Гладиатрикс - Рассел Уитфилд

Мужчина, вышедший против нее нынче, был гибок и быстр, но недостаточно. Сорина метнулась под его замах, и ее мечи ножницами скрестились у него на горле.

— Добудь мне другого! — велела она безропотной Тевте.

— Девяносто шесть, девяносто семь, девяносто восемь…

Лисандра подтягивалась на перекладине, а Фиба считала. Вария, маленькая рабыня, храбро пыталась подражать гладиатрикс.

— Девяносто девять, сто! Отлично, хватит. Отдохни!

Лисандра обливалась потом, ее руки дрожали, но она лишь заскрипела зубами и приказала сама себе:

— Еще пятьдесят!..

Мешок с песком ходил ходуном, из него во все стороны летела пыль. Кулаки Сорины без устали молотили плотную стеганую холстину. Каждый раз, впечатывая в нее костяшки, амазонка воображала, как проминается, брызжет кровью холодно-прекрасное ненавистное лицо, и последующий удар получался еще сильней предыдущего.

Мужчины, собравшиеся поглазеть на тренировку девчонки, разразились шумным восторгом. Здоровенный германец рухнул на землю, заливаясь кровью из разбитого рта. Лисандра стояла над ним, тяжело дыша от напряжения. Разъяренный гладиатор тотчас вскочил, чтобы обрушить вихрь ударов на увертливую спартанку. Уклониться удавалось не всегда, и тогда Лисандра отбивала удары. Когда и с этим не получалось, она сама била в ответ. Ее ступня выстрелила вперед и влепилась германцу как раз между ног. Тот закрыл больное место ладонями и рухнул сперва на колени, а потом и врастяжку. Его приятели свистели и хохотали. Лисандра оглянулась на них и позволила себе улыбнуться, что случалось очень нечасто.

Месяц шел за месяцем. Каждый день обе женщины оттачивали себя, словно оружие, стремясь к совершенству. В юности Сорина считала себя очень сильной, чем и гордилась по праву. Теперь, когда ее подгоняла Лисандра, тело амазонки демонстрировало такие способности, о которых она прежде даже не подозревала.

Лисандра, вспоминая храмовую выучку, тоже отчетливо понимала, что достигла небывалых для себя высот. Она могла все. Ей все удавалось.

Наступила самая последняя ночь. Она подошла как-то даже неожиданно, знаменуя внезапное окончание всеобъемлющей подготовки, так долго определявшей их жизни.

Лисандра опустила мечи и проследила за тем, как Сорина нанесла последний, крушащий удар по мешку с песком. Они встретились взглядами, стоя по разные стороны учебной площадки. Время будто остановилось.

Всего через сутки одна из них будет лежать мертвой.

Думать об этом было большим утешением для обеих воительниц.

LIV

— Ты уверена? — Фиба придирчиво осмотрела Лисандру. — Они такие красивые.

— Да. Я уверена.

Две женщины и Вария сидели в комнатке спартанки. Высоко над ними неразборчиво гудела арена, слышались приглушенные аханья и вскрики толпы.

— Раньше тебя никогда это не беспокоило.

— Сегодня все по-другому.

Фиба пожала плечами.

— Ну, как хочешь…

Она взялась за волосы Лисандры и бронзовыми ножницами отстригла густую прядь. Упавшие локоны подбирала с пола Вария.

— Покороче так покороче, — сказала Фиба, щелкая ножницами. — Но наголо стричь не буду, Лисандра, ты уж как хочешь!

— Вот так и хочу, — пробормотала спартанка. — Стриги давай.

— Ты полностью готова, Сорина.

Тевта мягко разминала и разглаживала мышцы на плечах у подруги.

— Ты была воительницей всю свою жизнь. Из колыбели — прямо в седло, а потом и сюда. Ты всегда была лучше всех, предводительница. То, что ты ненавидишь врагиню, воздает честь богам, а то, что это Лисандра, не значит ничего. Еще одно тело, из которого ты вышибешь душу. Еще одна жертва твоему мечу. Ты сразишь ее!

— А я и не сомневаюсь в этом, — пробормотала амазонка.

Карийская гладиатрикс, исполняя волю трибун, прикончила соперницу.

Траян вежливо похлопал в ладоши, потом повернулся к Фронтину.

— Должен сказать тебе, правитель, что я весьма впечатлен. На этих играх я многое понял. Ваши воительницы попросту восхитительны. Однако я все-таки остаюсь при своем мнении. Да, женские бои, которыми ты столь увлечен, придают зрелищам замечательное разнообразие, но силы и мастерства настоящих гладиаторов этим девушкам все же недостает!

Фронтин пожал плечами и ответил не без некоторой гордыни:

— Нашей публике, похоже, равно нравятся те и другие. — Он обвел рукой море человеческих лиц. — Тебе разве не кажется?

Траян кивнул.

— Не могу не согласиться, — ответил он с оттенком презрения. — Тем более что воительницы, которых ты нам показал, на голову превосходят все, что мы видим на римских аренах.

Говорить обиняками и скрытно ревновать было уже ни к чему, и сенатор добавил:

— Я думаю, в следующем году император будет вполне доволен зрелищем, если оно хотя бы приблизится по своему уровню к нынешнему. Так я ему и доложу, — сказал он, приняв окончательное решение.

Фронтин подмигнул ему.

— Позволь напомнить, что самых лучших ты еще не видал, но все равно спасибо на добром слове.

Траян жестом велел Диоклу налить им обоим еще вина.

— Не за что благодарить, друг мой, — сказал он прокуратору и снова обратил взгляд на арену.

Лисандра сидела одна. После того как Фиба умастила ее, Лисандра отослала их с Варией прочь. Очень скоро ей предстояло предстать перед взорами многотысячной толпы, но сейчас спартанке требовалось уединение. Она подняла глаза к маленькой статуэтке Афины, что стояла в нише над ее ложем. Прекрасное лицо, вырезанное из слоновой кости, хранило загадочную полуулыбку.

— Пребудь со мною сегодня, — прошептала Лисандра, потом со вздохом провела рукой по остриженной голове.

В Элладе подобное считалось знаком скорби. Если она победит, то и в самом деле будет скорбеть. Не станет Сорины — и Лисандре больше не с кем будет сражаться.

Ну да, она докажет самым полным и неоспоримым образом, что она — лучшая. Что она — спартанка. Что она превзошла всех.

Ладно, а дальше-то что?..

Каждый день будут появляться молодые дарования, подобные прежней Лисандре, жаждущие сражаться со знаменитостями и побеждать их, тем самым что-то доказывая. Погибнет Сорина, и бывшая жрица займет ее место. Она сама станет… Сориной, Гладиатрикс Примой, той самой, которую все мечтают свалить.

Вот она, ее судьба, о которой когда-то говорил Телемах. Лисандра подумала о жреце-афинянине и улыбнулась. Вот бы знать, сидел ли тот где-то там, среди беснующейся толпы, пришел ли поболеть за нее в этот день жизни и смерти.