Скарамуш. Возвращение Скарамуша - Сабатини Рафаэль

– Как остро вы всё подмечаете, мадемуазель! Просто поразительно.

– Ах, монсеньор, кто же не подметит расстройства в тех, кого любит и почитает?

Месье тяжелым шагом приблизился к стулу, который поспешил подставить ему господин де Керкадью. Граф д’Антрег задержался позади и прикрыл дверь.

На столе в вазе зеленого стекла красовались несколько роз, которые Алина срезала сегодня утром. Букет заметно украсил скромную комнату и наполнил ее сладковатым ароматом.

Его высочество взгромоздился на стул и, повинуясь привычке, принялся тыкать наконечником трости в одну из своих туфель. Его взгляд уперся в пол.

– И в самом деле, на душе у меня тяжело, – печально произнес он. – Попытка спасти ее величество потерпела неудачу, причем при таких обстоятельствах, что повторная попытка представляется нам невозможной.

В комнате воцарилась тишина. Регент вертел в руках трость. Лицо Алины выдавало искреннее огорчение. Наконец господин де Керкадью нарушил молчание:

– А господин де Бац? Что с господином де Бацем и теми, кто был с ним?

Месье избегал напряженного взгляда Алины.

– Господин де Бац вне опасности, – ответил он уклончиво, но слегка охрипший голос выдал его волнение.

От д’Антрега не укрылась дрожь, охватившая мадемуазель, и внезапная бледность, на фоне которой ее глаза стали казаться черными.

– А… остальные? – спросила Алина отстраненным, неуверенным голосом. – Остальные? Господин Моро? Что с господином Моро, монсеньор?

Ответом ей было молчание. Месье упорно продолжал изучать вощеный пол. Он явно не мог заставить себя посмотреть на девушку. Тяжелый вздох, опущенные плечи и безнадежный жест пухлой руки говорили красноречивее всяких слов. Наконец тягостную тишину нарушил д’Антрег.

– У нас есть основания опасаться худшего, мадемуазель, – осторожно произнес он.

– У вас есть основания… Какие основания? Скажите же мне, сударь!

– Ради бога, сударь! – вскричал Керкадью.

Господин д’Антрег осознал, что ему легче обращаться к сеньору де Гаврийяку.

– У нас нет никакой надежды увидеть господина Моро снова.

– Вы хотите сказать, что он… погиб?

– Увы, сударь.

Керкадью издал нечленораздельное восклицание и вскинул руки, словно защищаясь от удара. Мадемуазель де Керкадью с посеревшим лицом качнулась назад, к стулу, и упала на него как подкошенная. Она безвольно уронила руки на колени и уставилась невидящим взором в пространство.

Вместо комнаты и людей в ней перед глазами Алины возникли ноздреватый снег в пятнах солнечного света, перемежающихся тенями, обледенелые голые ветки над чернильным потоком реки, Андре-Луи, примеряющий шаг к ее шагам, такой проворный, подвижный, живой. Та утренняя прогулка с Андре, состоявшаяся полгода назад, была последним и самым ярким воспоминанием девушки о возлюбленном.

Спустя какое-то время Алина возвратилась мыслями в комнату и обнаружила, что принц стоит перед ней, положив руку ей на плечо. Вероятно, его прикосновение и вернуло девушку к страшной действительности.

– Д’Антрег, вы были слишком резки, – послышался густой, мурлыкающий голос принца. – Неужели вы не могли проявить больше такта, глупец?

В следующее мгновение Алина услышала собственный голос, поразительно ровный и безжизненный:

– Не вините господина д’Антрега, монсеньор. Такие новости лучше всего сообщать быстро и без обиняков.

– Мое бедное дитя! – Мурлыкающие нотки в голосе Месье усилились. Мягкая ладонь слегка сжала ее плечо. Его громоздкая, оплывшая фигура склонилась над девушкой. Принц долго хранил молчание, но в конце концов нашел необходимые слова: – Из всех жертв, принесенных во имя Трона и Алтаря, я считаю самой значительной эту. – Такое заявление могло показаться чудовищным преувеличением, но Месье поспешил объяснить свою мысль: – Ибо, поверьте мне, мадемуазель, я снес бы что угодно, лишь бы боль и горе не коснулись вас.

– Вы очень добры, монсеньор. Вы очень добры, – произнесла Алина механически и мгновением позже, устремив взгляд на д’Антрега, спросила: – Как это случилось?

– Прикажите позвать де Ланжеака, – распорядился принц.

Ланжеак, которого ранее оставили ждать внизу, поднялся в комнату. Ему опять пришлось пересказывать события роковой ночи на улице Шарло, но на сей раз он чувствовал себя неловко перед очевидным горем мадемуазель де Керкадью.

Слезы не шли к Алине. Даже теперь она едва ли понимала, что произошло. Все ее чувства восставали против необходимости поверить. Ей казалось немыслимым, что Андре – ее Андре, ироничный, деятельный, полный жизни, – мог погибнуть.

Но постепенно, по мере того как Ланжеак рассказывал о случившемся, страшная правда начала проникать в сознание девушки. Курьер утверждал, что Моро был убит на месте. Из соображений милосердия вероятность была обращена в уверенность. Д’Антрег предположил, а регент согласился, что так мадемуазель де Керкадью будет меньше страдать, не терзая себя предположениями, что он уцелел в схватке лишь для того, чтобы погибнуть под ножом гильотины.

– Узнаю его, – тихо произнесла Алина, когда Ланжеак закончил рассказ. – Он пожертвовал собой, чтобы спасти другого. Такова вся его жизнь.

Но слез по-прежнему не было. Они пришли позже, когда Алина и госпожа Плугастель, обнявшись, искали друг в друге силы, чтобы вынести это общее горе.

Графиня узнала новость от мужа. Не ведая о родстве, которое связывало жену с Андре-Луи, граф сообщил чудовищную весть, не озаботившись тем, чтобы как-то смягчить ее.

– Этот хвастливый дурак де Бац снова сел в лужу, как мы и предполагали. И его провал стоил нам нескольких человек. Но нет худа без добра. Теперь Алина де Керкадью избавлена от нелепого мезальянса, поскольку Моро убит.

Не получив ответа, господин де Плугастель повернулся к жене и обнаружил, что она потеряла сознание. Изумленный и негодующий, он долго стоял над супругой в хмурой задумчивости, прежде чем предпринял попытку вызвать помощь.

Когда госпожа де Плугастель наконец пришла в себя, граф раздраженно потребовал объяснений. Графиня прибегла к тому единственному, которое могла предложить. Она сказала, что знала Андре-Луи с детства и сопереживает горю Алины, чье сердце будет разбито этим ужасным известием. После этого она отправилась к мадемуазель де Керкадью – то ли предложить поддержку, то ли искать ее. Сеньор де Гаврийяк, сам сраженный горем, тщетно пытался успокоить обеих рыдавших дам.

Месье удалился из гостиницы в еще более мрачном настроении, чем пришел. Вероятно, его состояние можно объяснить первыми словами, которые он произнес, когда они с д’Антрегом вышли на яркое солнце и зашагали в направлении шале.

– Похоже, она питала к этому проходимцу очень глубокую привязанность.

Элегантный, как всегда, д’Антрег едва подавил улыбку.

– Если вдуматься, то, возможно, и неплохо, что господин Моро убрался с дороги.

– А? Что? – Регент удивленно застыл на месте. Что это было – слова графа или эхо его собственных мыслей?

Отношение господина д’Антрега к парижскому происшествию полностью совпадало с точкой зрения господина де Плугастеля.

– Если бы этот тип выжил, все могло бы окончиться злополучным мезальянсом.

– А! – Регент перевел дух и двинулся дальше. – Я придерживаюсь того же мнения. Но мне хотелось бы, чтобы ее горе не было столь острым.

– Мадемуазель де Керкадью молода. В таком возрасте горе быстро забывается.

– Мы обязаны приложить все силы, чтобы утешить бедное дитя, д’Антрег.

– Что ж, вы правы, монсеньор. В каком-то смысле можно сказать, что это наш долг.

– Долг, д’Антрег. Долг. Именно так. В конце концов, Моро погиб у меня на службе. Да-да, долг, и никак иначе.

Глава XIX

Уплаченный долг

Милосердная версия Ланжеака о гибели Андре-Луи на улице Шарло, версия, которую предложил сострадательный д’Антрег в надежде, что она окажется истиной, ничего общего с истиной не имела.

Андре-Луи пришел в сознание задолго до того, как его притащили в штаб-квартиру секции. На самом деле бо́льшую часть пути туда он проделал на собственных ногах. Когда сознание его прояснилось и к нему, помимо физиологических ощущений, вернулась способность рассуждать здраво, он тоже пришел к выводу, который впоследствии высказал господин де Ланжеак: лучше бы с ним покончили во время потасовки. В этом случае неприятный процесс расставания с жизнью уже полностью завершился бы, тогда как теперь его ожидали все прелести крестного пути к площади Революции и гильотине. На этот счет у Андре-Луи не было и тени сомнения. Как бы далеко ни распространялось влияние де Баца, барон не мог сотворить чуда и добиться освобождения человека, пойманного при совершении такого преступления.