В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - Александр Русов

Уважаемый Платон Николаевич!

В связи с истечением срока действия издательского договора на Ваш роман о дружбе и сотрудничестве ученых социалистических стран, заявленный под названием «В ПОЛЯРИЗОВАННОМ СВЕТЕ», прошу в десятидневный срок…

— В общем, так, — говорит Тоник, доставая из кармана затиснутой между стулом, на котором он сидит, и стеной куртки подарок — кубик Рубика. — С кем поспорим на сотенную, что я соберу его за десять минут?

Разрушенный этой репликой разговор за столом скисает. Завязавшийся диалог между писателем Усовым и Редактором прерывается. Укоризненный взгляд Переводчицы, зацепив Тоника, соскальзывает куда-то вниз с немым осуждением. Редактор переключается на меню. Обращается с каким-то вопросом к Переводчице.

— Он спрашивает, — переводит она, — что вы будете пить? В качестве аперитива.

— В качестве чего? — настораживается Тоник.

— Ты что будешь пить? — повторяет вопрос Антон Николаевич.

— В смысле безалкогольного, что ли?.. Фанту. И если можно, мороженое.

Переводчица переводит. Редактор смотрит на Тоника. Улыбается не без лукавства.

Три официанта, склонившись, ждут. Редактор держит перед ними речь, загибает пальцы по очереди. Переводчица вторит Редактору. Что-то добавляет. Аранжирует его речь. Аккомпанирует.

Ирэн включается в дискуссию. Дискуссия идет на непонятном языке. Ее участники чему-то радуются, над чем-то смеются, а официанты все записывают и записывают. Сразу трое. Для пущей важности. Или надежности. Для лучшей сохранности информации — так это надо, видимо, понимать.

Платон не понимает ни слова. Ни уха ни рыла, так сказать. Кхекает. Цветные грани кубика Рубика осколочно мелькают в углу закутка. Тоник собирает кубик на скорость. Тоник собирает кубик на спор. Только неизвестно, с кем он спорит. И уж совсем непонятно — на что.

— Он хочет вам кое-что предложить, — обращается Переводчица к Платону с каким-то загадочным выражением лица.

Три официанта удаляются, уходят строем. Редактор победоносно оглядывает присутствующих, точно беркут, которому с самой высокой вершины видно все. Его гладкое сангвиническое лицо кисти какого-то знаменитого фламандского художника — только не сразу сообразишь, какого именно — сияет. Чуть приплюснутая, решительной лепки лысина розовеет в предвкушении.

Он сидит с края стола, у прохода. Платон — напротив. Обе Высокие Стороны обмениваются многозначительными, доброжелательными, ничего не значащими взглядами. Не столько даже из-за языкового барьера и ожидания обещанного сюрприза, сколько из-за не определившегося пока характера предстоящей беседы. Переводчице нечего переводить.

Антон Николаевич вглядывается в ее лицо. Нет, быть того не может.

— Ты?.. Здесь?..

Переводчица не слышит. Не реагирует. Все ее внимание — на нейтральной полосе, разделяющей Высокие Стороны. В данный момент она сосредоточена на том, как перевести на общедоступный язык их взгляды, их немой разговор.

— Ирина?!.

В горле пересохло. Шершавый язык прижарился к нёбу.

Наконец она поворачивает голову в его сторону. Теребит браслет миниатюрных часиков. Смотрит и не видит. Вдруг узнает. Да, это она, Ирина, бывшая жена.

— Вот… Вышла замуж… Выучила язык… Работаю переводчицей…

И уже опять ничего не шевелится в его душе. Только, остается какой-то неприятный привкус, осадок.

— А Клоник где?..

Тем временем Высокие Стороны продолжают обмениваться красноречивыми взглядами. Взглядами-загадками. Взглядами-предположениями. Взглядами-соображениями. А Тоник в своем углу по-прежнему остервенело крутит кубик Рубика. Губы шевелятся, дергаются от напряжения. Темные очки сползли. Одна грань почти уже получилась, сложилась, сошлась. Сидящая прямо напротив Переводчицы Ирэн с восхищением наблюдает за нервными, точными движениями его быстрых пальцев.

Обе женщины чем-то неуловимо схожи. При всем, казалось бы, внешнем различии. Одна отражается в другой как в мутном и, может, не очень ровном зеркале.

Появляются четверо официантов. Медленно подплывает на их руках нечто, сокрытое салфеткой, на блестящем подносе. Медленно причаливает другой поднос — с рюмками. Двое сопровождают. Двое страхуют. Один — тайное, другой — явное.

Метрдотель склоняется перед Редактором, срывает покров с тайны. Тот бережно берет матовый, темный, будто закопченный вековой копотью пузатый сосуд с блестящего подноса. Разглядывает этикетку. Изучает качество стекла. Прикидывает вес. Надувает губы. Важно тяжелит подбородок. Кивает со значением.

Там, за темно-серым, за темно-зеленым бутылочным стеклом, извлеченным, как видно, из глубоких, сокрытых от непосвященных подвалов, плещется на самом дне нечто, едва различимое. Редактор причмокивает со значением. Редактор говорит: иген[72]. Официанты вдруг оживают, оживляются, начинают ловко манипулировать стеклянными предметами.

Драгоценного нектара хватает как раз на две маленькие рюмки. На две мельчайшие микродозы. Как раз только на то, чтобы Редактор и Писатель могли отведать, причаститься, приобщиться, сподобиться, можно сказать, питья богов. Двум остальным мужчинам — Антону Николаевичу и Тонику — наливают что-то бесцветное. Бесцветное и пахучее. Пахучее и общеупотребительное — как каким-нибудь простым мужикам. Как извозчикам, лакеям, половым или почтальонам, вовремя доставляющим телеграммы. Им наливают это из простой бутылки, не освященной редакторским вниманием. Наливают, даже не спросясь. Если, конечно, они не возражают. А как, интересно, могут они возражать? Перед дамами в тот же миг вырастают бокалы. Скорее всего, с апельсиновым соком. Или с фантой. Стырили, стало быть, идею у Тоника.

Редактор сначала только нежно трогает, потом поднимает сосуд с нектаром. Осторожно нюхает. Прикрывает глаза. Открывает глаза. Снова нюхает. Писатель пытается делать то же самое, по аналогии, так сказать, но только с открытыми глазами — из опасения пролить из рюмки или пропустить что-нибудь интересное. Пропущенное трудно будет потом описать. Тоник откладывает кубик в сторону. Антон Николаевич выпивает свою порцию залпом. Редактор медлит, растягивает удовольствие, перекатывает в пальцах граненую ножку. У Писателя Усова все это получается, конечно, не так складно, не так изящно, не так артистично. В конце концов ему не хватает терпения. Он не выдерживает и действует более решительно. По старой армейской привычке. Берет пример с Антона Николаевича.

Официанты в шоке. Официанты оторопело смотрят Писателю в рот, будто ждут, когда оттуда вылетит огромная птица. Птица-феникс. Или даже жар-птица. Но птица не вылетает. Официантам нечасто приходится видеть такое: когда в глотке клиента разом исчезает средний двухдневный заработок служащего. Примерно пять обычных обедов. Обедов или ужинов — это не так уж и важно.

Нанюхавшись вволю, Редактор наконец пригубливает нектар. Редактор отпивает микроглоток от микродозы. Затаив дыхание, официанты смотрят теперь в рот Редактору.

— Х-ыы… — медленно, со значением выдыхает Редактор, и официанты мысленно выдыхают вместе с ним.

Их лица облегченно расслабляются. Птичка вылетела. В рюмке не убавилось. Редактор удовлетворен. Официанты удовлетворены вдвойне. Все в полном порядке.

Тоник снова берется за кубик. Кубик опять начинает поскрипывать в его руках. Будто мнут новую, натуральную кожу.

Редактор спрашивает: что будете есть на первое? Редактор интересуется: что предпочитаете на второе?

Ничего особенного: приносят какой-то суп. Ничего исключительного: приносят пупырчатое крылышко старой утки. Сплошная кожа. Сплошные кости. Обычная столовская еда. Обыкновенная ресторанная. Только стоит в сто раз дороже. В сто или даже в двести — Тоник, признаться, так и не усек. Только обслуживает взвод официантов. Вот тебе и весь шик, мамма мия. Вот и вся фирма, порка мадонна!

— Как дела, Ирэн? — спрашивает Платон Николаевич. — Когда должна выйти книга на венгерском?

Теперь уже его вопроса не слышит Ирэн — так увлечена она Тоником. В данный, конкретный момент тем, как ловко собирает он кубик Рубика. Тоник такой необычный. Тоник такой симпатичный. Тоник такой умный и мужественный. Рядом с ним любая женщина почувствует себя настоящей, истинной женщиной…

…Платон Николаевич подносит обыкновенную ложку с обыкновенным супом ко рту. В подвале душно и дымно. Ядовитым пламенем горят витражи. Суп невкусный. Осточертели комплексные обеды. Платон Николаевич собирается позвать Машу, попросить принести что-нибудь порционное, но тут же забывает и вместо этого вновь продолжает мысленно расставлять фигуры будущей истории, продумывать мотивировки, раздавать роли главным и второстепенным лицам, идеальным героям и отрицательным персонажам, а также многочисленным участницам массовок Праздника Свободы и Дня Независимости…