Самое ужасное путешествие - Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард

Обе вспомогательные партии на обратном пути через ледник Бирдмора имели возможность убедиться в том, как сильно он изрезан трещинами, поэтому все сходились во мнении, что полюсная партия, скорее всего, провалилась в трещину{170}. Ведь их было пятеро, то есть они весили значительно больше, чем вспомогательные партии, состоявшие одна из трёх, другая из четырёх человек. Лэшли склонялся к мысли, что Скотт и его люди погибли от цинги. Об истинной причине мы и не подозревали, так как знали, что партия обеспечена полным рационом питания на значительно более длительный срок, чем ей требуется для прохождения всего расстояния, судя по средним данным о переходах до широты 87°32′.

Главной задачей всей нашей экспедиции было достижение полюса. Выполнена она или нет, так и останется навсегда неизвестным, если не будут найдены какие-нибудь доказательства. Постараться выяснить судьбу пропавших — разве не было нашим долгом не только перед ними самими и их родными, но и перед всей экспедицией в целом?

Шансов найти останки участников полюсной партии было как будто немного. Но Скотт имел привычку оставлять после себя на складах записки, и представлялось вполне логичным, что перед началом спуска по леднику Бирдмора он оставил на Верхнем ледниковом складе какие-нибудь сведения о партии.

Было очень важно выяснить это обстоятельство. В случае, если мы пойдём на юг, нашей конечной целью будет этот склад. Идти дальше, как я уже сказал выше, не имело смысла — мы не могли проследить маршрут Скотта{171}. Но если мы отправимся на юг, поставив перед собой цель достигнуть Верхнего ледникового склада, то при отсутствии у нас складов провианта потребуется столько людей, что послать вторую спасательную партию, за Кемпбеллом, уже не будет возможности.

Непрестанно взвешивая в уме все эти «за» и «против», однажды вечером мы собрались в хижине, чтобы решить, как следует поступить. Это был очень трудный вопрос. С одной стороны, мы можем пойти на юг, не найти никаких следов полюсной партии, проходим без толку всё лето, а в это самое время люди Кемпбелла, возможно, погибнут, не получив никакой помощи. С другой стороны, мы можем пойти на север, убедиться там, что люди Кемпбелла живы и здоровы, и тогда судьба полюсной партии и результаты её усилий останутся навсегда неизвестными. Но вправе ли мы рисковать людьми, которые, возможно, живы, ради тех, кто наверняка мёртв?

Вот такие соображения изложил Аткинсон на собрании всех участников партии. Сам он был уверен — и так прямо и сказал, — что следует идти на юг, и попросил каждого зимовщика высказать свою точку зрения. Никто не выступил в пользу похода на север. Только один человек не голосовал за южный поход, но он предпочёл воздержаться от высказываний.

Я был поражён тем, что столь сложный вопрос был решён единодушно. И мы стали готовиться к новому путешествию на юг{172}.

Невозможно выразить, а тем более представить себе, как трудно было принять такое решение. Тогда мы ещё не знали ничего — теперь мы знаем всё. А нет ничего сложнее, чем в свете ставших известными фактов понять колебания людей, которые пробивались сквозь туман неизвестности.

Наш зимний быт наладился, всё шло своим чередом. В хижине было просторно, благодаря наличию свободного места многие операции удалось перенести с улицы под крышу дома.

В фотолаборатории, например, в полу прорубили отверстие, туда доставили на санях несколько тяжёлых глыб кенитовой лавы. Их намертво вморозили в скальный фундамент дома, просто-напросто облив горячей водой. На полученном таким образом монолите Райт вёл свои наблюдения с маятником. Я получил возможность набивать чучела птиц в доме, в котором, кстати сказать, из-за меньшей численности обитателей стало намного холоднее.

Ветры буйствовали на протяжении всей зимы самым страшным образом. В мае средняя скорость ветра составляла 24,6 мили в час [13 м/с], в июне — 30,9 [16 м/с], в июле — 29,5 [14 м/с]. Доля часов, когда ветер был сильнее 8 баллов по шкале Бофорта, составила в мае 24,5, в июне — 35, в июле — 33 % всего времени.

Эти цифры сами говорят за себя. После мая мы жили в атмосфере свирепых ветров и беспросветных метелей и море у нашего порога ни разу не замерзало надолго.

После пурги в начале мая, уже описанной мною, вокруг мыса Эванс и в Северной бухте образовался довольно толстый лёд. Мы установили на нём метеобудку, Аткинсон сделал рядом прорубь для рыболовной снасти. Рыбная ловля пробудила в нас дух соперничества: матросы поставили собственную конкурирующую снасть, задуманную как грандиозное сооружение, но по мере приближения к концу работы всё более уменьшавшуюся в размерах. Однажды утром раздались ликующие возгласы и в дверях вырос торжествующий Крин, неся сетку с уловом — целых двадцать пять рыбин. Перед этим Аткинсон выловил одну-единственную рыбёшку, но, как выяснилось, весь улов поедали обнаружившие сеть тюлени.

Аткинсон проделал новую прорубь, но и там рыба ловилась лишь до тех пор, пока её не нашёл тюлень. У одной из попавшихся рыб (Tremasome) на спинном плавнике был паразитический нарост. В Антарктике внешние паразиты не распространены, так что находка представляла интерес.

Первого июня Дмитрий и Хупер с упряжкой из девяти собак сходили на мыс Хат и обратно в поисках Нугиса, вожака, сбежавшего от нас 1 мая, в день нашего возвращения на мыс Эванс. Корма для него по дороге было сколько угодно — с голоду он сдохнуть не мог. И тем не менее он исчез бесследно. Партия сообщила, что скольжение плохое, торосов, в отличие от прошлого года, на льду нет, но от острова Грейт-Рейзербэк до острова Тэнт тянется большая открытая приливно-отливная трещина. У мыса Хат лежали огромные снежные сугробы, как, впрочем, и у мыса Эванс. В первые дни июня температура упала до -30° [-34 °C] и соответственно поднялось наше настроение: нам позарез был нужен прочный морской лёд.

«Суббота, 8 июня. С позавчерашней ночи погода изменилась к худшему, настолько, что даже здесь это бывает редко — и слава Богу! В четверг вечером поднялся сильный северный ветер с небольшим снегопадом, ночью он усилился до 40 миль в час [21 м/с] при температуре -22° [-30 °C]. Сильный ветер с севера здесь редкость, обычно он предвещает пургу.

Тем не менее к утру он стих, установился ясный тихий день, температура начала падать и к 4 часам пополудни достигла -33° [-36 °C]. Барометр весь день стоял на аномально низкой отметке, в полдень он показывал всего лишь 28,24 дюйма (717,4 мм) рт. ст. В 8 часов вечера при температуре -36° [-38 °C] налетела пурга и одновременно резко подскочил барометр, который, очевидно, более чувствителен к приближению пурги, чем термометр — его показания изменились мало.

Ночью дул, порою по несколько часов подряд, очень сильный ветер, иногда со скоростью 72 и 66 миль в час [37 и 33 м/с], и нет никакой надежды на то, что он ослабеет. Сейчас, после ленча, дом скрипит и стонет, время от времени на него обрушивается град камней. Очень сильный снегопад.

Воскресенье, 9 июня. Температура поднялась, днём было около нуля [-18 °C], но пурга и не думает униматься. Порывы ветра по-прежнему налетают с огромной скоростью. Кажется, вынесло много льда из северной части бухты. Хорошо ещё, что узкая ледяная полоса вдоль нашего берега, очень нужная нам, держится как будто прочно.

Понедельник, 10 июня. Весьма беспокойный день. Когда за окном такая круговерть, очень трудно заставить себя сосредоточиться на чём-нибудь, писать, например, или читать. Дом так сотрясается, что мы гадаем — надолго ли его хватит при таких ветрах. Средняя скорость ветра почти всё время около 60 миль в час [30 м/с], но в порывах он куда мощнее, и порой кажется, что нас сметёт с лица земли. Перед ленчем я силился написать передовую для „Саус Полар Тайме“. Начал с того, что поздравил зимовщиков с тем, что в Северной бухте ещё остаётся лёд. Но во время ленча вошёл Нельсон и сказал: „Термометры уплыли!“. Северная бухта вскрылась. Не стало даже того привычного куска припая, который дорос до двух футов толщины и давно не внушал нам никаких опасений.

Вместе с ним исчезли из Северной бухты метеобудка со всеми приборами, помещённая в 400 ярдах от берега, рыболовная снасть, несколько лопат и сани с ломом. Во время ленча порывистый ветер дул особенно иступлённо и, должно быть, в два счёта унёс весь лёд. Мы, как ни старались, не смогли разглядеть вдали ни малейших его следов, хотя снегопад был слабый и видимость на некотором расстоянии неплохая. Оголение Северной бухты — большая неприятность, ведь для нас существенная разница, что лежит у наших дверей — лёд или вода.

Теперь мы и ходить и выгуливать мулов можем только в пределах нашего мыса, передвигаться по которому в темноте очень трудно из-за неровностей почвы. Это неприятно, но вот если сойдёт лёд и в Южной бухте, то это будет равносильно катастрофе, так как мы окажемся полностью отрезанными от юга и в будущем году не сможем предпринимать санные походы.