Самые странные в мире. Как люди Запада обрели психологическое своеобразие и чрезвычайно преуспели - Джозеф Хенрик

(«плагиат») впервые начал распространяться в XVII в. после введения в 1598 г. слова plagiary, происходящего от латинского корня, который означает похищение человека[625].

Что я всем этим хочу сказать? В некоторых доиндустриальных европейских обществах протозападная психология способствовала возникновению и распространению определенных типов законов, норм и принципов, относящихся как к человеческим отношениям, так и к материальному миру. Конечно, по мере своего зарождения западные право и наука, в свою очередь, стали еще в большей мере формировать аспекты психологии людей Запада. Возможно, роль правовых нововведений легче всего увидеть в результатах исследований, посвященных психологическому воздействию демократических институтов. Схожим образом значительным было и влияние науки. Но, как мы увидим, наиболее революционными оказались изменения в наших гносеологических нормах, определяющих критерии убедительности доказательств и вескости причин.

Представительные органы власти и демократия

Элементы представительного управления начали распространяться в период Высокого Средневековья. Добровольные организации все чаще определяли своих лидеров и принимали решения путем голосования. К примеру, мы видели, что в XI в. цистерцианцы начали избирать настоятелей из членов братии. В тот же период в некоторых городах, где за власть боролись гильдии и другие объединения, появились представительные собрания. Члены этих собраний часто представляли не кварталы, а гильдии или религиозные организации, входящие в общину. В некоторых городах правящие советы были лишь органами купеческой олигархии. Но в других местах возможность голосовать получали члены все большего числа объединений, которые все чаще заявляли о своем «праве» на представительство. В одиночку люди практически не имели шансов отстаивать свои права, но, объединившись в группы с общими интересами, они могли оказывать реальное влияние на ситуацию. Поскольку города, гильдии, университеты и монашеские ордены конкурировали за членов, те из них, форма управления в которых была наиболее привлекательна, как правило, росли быстрее всего и привлекали индивидов с психотипом, больше всего напоминавшим современных людей Запада[626].

Этим социальным и политическим переменам содействовали ранние нововведения в каноническом праве, которые заложили основы современного корпоративного права. Каноническое право провозгласило, что руководители или представители корпораций (добровольных объединений) должны были получать одобрение членов, прежде чем предпринимать важные действия. Эта идея превратилась в конституционный принцип, обобщенный в римской максиме «Что касается всех, должно быть рассмотрено и одобрено всеми». Средневековые европейские юристы, однако, пришли к новым принципам, неосознанно переосмыслив то, что им виделось в римском праве. Римская империя, конечно, не считала, что нуждается в одобрении со стороны подданных — эта максима применялась в особых контекстах и конкретных случаях. Однако, будучи пропущенной через призму протозападной психологии, она превратилась в образец здравого смысла, в почти самоочевидную истину. Поскольку юристы, получившие университетское образование, были хорошо знакомы с каноническим правом, этот и другие аспекты церковных установлений стали отправной точкой для последующего развития корпоративного права и конституционной формы правления в Европе и за ее пределами[627].

Дверь к формальным демократическим практикам и идеям распахнулась в период Высокого Средневековья сразу и по социальным, и по психологическим причинам. С социальной точки зрения такие практики, как голосование или поиск консенсуса, не очень хорошо функционируют под сенью мощных институтов, основанных на родстве. Чтобы понять почему, обдумайте эту зарисовку автора афганского происхождения Тамима Ансари:

Я постоянно вспоминаю выборы, проведенные в Афганистане после того, как талибы бежали из страны. Весь народ выбирал делегатов, которые должны были представлять его в общенациональном собрании, организованном США, чтобы сформировать новые демократические власти с парламентом, конституцией, президентом и кабинетом министров. <…> Я встретил человека, который сказал, что проголосовал на выборах. <…> Он выглядел как обычный крестьянин, которых я знал в молодости, в простой длинной рубашке, мешковатых штанах, тюрбане и с бородой, поэтому я попросил его описать процесс голосования — как он проходил на самом деле?

— Ну, господин, — сказал он, — несколько городских пришли с бумагами и стали рассказывать, какие мы должны сделать в них пометки, а мы вежливо слушали, потому что они проделали долгий путь и мы не хотели быть невежливыми, но этим городским и не нужно было говорить нам, кто наш человек. Мы поставили те отметки, которые они хотели, но мы всегда знали, кто будет нас представлять: конечно же, Ага-и-Сайяф.

— А как вы остановились на Сайяфе? — спросил я.

— Остановились? Господин, что вы имеете в виду?! Его семья живет здесь со времен Дост-Мухаммед-хана, если не раньше. <…> Знаете ли вы, что двоюродный брат моего зятя женат на невестке Сайяфа? Он один из нас[628].

Этот отрывок демонстрирует сильную внутригрупповую лояльность, из-за которой единственным кандидатом, за которого были готовы проголосовать афганцы, являлся «один из них». Чтобы установить, что это так, они выстраивали длинный ряд родственных связей: «У моего зятя есть двоюродный брат, который женат на невестке Сайяфа». Это означает, что итог выборов в значительной степени определяется размером различных групп избирателей. Как правило, побеждают крупные кланы, племена или этнические группы — иногда под видом политических партий, — а люди не могут с легкостью переходить из одного лагеря в другой. Распад интенсивного родства и племенных организаций в средневековой Европе увеличил шансы, что демократические практики окажутся работоспособными. Аналогичным образом групповые обсуждения или споры о новых управленческих решениях не особенно продуктивны, если все соглашаются только с главой своего клана или с теми, кто разделяет их этническую принадлежность или религию[629].

С психологической точки зрения практики управления на основе участия населения могли подойти людям по нескольким причинам. Более индивидуалистичные и независимые любят выделяться, выражая свое мнение, и зачастую не против идти наперекор консенсусу. Групповые обсуждения или публичное голосование дают людям возможность подчеркнуть свое отличие от других, выразить свою уникальность и чувство собственной идентичности. Это контрастирует с психологическими наклонностями, отдающими предпочтение конформности, послушанию в отношении старших, избеганию стыда и уважению к традиционным авторитетам. В большинстве сложных обществ ты не впечатлишь окружающих, смело выразив несогласие с мнением группы или указав на пробелы в древней мудрости.

С этим связан другой аспект индивидуалистического комплекса — предпочтение выбора или контроля. Люди Запада предпочитают то, что выбрали самостоятельно, и напряженнее работают над заданиями, которые дали себе сами, чем над идентичными заданиями, полученными от некоего авторитета. Напротив, представителей менее индивидуалистичных популяций не особенно вдохновляет возможность сделать собственный выбор или взять контроль в свои руки[630].

Эти психологические модели, а именно склонность людей не подчиняться авторитетам и их стремление к выбору, влияют на то, что исследователи называют надбавкой за демократию. Как лабораторные, так и