Троецарствие. Дилогия (СИ) - Останин Виталий Сергеевич

Мои современники предпочли бы поговорить. Примерно так:

«Знаешь, папа, я люблю Лешу, и мне плевать, что ты по этому поводу думаешь!»

«Не смей дерзить мне, девчонка!»

«Мне не пять лет, чтобы ты мог мне что‑то запретить!»

«Пока ты живешь в моем доме!..»

«Я уже давно не живу в твоем доме, па! Я взрослая женщина и сама решаю, с кем мне встречаться!»

«Он тебя не стоит! Послушай, Юля, он же калека!»

«Да хоть инвалид, это мой выбор, ясно?!»

«Подумай хорошо!..»

«Это ты подумай хорошо! Ты готов из‑за своей гордыни лишиться и зятя, и дочери?»

«Как ты можешь так говорить?»

«Я. Так. Говорю. Свой выбор я сделала. Давай, твоя очередь! Выбирай! Влиятельный зять и счастливая дочь или одинокая старость?»

«У меня есть еще и сыновья!»

«Которые начнут делить твое наследство в тот момент, когда ты в первый раз продемонстрируешь слабость. И мы оба понимаем, что этот день не за горами!»

«Хочешь сказать, твой будущий муж не поступит так же?»

«Я хочу сказать, что твоя дочь так никогда не поступит».

В общем, так бы говорили родственники в мое время. Где‑нибудь в России или любой другой стране западной цивилизации. Но тут у нас был древний Китай. И китайцы‑аристократы. Которые по‑другому не могли донести мысль. Все через боль и превозмогание.

– Прекрасный бой! – наплевав на нормы этикета, я в три длинных прыжка подскочил к невесте, взял ее за локти и заставил выпрямиться.

Девушка улыбнулась мне одними глазами. От этого взгляда внутри все перемешалось, будто кто блендер включил. Тряхнув головой в попытках сохранить трезвый ум, я прошептал так, чтобы только она могла услышать.

– Я восхищен. Вы очень хитрая и коварная, госпожа Чэн Юэлян.

Ответом мне была уже открытая, чуть смущенная улыбка. И слова:

– Ну что вы, стратег Вэнь. Я недостойна этой похвалы.

В итоге Чэн Шу затаился. Без вариантов. Прощаясь, он улыбался. Оставил кучу подарков и сказал множество теплых слов. Обещал, что теперь мы будем встречаться чаще. Заверял, что лучшего выбора для его дочери (да и для Поднебесной в целом!) не существует. Я кивал и улыбался. Но не верил.

Слишком быстро старый лис переобулся. В мое время сказали бы – в прыжке. Только что строил козни и раз – лучший друг. И дочери выходку простил (а это для китайцев непросто!), да и зятю будущему провал тоже. Да‑да‑да! Был бы он таким добрым и отходчивым, до своих лет не дожил бы. И парочку городов не подмял.

Но – не убивать же его теперь! Юэлян, кажется, была довольна тем, как все разрешилось. Мои капитаны страшно гордились проведенным приемом и еще больше – поступком молодой госпожи. Про ее бой с монголом разве что баллады не писали – и то лишь потому, что у китайцев такой традиции не было. Схватка на пиру обросла множеством придуманных подробностей, в которых Юлька, естественно, не проигрывала бой, а вполне себе уверенно гоняла противника по всему залу.

Дошло до того, что моя невеста получила от коллективного‑бессознательного почетное прозвище «Осенний ветер», и ей стало трудно передвигаться по лагерю, потому что везде появлялись восторженные поклонники, смиренно просившие показать «тот самый удар», которым она разрубила Хуань Богэ на две части. Да, большинство просителей отлично знали, что хунну вполне себе жив и здоров, но когда общество интересовала грубая действительность?

А меня вот очень. Мифотворчество – это, конечно, здорово. И приятно будет узнать, что через пятьсот‑семьсот лет меня с Юлькой причислят к небесному пантеону, как богов коварства и хитрости[12], но жил‑то я сейчас. И не верил, что Чэн Шу способен произошедшее взять и оставить.

Типа он посидит такой в одиночестве, подумает и скажет себе: «Шу, старина! Ты же отлично понимаешь, что во главе угла для тебя должно стоять счастье дочери! Твои желания и стремления вторичны. Ты немолод, уже достаточно пожил, дай же теперь дорогу молодым, тем более они так здорово себя показывают!»

Такого внутреннего монолога у него не было. И не могло быть. Старый лис хотел получить все – это «Троецарствие», а не восьмой сезон «Касла». Тут все очень хотят спасти Китай, и каждый по своему, единственно верному плану. Чэн Шу и дочку мне присватал, чтобы контролировать талантливого стратега. И крылышки ему подрезать, если придется. Только чувств молодой госпожи не учел. Или, точнее сказать, ее честолюбия.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Последнее было для меня некоторым откровением. Не, я понимал, что у китайцев верность роду стоит на почетном втором месте, но все же верил в любовь. Ну, типа влюбилась, отдала свое сердце и все такое. Однако, когда сразу после пира мы с невестой откровенно поговорили, меня поразило, с каким прагматизмом смотрит на будущее эта юная леди.

– Я не хочу оставаться инструментом своего отца, – сказала она.

Я что‑то мямлил про обиды Чэна Шу и про то, я стал причиной ее ссоры с отцом, когда она отмела мои слова решительным взмахом руки. И популярно объяснила, что увидела во мне не только мужчину, но и серьезные карьерные перспективы. Мол, что меня ждало в роли дочки, отданной за ручного стратега? Контроль супруга, выполнение распоряжений отца, а после его смерти – служение в том же качестве старшему из братьев, да и то, если он удержит власть, а не уронит ее в руки второго.

Я же давал ей возможность стать самостоятельной фигурой в политике. Не первой величины, понятное дело – патриархат так быстро не отменишь, но куда более значимой, чем при старом раскладе. И более самостоятельной. Конечно, я ей нравился, в завершение сказала она, и даже очень, но дело не в этом.

Вот это вот «дело не в этом» меня вогнало в легкий ступор. После откровенности нареченной я еще с час сидел, глядя в одну точку и пытаясь уложить в голове все ей сказанное. Выходило, что чувства ко мне она испытывала (это плюс), но при этом не готова была, опираясь только на них, строить свое будущее (а это уже минус). Моя привлекательность в качестве супруга складывалась для нее из множества факторов, среди которых любовь явно не доминировала. Девушка увидела возможность возвышения – и использовала ее. Точнее, меня.

И знаете что? Вот еще полгода назад такое меня бы очень расстроило. Я бы наверняка начал сильно себя жалеть и взывать к небесам с вечным вопросом всех молодых людей: «За что она так со мной?» Теперь же смотрел на сложившуюся ситуацию и думал о том, что так даже лучше.

В смысле, да! Моя невеста не только красавица и одаренная лучница, но и честолюбивая стерва, которая ради достижения собственных карьерных целей подставила даже родного отца. Но! Во‑первых, он первым хотел ее использовать, а во‑вторых, теперь я знаю ее настоящие мотивы. И они, по правде сказать, вызывают у меня куда больше доверия, чем невнятные заверения в вечной любви.

Моя будущая жена хочет возвыситься и ставит на меня. Это ли не залог долгой и крепкой семейной жизни?

К сожалению, все это не отменяло осложнившихся отношений с фракцией Чэн. Неприятности начались буквально через день, после того как ставка вернулась из Куста в Юйчжан. То есть через месяц после того пира, где Чэн Юэлян продемонстрировала, кому принадлежит ее верность.

– Что? – уставился я на Мытаря. – Ты сейчас серьезно говоришь?

Малый зал для приемов, стол, заваленный картами и шкатулками с донесениями шпионов, мы решали, куда двигать в первую очередь. Направлений было три: Куайцзю, который осаждался дружиной Бешеной Цань (она никак не решалась на штурм, справедливо предвидя большие потери), Северный Цзаньань, в котором потомок Сун Цзи с гневом отверг подарок в виде парадного меча, и Чанша – новая территория на нашем берегу Янцзы, позволяющая организовать вторую базу флота Стражам Длинной реки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Склонялись к третьему варианту. Все‑таки, если смотреть объективно, Цань сама справится с осажденными, а для того, чтобы сломить гордыню Суня Цэ, нужно не армию тащить через весь уезд, а послов посылать и условия вассальной присяги обсуждать. А вот Чанша… Этот городишко был лакомым кусочком с точки зрения геополитики.