Осада (СИ) - Кирилл Берендеев

Корнеев попросил доложить начальнику Генштаба о завершении операции своему заместителю теперь уже генерал-майору Петренко. Через минуту тот вручил трубку самому командующему. Илларионов кипел:

– Вы там с ума сошли! – крикнул он так, что в трубке что-то звякнуло. – Устраивать публичный Освенцим. Да еще когда вся Европа против нас. Поляки рвут и мечут, напоминаю, они председательствуют в ЕС в этом полугодии; их президент уже договорился о вводе ограниченного контингента в Галичину  в качестве контрмеры; вы вообще, в курсе того, что творится вне Крыма? Президент завтра тайно встречается с этим упырем в Выборге, вы знаете, что там будет творится? А если поляки действительно введут контингент, да еще вместе с немцами? Это же третья мировая!

– Вы забыли о мертвых, – напомнил Корнеев, слегка побледнев и покачнувшись.

– Нет. А вот вы забыли о живых. Впрочем, теперь все равно, – Илларионов, не прощаясь, бросил трубку. Гудки ударили Корнеева наотмашь. Он отошел от стола, его трясло. Особенно сильно дрожали руки.

Не выдержав, Корнеев стукнул по столу что есть силы, так что посуда в горке задребезжала. И крикнул на телефон, словно все еще беседовал с Илларионовым:

– Да насрать мне на вашу Европу, насрать! У нас здесь своя война, своя Чечня, и свои порядки. Если бы я не сделал этого, я погубил бы сотни, тысячи жизней. Татары никому не нужны, важен только принцип. Геноцид, …! С этой … толерантность они уже … всех! Сами лезут, но что у себя творят, так это их дело: не суйтесь, …, быдло, у нас две тысячи лет демократии, прям с самого Перикла, чтоб вам…

Он замолчал, переводя дыхание, нервно вздрагивая. Тут только заметил, что в комнату вошел Петренко.

– Простите, Владимир Алексеевич, – тихо произнес он.

– Нет, – Корнеева подташнивало, – это вы меня простите, Тарас Михайлович. Мерзость какая-то. Самому тошно.

– Вам лучше бы отдохнуть. День был очень тяжелый.

– Вы правы, – Корнеев пошарил в карманах в поисках сигарет. Пачка оказалась пустой. – Найдется лишняя?

Петренко дал закурить. Поблагодарив кивком головы, Корнеев затянулся, сел на краешек стола.

– Это был самый рациональный выход. Я говорю вам как спец по таким делам. Теперь они все посыплются, – продолжил его зам. Корнеев кивнул, жадно затягиваясь. Сигарета по его меркам была слишком легкой.

– Спасибо, Тарас Михайлович. Пережить бы войну, а мир как-нибудь переживется сам. Будет что-то по Судаку, сообщите сами. Если Илларионов спросил, я убыл. На фронт.

Петренко кивнул, проводив Корнеева до комнаты. Командующий медленно сел на кровать, да так и лег, не раздеваясь, только ботинки снял. Через минуту он уже видел сны.

Когда сдался Судак, а это случилось около трех часов местного времени, Петренко хотел постучаться к нему с приятной новостью, но не решился. Командующий пятьдесят восьмой армии и так был уже трое суток на ногах, всем нужен хоть небольшой, но отдых. Петренко только позвонил  Илларионову. Тот поздравил обоих, сообщил о том, что доложит президенту, раз кампания пошла так удачно, обоих представят  к награде. А что пленных взято всего двадцать шесть человек… ну, значит, не судьба.

– Большие потери? – наконец, спросил он.

– Шестьдесят восемь безвозвратными, около четырехсот санитарными.

– А всего?

– Сто двадцать девять и семьсот семьдесят. Примерно треть из-за отказов техники. Очень жарко, моторы горят. Да и сама техника, изношена до крайности, вы же знаете.

– Знаю, но нам осталось совсем немного. Я полагаю, от силы неделя.

– Может больше. Я бы положил дней десять.

– Постарайтесь, я уже доложил о дате президенту, – Илларионов дал отбой, снова не простившись. Петренко вышел. А примерно в семнадцать по местному времени он вынужден был постучаться в комнату командующего.

– Извините, что беспокою, Владимир Алексеевич. Срочное дело.

– Взяли Судак?

– Судак сдался днем. Сейчас ведутся переговоры о сдаче Гурзуфа и Алушты. Скорее всего, до ночи они продержатся, но не более. Но я не об этом. Мне поступили известия из Керчи.

Корнеев резко поднялся.

– Что еще стряслось?

– Нападение на лагерь беженцев. Вы помните, службисты велели всем с полуострова определяться в лагерь в Глазовке. Они до сих пор возились, выясняли принадлежность. Там скопилось порядка десяти тысяч.

– Кто напал?

– Мертвые.

– Много?

– Видимо, да. Лагерь остался полностью без охраны, люди, кто мог разбежались. Сейчас на месте действуют те две роты, что остались в городе.

– Две роты? Был же батальон… – Корнеев вздохнул. – Не объясняйте. Немедленно перебросьте еще батальон из-под Феодосии. Когда было нападение?

– Этой ночью.

– А сообщили только сейчас?

– Службисты, видимо, пытались скрыть, но своими силами…

– Я поговорю с Нефедовым. Я… неужели он не в курсе? – Корнеев застегнул рубашку и стремительно вышел из комнаты, Петренко последовал за ним. – Все, начался второй этап войны. Как сердце чуяло. То мы с местными живыми рубились. Теперь пришло время биться за Крым с местными мертвыми. Едемте в Керчь.

И набросив на плечи пиджак, стал спускаться по лестнице.

67.

После долгого перерыва кладбище снова заполнилось живыми. Так непривычно, так странно это было, что Косой сперва не понял, кто бродит среди могил. Ранним утром ворота со скрипом отворились, на территорию вошли первые тени. Только по спецодежде Косой понял, с кем имеет дело. Работники кладбища, в привычных синих робах, бродили столь неуверенно, иной раз шарахаясь друг от друга, казалось, они ступили на чужую, враждебную территорию. В определенной степени так и было, ведь именно отсюда, да с других кладбищ и свалок пришла беда, которой не ждали, но о которой было снято бесчисленное множество фильмов, написано книг, создано игр, нарисовано комиксов. И эту нежданную беду люди хоть и сумели превозмочь, по крайней мере, в рамках города, но истребить страх перед местом ее зарождения еще не могли.

А потому первый день появления кладбищенских уборщиков ознаменовался лишь давкой у ворот, толкотней и постоянным беспокойством. Лишь на следующий день, когда вся та же группа прибыла в сопровождении двух позевывающих милиционеров при автоматах, она смогла заняться своими непосредственными обязанностями. Работники чистили дорожки, поминутно оглядываясь, убирали давно увядшие цветы и венки; когда прибыл трактор, занялись приведением в порядок порушенных могил. Косой, глядя на их действия, долго решал, что ему делать. Ведь уйдут они не скоро, или, чем черт не шутит, вдруг найдут его. Но осторожность взяла верх: он просидел в своем склепе до тех пор, пока работники не привели в порядок все захоронения. Убрав наспех кладбище, они к обеду убрались сами. Ворота снова захлопнулись, Косой вздохнул с облегчением.

И впервые за долгое время рискнул сызнова отправиться в город. Снова пролез через дыру в заборе, отправился в мир живых. В парк.

Много перемен случилось с городом за прошедшие дни. Да и с ним самим тоже. Все время после операции, на кладбище он оставался один. Почему-то ждал появления мертвых, первые дни, едва ли не с каким-то детским ощущением потери. Убеждал себя, что уж завтра, этой ночью они обязательно должны были вернуться. Но время шло, а никто из шатающихся по кладбищу, пахнущих землей и прелью мертвецов не приходил. Косой чувствовал себя брошенным.

Одно время он утешался пустынным кладбищем, уверяясь, что сюда еще не скоро придут люди. И все в округе принадлежит ему; он приглядел себе склеп попросторнее, с массивным памятником, изображавшим склонившегося в глубокой печали ангела, в одной руке держащего крест, а в другой венок, готовый опустить на голову умершего. Умершим оказался похороненный в девяносто седьмом году местный авторитет по кличке Султан, склеп ему подельники отгрохали преизрядный, просто не склеп, а однокомнатная квартира, с зарешеченными окошками, с каменными скамейками. Массивный гроб розового дерева с золотыми ручками и окошком для обозрения ссохшегося лика покойного, которому разнесли голову во время разборки, а затем очень удачно загримировали дыру, лишь приглядевшись можно было заметить небольшой изъян, имел две кнопки. Косой долго ломал голову над их смыслом, покуда не попробовал нажать одну. Откуда-то из глубины гроба донеслись странные звуки, сперва Косой принял их за пробуждение мертвеца, но все оказалось проще: то заработал проигрыватель компакт-дисков, включивший любимую мелодию покойного – «Владимирский централ». Вторая кнопка, открывала крышку гроба.

Косой с интересом заглянул внутрь. Пистолет «Глок», мобильный телефон «Моторола», неработающий кондиционер в ногах, вмонтированный прямо в гроб, махонькая малахитовая коробочка, в которой обнаружились нательные иконы и кресты, весьма солидных размеров и всё золотые, бумажник с изрядной суммой в валюте. Последнему Косой обрадовался чрезвычайно – десять тысяч долларов ему не повредили. А вот рубли пришлось выбросить – после проведенной в следующем по смерти Султана деноминации они уже не представляли никакой ценности.