Фантастика 2002. Выпуск 3 - Андреи Синицын

— Нет, — чистосердечно признался я.

— Совсем?

— Абсолютно. Ноль. Заметно?

— Пожалуй, — сказал он не шутя. — Все это, конечно, сплошная липа. С громоотводом. Нет таких громоотводов, не бывает в принципе. Технически безграмотно: примерно то же, что поставить на телегу полевую кухню и сказать, что это паровоз. Эта их конструкция напоминает громоотвод таким же образом… М-да. Не хотел вас впутывать, но… ладно. Теперь я расскажу, а вы послушайте.

Кивком я подтвердил готовность слушать, но тут стукнула дверь, послышались шаги, и из коридора первого этажа вышли двое, очевидно, из числа веселившихся ночью, так как на их лицах лежал явственный похмельный оттиск. Они с нами приветливо поздоровались, мы с ними тоже и молчали, покуда те не вышли на улицу.

— По-моему, нам здесь будут мешать, — сказал я с досадой. — Кто такие, шляются здесь…

— Ничего, я быстро. И тихо. Слушайте же!

И я стал слушать.

— Это было пять лет назад, без малого, в июле. Я тогда служил еще ночным портье. Был на дежурстве…

Да, на дежурстве был ночной портье Федор Баклагин. То лето выдалось дождливым, и тогда, в тот вечер, вскипела бешеная гроза — хлестали молнии, и гром лупил над самой крышей «Перевала», раскалывая ночь.

Уже была ночь: без четверти двенадцать. Гостиница почти затихла, и в полутемном вестибюле портье, сидя у настольной лампы, читал газету и с удовольствием прихлебывал горячий ароматный кофе, заправляясь бессонницей на девять часов вперед. Он читал спортивную хронику, когда раскрылась входная дверь и вместе с усилившимся сразу гулом ливня в помещение вошел высокий человек в плаще и шляпе, в руке он держал черный кейс. С посетителя лило ручьем, плащ его, казалось, вымок напрочь — и портье, вскочив, захлопотал насчет просушки, но незнакомец остановил его, сказав, что решительно ни в чем не нуждается, кроме комнаты, и потребовал номер на третьем этаже. Федор немного удивился и сказал, что имеется свободный люкс, да и на первом этаже места есть. Но пришелец повторил, что ему нужен именно третий, и Федор не стал перечить. Он занес нового постояльца в регистрационную книгу — тот назвался Павлом Константиновичем Миллером, бизнесменом из Петербурга, — взял деньги за сутки и проводил в номер. Миллер был высок и худ, а при полноценном освещении обнаружилось, что у него суровое немолодое лицо с резкими продольными морщинами, выступающим подбородком и орлиным носом. Он так и не снял мокрых плаща и шляпы, не выпустил из рук чемоданчика и с видимым раздражением ожидал, когда же портье уберется прочь. От Федора это не укрылось, и он поспешил ретироваться, пожелав спокойной ночи.

Вернувшись за конторку, он призадумался, допивая остывший кофе: почему приезжий потребовал именно девятнадцатый номер, точно знал заранее, что тот пуст?.. Это было странным. Так Федор дохлебал кофе, ничего не надумал и стал читать дальше. Потом его побеспокоил кто-то из жильцов, потом он воротился и снова взялся за газету… А гроза разбушевалась пуще, она просто неистовствовала, причем как будто над самой головой — и вспышки молний на мгновенье озаряли жутким мертвым светом пустую улицу, залитую потоками воды. Казалось, что не будет этому конца и края, и Федор уже привык к сверканию и громыханию, он снова соорудил себе кофе и только поднес чашку к губам, что гром ударил с такой силой, что здание тряхнуло! Кофе расплескало по столу, а наверху отчаянно задребезжали стекла и что-то глухо рухнуло. Это был необычайный, кошмарный удар! Федор аж содрогнулся, побледнел и вскочил — и пошел смотреть, что там случилось наверху. Он поднялся на второй этаж, включил свет полностью, посмотрел, прошелся на всякий случай по коридору — здесь все было в порядке, все стекла целы и никто не потревожился. Тогда Федор погасил свет и стал подниматься выше.

На маленькой площадке мансарды было темно, а под дверью номера тускло желтела полоска. Постоялец П. К. Миллер бодрствовал.

Федор в нерешительности стоял на предпоследней ступеньке лестницы. Здесь, под крышей, отчаянно завывал, высвистывая, ветер, и крупная дробь ливня молотила по железной кровле. Вдруг за стеною, в номере, отчетливо звякнуло оконное стекло, протянуло сквозняком — и дверь без шума приоткрылась на палец. Она не была заперта. Пол коридора наискось пересек световой лампас.

Федор замер. Что делать? Ветер снова взвыл, стукнуло окно, и дверь прикрылась, спрятав лампас. Федор быстро шагнул вперед, толкнул дверь и вошел.

Окно было распахнуто настежь, и дождевые брызги летели в него косо из-под фронтона наличника, усеивая подоконник. Горел стенной ночник. А посреди комнаты — белым лицом, незрячими глазами вверх — лежал П. К. Миллер. Он был мертв.

Это было ясно до абсолютного спокойствия. В армии Федор был санитаром, и он умел определять смерть с первого взгляда. На полу лежал труп: голыми ступнями к окну, одетый в длинный, до щиколоток, фиолетовый бархатный балахон с открытой шеей и широкими длинными рукавами. По богатому, переливчатому темному бархату были беспорядочно разбросаны шитые золотом таинственные символы: кружки, фигурки и загогулинки; крючок вроде цифры «5», только без горизонтальной черточки, почему-то особенно запомнился Федору.

Он подошел к мертвецу и, опустившись на одно колено, осмотрел подробнейше, не касаясь ничего руками. У Миллера оказались гладко зачесанные назад редкие седоватые волосы. Лицо его было бесстрастно, губы твердо сжаты, глаза смотрели строго в потолок. Федор встал и увидел на столе закрытую книгу — чудную, без названия, в кожаном станинном переплете, заметно потертом. Края страниц были желты. Никогда прежде Федор не видел таких книг. Рядом на скатерти лежал ключ. Федор взял его, вышел, запер дверь снаружи и бесшумно сбежал вниз. Все было тихо, гостиница спала — и прекратилась гроза, только последние дождинки еще слабо сыпали по крыше.

Вернувшись в вестибюль, портье поглядел на часы — без двадцати два — и позвонил управляющему, кратко, без подробностей попросив его приехать. Игорь Николаевич Зелинский был стреляный воробей, он не стал зря орать и бесноваться и учинять телефонные расспросы, а через двадцать минут, ровно в два, был в гостинице. Вместе они поднялись в третий этаж, посмотрели. Положение было затруднительным.

Главная трудность исходила от ситуации, в которую на тот момент сам себя загнал Нестеров. Он сильно влетел с банковским кредитом и теперь прилагал все свое умение, чтобы искрутиться. Кроме того, его обвиняли в мошенничестве при совершении сделок с недвижимостью — через пару недель должно было состояться судебное заседание. И наконец, он баллотировался в Городскую думу. Местные газетчики трепали его, как шакалы льва.