброго вина, отменной пищи, музыки и компании. Мои чувства, отточенные годами сидения в темноте и прислушивания к топотку пауков и походке крыс, упивались новыми событиями.

Я обнаружил, что знаю число и местоположение собравшихся за столом. Я насчитал тридцать человек. Я мог различать голоса, присваивать имена и запоминать места. Слева Мерио, сочувствовавший паре из гильдии ткачей по поводу скипианцев с их непостоянством. Сивицца сидел в центре справа от меня, на почетном месте прямо напротив калларино, рядом с Делламоном. Генерал хвалился виноградниками при своей вилле и виноделом, который следил за процессом от начала до конца, от обрезки лоз до выбора бочек, в которых старится вино.

— Они из вустхольтского дуба. Потребовалась куча нависоли, чтобы доставить их через Чьелофриго.

— Далеко ли ваши виноградники?

— Чуть выше по реке, у первых холмов, для хорошего дренирования.

Калларино мог только радоваться, что генерал еще крепче связал себя с процветанием города.

Сразу за Сивиццей сидела Фурия, которая жаловалась калларино, что архиномо Боккатта разрешили держать в городских пределах их загоны с рабами. Насколько я понял, раньше только она пользовалась этой привилегией.

— Вы сами так делаете, почему бы не делать другим? — Масленый голос калларино намекал, что за определенную цену Боккатта снова можно изгнать.

— Потому что я Фурия, а они Боккатта, и, если этот вопрос не решится, кто-то обнаружит своих друзей повешенными на Куадраццо-Амо.

— Как... неизящно.

— Неизящно. Как и я сама.

Делламон иронично беседовал с женщиной, чей мурлыкающий голос показался мне дразняще знакомым... Ай. Сиа Аллецция, знаменитая куртизанка, когда-то учившая Челию. После стольких лет я все равно узнал ее. Делламон предлагал Аллецции навестить его в Мераи, а та уклонялась от ответа.

За столом сидели архиномо, мерканта и нобили ансенс. Множество голосов, множество разговоров. В основном я слушал своих врагов. Всех врагов, собравшихся за одним столом. Будь у меня яд, я мог бы отомстить за себя, мог бы слушать, как они задыхаются и падают вокруг. Так поступил Авиниксиус со всеми своими кузенами, прежде чем стать императором Торре-Амо и занять место на Белой скале.

— Милая моя, что за очаровательный голубой оттенок!

Эти