Необыкновенные приключения Синего человека - Луи Буссенар

В десять часов, когда ливень лил как из ведра, трое мужчин и мальчик в сопровождении капитана спешно покинули «Виль-де-Рио». На всех четверых были резиновые плащи с огромными капюшонами, целиком скрывавшими лица.

Капитан тепло пожал руку одному из них и сказал:

— Прощайте, месье! Удачи вам и доброго здоровья!

— Прощайте, капитан, и спасибо за все! Никогда не забуду вашей доброты и вашего молчания.

Через несколько минут люди скрылись в дверях отеля и заняли снятые днем апартаменты.

Заперли двери. Плащи развесили в прихожей.

Читатель, безусловно, догадался, чьи знакомые и симпатичные лица скрывались под капюшонами. Феликс Обертен, Жан-Мари, Беник и Ивон.

Трое пышут здоровьем. Но парижанин, увы, совсем обессилел и посинел, как никогда.

— Ничего, месье Феликс, — сказал боцман, — мы дома, и все в порядке.

— Страшно признаться, дорогой мой, но я тоскую о бразильских лесах, о моих индейцах и приключениях.

— Ба! Оставьте эти мысли, месье. Разве это жизнь? Так долго не просуществуешь.

— Как говаривал Генипа… Ах! Генипа!.. Это имя странно звучит здесь, в большом городе, среди газовых фонарей, звона электрических звонков, гула железнодорожных составов.

— Это верно!

— Да, Генипа был прав. Там я был Синим человеком, хозяином, богом. Меня уважали и любили. А что ждет меня здесь? Синий человек здесь — монстр… Диковинное животное!

— Вы увидите жену, родителей, вашу малютку…

— Мне страшно показаться им в таком виде!

— Вот еще! Оставьте эти мысли! К тому же у вас кое-что есть с собой.

— Жан-Мари, вам бы с Ивоном нужно вернуться на судно. Капитан ждет. Надо выгрузить ящики и доставить их сюда. Беник останется со мной.

— Есть, хозяин. Мы идем.

Ожидая возвращения друзей, бакалейщик принялся перелистывать справочник железных дорог, а боцман, наконец расслабившись, закурил любимую трубку. Ему очень нравилось в отеле.

«Депеша ушла в два часа… Жена должна была получить ее в четыре, самое позднее в пять. Значит, могла сесть на орлеанский поезд, который отходит в шесть часов и приходит в Париж в четверть десятого. Так… четверть десятого… Нормандская ветка… вот она… Поезд на Гавр отходит только в десять минут двенадцатого. На место прибывает в пять минут шестого утра. Брр! Ну и настроение у нее будет! Чего можно ожидать после ночи, проведенной в дороге?! Ладно! Как говорит капитан, мужайтесь!»

— Беник, надо бы поесть и выпить. А потом я посплю. Эй, дружище!

— К вашим услугам, месье.

— Закажи-ка торжественный ужин. Пусть накроют прямо здесь. А я пойду в свою комнату, чтобы прислуга меня не видела.

Боцман тут же нажал на кнопку электрического звонка, а Синий человек, удрученный своим положением, осторожно направился в соседнюю комнату.

Явился официант. Изучив меню, бретонец немного смутился. И половина названий блюд были ему незнакомы. Тогда находчивый моряк приказал принести все самые дорогие кушанья и самые старинные вина.

— Накройте на четверых. Весь провиант, напитки, посуду, словом, все, принесите сразу. После чего задрайте все люки, то есть закройте все двери и можете быть свободны. Прислуга нам не понадобится.

Вскоре в комнату принесли ящики с золотом, накрыли на стол, и четверо друзей в предвкушении удовольствия уселись ужинать. Чего-чего только здесь не было! Повар постарался на славу.

Пять часов утра. Беник и Жан-Мари, наевшись до отвала, заснули тут же, в комнате. Феликс съел немного и всю ночь не мог сомкнуть глаз. Его охватило беспокойство. Лежа в кресле-качалке, он тихо покачивался и беседовал с беспрерывно зевавшим Ивоном.

С улицы послышался грохот подъехавшего экипажа. Через несколько секунд в коридоре раздалось нервное торопливое постукивание каблучков. Бакалейщик сейчас же узнал этот звук.

В дверь постучали.

— Ивон, дитя мое, — произнес Обертен севшим от волнения голосом, — открой, а потом сразу иди спать. Черт побери! Никак не могу собраться.

В ту же минуту в дверях появилась юркая фигурка. Лицо женщины скрывала вуаль[431]. В руках она держала плед.

Войдя, она подняла вуаль, уронила плед, протянула вперед руки и закричала:

— Феликс! Мой бедный друг… Ах! Я уж и не надеялась увидеть тебя!

— Дитя мое… Дорогая моя, — бормотал больной, смущенный и почему-то позабывший тут же обо всех неприятностях, которые когда-либо причиняла ему эта женщина.

Он встал и тоже протянул к ней руки. Свет озарил его лицо! Женщина в ужасе отпрянула, потом, потрясенная, прислонилась к стене и прошептала:

— Боже правый!..

— Чудовище! Я похож на монстра, не так ли?

Мадам Обертен остолбенела, будто увидела голову Медузы Горгоны[432]. Она не нашла, что ответить.

— Мне не нужно было возвращаться, — продолжал несчастный упавшим голосом. — Но разве я имел на это право? Дела есть дела… Честь семьи, честь фирмы. Марта, моя бедная девочка… Отец… мать…

— И я тоже, — сказала мадам Обертен кислым хорошо знакомым голосом. Потрясение, волнение ничуть не изменили его.

— Ну разве ты могла сомневаться, друг мой. — Голос Обертена прозвучал неубедительно. — Итак, мы разорены, не правда ли?

— Честь фирмы спасена, но мы в страшной нищете. У нас ничего не осталось.

— Ты в этом уверена?

— Увы! Если, конечно, ты не привез оттуда баснословного состояния. В чем я лично сильно сомневаюсь.

— Как знать!

— Что?

— Дорогая, сядь рядом со мной. Ты, наверное, устала и голодна?

— Об этом потом, Феликс, объясни, пожалуйста. Я как на иголках… Прошу тебя, оставь этот таинственный тон… Отвечай… Говори правду!

— Ну, хорошо! У тебя теперь нет мужа. Я понимаю, что смешно было бы рассчитывать на прежние отношения, я не питаю иллюзий. Однако взамен предлагаю тебе миллионера.

— Это правда? — Лицо маленькой женщины моментально оживилось.

— Ты ждешь доказательств?

— Почему бы и нет?

В ответ парижанин вынул из кармана связку ключей, отошел вглубь комнаты, где стояли четыре массивных ящика, обитые железом, открыл первый попавшийся, запустил руку, вытащил горсть гравия и сказал:

— Ты знаешь, что это такое?

— Но ведь это…

— Золото! Самородковое золото высшей пробы.

— И сколько его здесь?

— На миллион!

— В каждом ящике?

— В каждом ящике!

— И все это принадлежит тебе? Нам?

— Нам принадлежат три ящика, вернее, два с половиной.

— Три миллиона!.. Этой желтой земли…

— Ты говоришь как индеец…

— Три миллиона! — дрожащим голосом повторила мадам Обертен.