Мир до и после дня рождения - Лайонел Шрайвер

Она тащится из последних сил вдоль Темзы и смотрит на огни Шекспировского театра и театра Пинтера на противоположном берегу, на посещение которых Лоренс так и не нашел время. Теперь она, не обремененная обществом трудоголика, может посещать любые театры по своему желанию. Но желания нет. Поднимаясь помосту Блэкфрайарз, она ощущает в коленях напоминание о Хэмпстед-Хит. Что ж, сегодня она прошла миль пятнадцать, если не двадцать.

Пустая трата времени. Ей давно пора заняться работой над новыми иллюстрациями. Успех «Ивана» побуждал к новым проектам — но разве это выход? Совсем недавно никому не было дело до Ирины Макговерн и ее детской книги, а она готова была пожертвовать правой рукой, чтобы оказаться в ее теперешнем положении. Но сейчас у нее есть своя аудитория, а она мечтает, чтобы ее не было. Если взять за ориентир унизительную фразу Рэмси, его вежливый отказ, полученный в феврале, то можно вывести собственное правило: «Ладно, ты получишь то, что хочешь, но тогда, когда тебе это уже не будет нужно».

Обстоятельства изменились, Лоренс нашел спасение в работе — в ней была необходимая ему холодная размеренность, нудность, притупляющая эмоции. Однако она не в состоянии похоронить себя под грудой листов бумаги. Самое мрачное искусство все же основывается на жизнелюбии, требует сил, которых в ней больше нет.

Приближаясь к дому, она пробегает глазами современные постройки и жадно вглядывается в стены из красного кирпича. Ей необходимо вновь обрести то чувство причастности к миру, далекому от Брайтон-Бич, от постоянных уколов матери, дающих ощущения неуклюжести и никчемности. Однако она вновь ощущает себя иностранкой и невольно задается вопросом, почему она здесь. Они приехали в Британию из-за Лоренса и его места в «Блю скай». Зачем она смакует полюбившиеся выражения — поднять пыль, например, — британцы такие же люди, как все остальные, но она не часть этого народа. Конечно, сейчас в городе полно американцев, а по праздникам и «новых русских», говорящих на непонятном ей новом сленге. Она не чувствует себя особенной. Более того, она ощущает себя всеми покинутой, словно ее одну высадили во время остановки и самолет улетел без нее. Может, возвращение в США поможет избавиться от кошмара, преследующего ее каждый вечер: гнетущей необходимости вернуться «домой», хотя она и есть дома.

У дверей квартиры она долго возится с ключом. Лампочка не горит. Последнее время она совсем забросила хозяйственные дела; постоянно забывает позвонить в управляющую компанию в рабочие часы. Квартира также встречает ее темнотой. Теперь шторы на окнах постоянно задернуты. Она нащупывает выключатель. Убийственная тишина. Она поддерживала соседей, почти десять лет боровшихся за закрытие Тринити-стрит для движения транспорта. Ведущая на юг узкая улочка исторического центра в часы пик заполнялась машинами, поджимающими друг друга бамперами. В течение многих лет она наблюдала из окна за водителями, слушала их крики и сигналы клаксонов. Через несколько дней после ухода Лоренса власти района Саутуорк приняли решение, и она получила то, о чем мечтала, — депрессивную тишину. Теперь она скучает по реву моторов и раздражающим сигналам водителей, дававших оптимистическую уверенность в существовании рядом людей.

Она прежняя была бы удивлена тем, что сейчас включает телевизор. После многолетней борьбы с Лоренсом за сокращение проводимого перед телевизором времени она не выключает его весь вечер. Что ж, телевизор стал вполне сносной заменой движению машин под окном; не играть же ей в «Эрудит» одной.

На Би-би-си показывают анонс предстоящего чемпионата мира в Шеффилде. Она спешит переключить канал. Она не будет мучить себя. И дело не только в том, что Рэмси больше не играет.

Он позвонил вскоре после того, как отверг ее предложение в «Бест оф Индия», чтобы узнать, как у нее дела. Она неуверенно заметила, что они могли бы по-прежнему дружить. Взрослые люди, как правило, не предлагают дружбу открыто, она вела себя скорее как Иван в ее получившей награду книжке. Рэмси хмыкнул, но потом, видимо опасаясь вновь ранить ее чувства, выложил все начистоту.

Она извинилась, что ничего не заметила в ресторане, слишком была поглощена своей собственной опустошающей душу трагедией. Она несколько раз заходила в Хакни и видела, что у них с Рэмси схожие болезни и выздоровление может протекать одинаково — если она потакала тщеславию Рэмси, ему неизменно становилось лучше. Несколько раз она встречается с навещавшими его звездами снукера. Особенно внимательны Стивен Хендри и, что удивительно, Ронни О'Салливан, и ей становится стыдно за то, что она когда-то считала Стивена занудой, а Ронни неотесанным парнем. Хендри обладает тонким чувством юмора, О'Салливан великодушием. Она приносит Рэмси пастуший пирог и рисовый пудинг, хотя сомневалась, что он все это ест. Все же они не столь близки — пока, по крайней мере, — чтобы она могла помочь ему с тем, что ему действительно необходимо: принять ванну или вынести судно. К нему, конечно, ежедневно приходит медсестра из Государственной службы здравоохранения, удивительно располагающая к себе ирландка среднего возраста, несомненная поклонница снукера, всегда старающаяся поскорее выпроводить визитеров. Ирина не упускает случая подразнить Рэмси, что медсестра по уши в него влюблена. Ослабевший и постаревший, он смеется этой шутке с большим весельем, чем она рассчитывала. Несмотря на печаль всего происходящего, она радуется, что ее забота кому-то нужна. Когда он начинает убеждать ее не приходить и жить своей жизнью, она искренне отвечает, что это он делает ей одолжение. Она действительно так считает.

К счастью, электрический разряд не пронзает их вновь; штыри вилки даже не пытаются попасть в розетку. Все решает время. Она понимает, что ей давно пора перейти на полезные блюда из овощей, но продолжает грызть крекеры с сыром, не в силах заменить их брокколи на пару. (После сумасшедших прогулок она теряет не один фунт, но, говоря откровенно, добирает необходимые калории с алкоголем.) Она стоит перед разделочной доской и собирает крошки, взгляд падает на ряды баночек с приправами над плитой: ягоды можжевельника, чабрец, черный тмин. Теперь ей не для кого готовить, специи испортятся. Масло в банках с экзотическими блюдами станет прогорклым — маринованные баклажаны, тайский сатай.

Возможно, пройдет время, и она от всего этого избавится, квартира слишком большая для одного человека и дорогая. Второй месяц подряд арендная плата снимается со счета Лоренса, но она не может позволять ему оплачивать ее расходы, раз он здесь не живет. Ему следовало еще несколько недель назад отменить оплату по прямому дебету — за телевидение, муниципальный налог. Она постоянно думает, что должна отдать ему долг. Однако в одинокой жизни ее очень пугает один момент — деньги. Возможно, она ведет себя как ребенок. У нее более ста тысяч собственных сбережений. Но никакие накопления не смогут дать ей той уверенности, к какой она привыкла за пятнадцать лет, и давал ее не только счет в банке, но сильный, талантливый, находчивый мужчина, обеспечивающий ей защиту.

На горьком опыте она узнала, что полной безопасности быть не может. И ее никогда не было. Существовала лишь иллюзия, по которой она скучает, и ничего более. Печально, но она все чаще вспоминает свою первую попытку, апофеоз убежища — палатку, поставленную ею в Тилбот-парке в четырнадцать лет. Это был пример оказавшейся ложной защищенности от опасности, которую она тогда могла вообразить. Ей надо было обработать швы, потому что в три часа ночи вода по каплям стала проникать внутрь, и вскоре на них обрушился ливень. Потоки проникли под спальные мешки, и девочки простудились. Промокшие и дрожащие, они брели по тропинке к ближайшему телефону-автомату, который оказался сломан. Тогда они не выбрались и набрали номер мамы Сары и попросили забрать их домой, но сейчас ей некому звонить.

Она откупоривает «Монтепульчано», чтобы выпить его маленькими глотками, обманывая саму себя. Слава богу, у нее закончилась водка, и она запретила себе покупать новую бутылку. Она плюхается в свое кресло, даже по прошествии двух месяцев она не садится на его любимый зеленый диван. Зажигает сигарету, третью за день, — одна из сомнительных привилегий одиночества. Она вольна убивать себя и не опасаться быть подвергнутой преследованиям. Она скучает по его нотациям. Тоненький голосок в голове шепчет, что она «обязательно бросит», скоро, в «следующем месяце». В первые несколько недель она выкуривала пачку в день, и ей было на это наплевать. Она сократила ее до половины, и все же ковер стал источать предательский запах, выдавая тайного курильщика. Настоящего курильщика.