Том 7. Последние дни. Пьесы, киносценарии, либретто. «Мастер и Маргарита», главы романа, написанные и переписанные в 1934–1936 гг. - Михаил Афанасьевич Булгаков

Николай. Проезжали с графом. Вижу, у тебя огонек. Не помешал ли я тебе? Занимаешься?

Дубельт (негромко). Пономарев, шинель!

Николай сбрасывает на руки жандарму шинель, отдает каску. Тот выходит. Бенкендорф пододвигает Николаю кресло.

Николай (садится. Потом Бенкендорфу). Садись.

Бенкендорф садится.

(Дубельту.) Садись, Леонтий Васильевич.

Дубельт. Слушаю, ваше величество. (Остается стоять во время сцены.)

Николай (оглядевшись). Стены покрасил?

Дубельт. Так точно.

Николай. А хорошо! Работаешь?

Дубельт. Стихи читаю, ваше величество. Только что получил. Собирался его сиятельству докладывать.

Николай. Докладывай. Я не буду мешать.

Дубельт (Бенкендорфу). Бездельники и нарушители общественного спокойствия в списках распространяют. По поводу брюлловского распятия. (Читает.)

Но у подножия теперь креста честного,

Как будто у крыльца правителя градского,

Мы зрим поставленных на место жен святых

В ружье и кивере два грозных часовых.

К чему, скажите мне, хранительная стража?

Или распятие казенная поклажа,

И вы боитеся воров или мышей?..

<...>

Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила

Того, чья казнь весь род Адамов искупила,

И, чтоб не потеснить гуляющих господ,

Пускать не велено сюда простой народ?

(Подает листок Бенкендорфу.)

Пауза.

Николай. Прочти еще раз последние строки.

Бенкендорф читает.

Этот человек способен на все, исключая добра. Господи Вседержитель! Ты научи, как милостивым быть! Старый болван Жуковский! Вчера пристал ко мне и сравнивал его с Карамзиным! Как поворачивается у балаболки язык! Карамзин был святой жизни человек! А этот, этот!.. Казалось бы, не мальчик — отец семейства! Ох, мое долготерпение, только оно его и спасает. Не его жаль — его жену, хорошая женщина, семью жаль. Пусть ему совесть будет наказанием.

Бенкендорф. Он этого не понимает, ваше величество.

Николай. Что делает он в последнее время?

Дубельт. В карты играет, ваше величество.

Николай. И то дело для семейного человека. Продолжай, Леонтий Васильевич[103].

Дубельт. Имею честь донести вашему сиятельству, что в столице в ближайшие дни я ожидаю дуэль, каковой состоится не позднее послезавтрашнего дня.

Бенкендорф. Между кем и кем?

Дубельт. Между двора его величества камер-юнкером Пушкиным и поручиком кавалергардского полка бароном Егором Осиповичем Геккереном Д’Антес. Сейчас мой шпион перехватил письмо Пушкина к барону Геккерену.

Николай. Прочитай письмо.

Дубельт. Осмелюсь сообщить — письмо неприличное.

Николай. Прочитай письмо.

Дубельт (читает). «Господин барон, я принужден сознаться, что ваша роль неприлична. Вы — представитель коронованной главы — служите сводником вашему сыну. Подобно старой развратнице, вы подстерегаете мою жену, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного сына, и когда больной сифилисом он оставался дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней. Я не желаю, чтобы жена моя продолжала слушать ваши родительские увещания. Я не желаю, чтобы ваш сын осмеливался разговаривать с ней, так как он подлец и шалопай.

Имею честь быть, господин барон, ваш покорный и послушный слуга Александр Пушкин».

Пауза.

Николай. Этот человек дурно кончит. Я говорю тебе, Александр Христофорович, он дурно кончит.

Бенкендорф. Он бретер, ваше величество

Николай. Были ли случаи нашептывания Геккереном?

Бенкендорф. Леонтий Васильевич!

Дубельт. Были, ваше величество. (Заглянув в бумаги.) И последний раз на балу у Воронцовой вчера.

Николай. Это сводник! Посланник! Оба хороши!

Пауза.

Прости, Александр Христофорович, что такую обузу тебе дал. Ты истинный мученик.

Бенкендорф. Таков мой долг, ваше величество!

Николай. О, головорез! Ни о семье не думает, ни о том, что срамом покрывает должность, мундир! Позорной жизни человек! Ничем и никогда не смоет с себя пятна. И умрет не по-христиански! Время, время отмстит ему за эти стихи, за поруганную национальную честь. (Встает.)

[Бенкендорф. Какие меры прикажете взять, ваше величество?]

Николай. [Не потакать головорезам.] Предупредить дуэль. Обоих без промедления под суд! И впредь чтоб знали. Спокойной ночи! Не провожай, Леонтий Васильевич. (Встает, выходит.)

Бенкендорф за ним. Дубельт один. Через некоторое время возвращается Бенкендорф, садится.

Бенкендорф. Много в столице таких, которых вышвырнуть бы надо.

Дубельт. Найдется.

Бенкендорф. Хорошее сердце у императора!

Дубельт. Золотое сердце!

Бенкендорф. Как же быть с дуэлью?

Пауза.

Дубельт. Это как прикажете, ваше сиятельство?

Бенкендорф. Поступите согласно монаршей воли. Извольте послать на предполагаемые места дуэли с тем, чтобы их накрыли на месте. [Арест.] Примите во внимание, место могут изменить.

Дубельт. Понимаю, ваше сиятельство.

Пауза.

Бенкендорф. Д’Антес этот какой стрелок?

Дубельт. Туз — пятнадцать шагов.

Пауза.

Бенкендорф. Императора жаль!.. Ах!..

Дубельт. Еще бы!

Бенкендорф. Примите меры, Леонтий Васильевич, чтобы жандармы не ошиблись. А то поедут не туда...

Дубельт. Помилуйте, ваше превосходительство!

Бенкендорф. А то поедут не туда! Спокойной ночи, Леонтий Васильевич. (Уходит.)

[Дубельт один. Внезапно дверь открывается.

Примите меры, а то или не туда, или опоздают. (Скрывается.)]

Дубельт (один. Думает). Не туда... (Напевает.) «Буря мглою небо кроет...» Не туда... Тебе-то хорошо говорить! (Звонит.)

Дверь приоткрывается.

(В дверь.) Павла Максимовича!

Темно.

Картина пятая

Квартира Геккеренов. Комната в персидских коврах, стены в коврах и картинах великолепных мастеров. На [коврах] стенах — коллекция оружия. Дверь в столовую, в которой виден приготовленный для обеда стол и другая дверь. Геккерен во фраке со звездой сидит и слушает маленький музыкальный ящичек. Когда мелодия кончается, Геккерен звонит. Входит ливрейный слуга.

Геккерен. Если приедет граф Строганов, проводите его прямо сюда.

Слуга. Слушаю. (Выходит.)

Через некоторое время дверь открывается и входит Дантес.

Дантес. Добрый день, отец.

Геккерен. Мой дорогой, здравствуй. Иди ко мне. Я давно тебя не видел. Соскучился по тебе.

Дантес садится. Геккерен гладит его волосы.

Отчего у тебя печальное лицо? Отчего ты не весел? Откройся мне. Зачем ты молчишь? Ведь ты знаешь, как я люблю тебя. Ты причиняешь мне боль.

Дантес. У меня сплин. Вот уж третий день метель. Мне кажется, что если бы я прожил сто лет в этой стране, я не привык бы к этому климату. Летит снег. Все белое.

Геккерен. Ты хандришь? Ай, это дурно! Мой мужественный мальчик! Хандра не идет к тебе.

Дантес. Ужасная, белая, тяжелая, жестокая страна!

Геккерен. А я привык. Я привык за эти четырнадцать лет. Я научился не смотреть в окно. Когда мне становится скучно, я ухожу сюда, запираюсь, любуюсь моими сокровищами. Послушай, какая музыка. (Пускает