Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный. - Полен Парис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
LXXXII
На другой день на рассвете рыцари из дома Артура, освобожденные Ланселотом, нашли своих коней и оруженосцев готовыми в дорогу; но замок, воды, сады, стены – все это сгинуло. Они очутились посреди открытой равнины. Мессир Ивейн и Галескен, дивясь отсутствию Ланселота, догадались, что Моргана завладела им силою своих колдовских заклятий. Как же быть теперь, и есть ли надежда добраться до мессира Гавейна без того, кто единственный может его освободить? Герцог не склонен был отказываться от этого начинания.
– Несомненно, – сказал он, – с Ланселотом мы теряем самый верный залог успеха; но нас осудят, если мы возвратимся ко двору, не приложив все наши усилия, чтобы найти и спасти мессира Гавейна. Призовем на помощь всех вновь освобожденных рыцарей; а король Артур, едва только узнает о несчастье своего племянника, непременно к нам придет, чтобы напасть на Печальную башню.
Этот совет был признан наилучшим, и рыцари из Долины Неверных Возлюбленных согласились последовать за герцогом Кларенсом и мессиром Ивейном. Их было двести пятьдесят три; Эглис Долинный[258] предложил им просить первого пристанища у одного из своих дядей, чей прекрасный замок не особо уклонял их от Печальной башни.
– Поезжай в Реван[259], – велел он своему оруженосцу, – скажи моему сеньору дяде, что я его приветствую и представлю ему монсеньора Ивейна, сына короля Уриена, и герцога Кларенса, и всех рыцарей королевского дома, спасенных из Невозвратной долины. Проси его оказать им добрый прием, потому что никогда у него не будет лучшего и благороднейшего собрания.
Оруженосец умчался во весь опор и нашел владельца замка сидящим на ложе и играющим в шахматы с дамой превеликой красоты. Он их приветствовал и изложил свое послание: о том, как Невозвратная долина утратила право носить свое имя и как некий верный рыцарь развеял ее злые чары. Слушая его, дядя Эглиса не мог сдержать радости: он стал плясать, и петь, и казалось, будто он приобрел никак не менее, чем те, кого он собирался принять. Но совсем не то было с дамой: она побледнела, пришлось ее поддержать, а когда она очнулась, то спросила, кто освободил Долину.
– Госпожа, – сказал оруженосец, – это Ланселот Озерный, которого Моргана увезла от нас неведомо куда.
– Ах, Ланселот! Чтоб тебе никогда не выйти из плена! А если и выйдешь, чтоб тебя убил отравленный клинок! Ты отнял у меня все мои радости, весь покой моей жизни.
– Наоборот, сохрани Боже Ланселота от всяческих бед! – воскликнул оруженосец. – Он самый верный из ныне живущих рыцарей.
– Если он таков, как вы говорите, – ответила дама, – ему от этого честь, его любимой польза; но прочие не оберутся вреда.
Пока дама так причитала, шателен велел обустроить спальни и приготовить все, чтобы с честью принять благородное и многолюдное собрание; но он не переступил ворота своего сада, чтобы выйти им навстречу[260]. Улицы города в честь приема были устланы свежими травами и листвой. Как только они прибыли, коней поставили в стойла, с рыцарей сняли доспехи; когда были накрыты столы, Эглис удивился, не видя даму.
– Она заперлась в своих покоях, – ответил шателен, – чтобы предаться там самой безутешной скорби.
Как любезный домохозяин, дядя Эглиса расточал всевозможные почести мессиру Ивейну, Галескену и всем их спутникам. Эглис же первым делом прошел в покои своей тетушки и увидел ее с красными и опухшими глазами, с охриплым голосом, прерываемым рыданиями. Он спросил:
– Это что же, вас так печалит наше освобождение?
– Я думаю о том, что ожидает меня, а не о том, что случилось с вами. О! как много мудрых и верных женщин утратят свои выгоды! Сколько добра вам сделал ваш Ланселот, столько он нам наделал зла.
– Как бы то ни было, – ответил Эглис, – урон, нанесенный одной женщине, не сравним с освобождением двухсот пятидесяти трех рыцарей.
– Молчите, дорогой племянник: если бы они пропали, то разве не за собственную глупость им пришлось бы себя винить? Разве не поплатились бы они за свою неверность?
Все так же препираясь, она уступила просьбам Эглиса Долинного и согласилась занять свое место на пиру. Но она кушала мало и вскоре удалилась, наказав, чтобы за нею не ходили.
Когда скатерти были убраны, герцог Кларенс спросил у хозяина замка, отчего их освобождение столь опечалило эту даму.
– Извольте, я вам расскажу; но прежде надобно вам знать, что более десяти лет я был при доме короля Артура и что я из содружества Круглого Стола. Мессира Ивейна я прекрасно знаю и никогда не забуду того, что он сделал когда-то для меня, хоть это даже стоило ему жестокого удара пикой в бедро.
– Да, – сказал, улыбаясь, мессир Ивейн, – я вас узнаю: вы Кэй Эстрауский. Это верно, что мы тогда натерпелись страху и что я был ранен упомянутым образом. Мы были у одной надменной дамы, которая не прочь была поубивать всех, кто откажется разделить с нею ложе, и велела убивать всех, кто его разделял. Я сделал то, что она просила, и, по счастью, отделался лишь глубокой раной да сильным испугом.
– Это ради нашего спасения вы пошли на столь жестокое испытание.
– Не будем больше об этом, – ответил мессир Ивейн, – и скажите же нам, ради Бога, почему эта прекрасная дама так скорбит о нашем освобождении.
– Так знайте, – сказал Кэй Эстрауский, – что я люблю ее с детства; и хотя она знатнее меня, я дерзнул просить ее любви. Она отвечала, что питает ко мне столь же нежные чувства и будет рада избрать меня своим сеньором и мужем, если я пожалую ей один дар. Я принес ей клятву на святых. Когда ее земли отошли ко мне и мы обвенчались, я спросил ее, что это за дар. «Чтобы вы никогда, – сказала она, – не переступали ворота этого замка, пока не выйдут на волю рыцари из Невозвратной долины». Так она думала навеки удержать меня при себе; теперь же, когда Ланселот развеял наваждение Долины, она почуяла, что ей предстоит частенько без меня оставаться. Что до
