Харбин - Евгений Анташкевич

Однако неприятное ощущение от сказанного Ксенией Семёновной прошло, в приоткрытое окно поддувал приятный прохладный ветерок. Кэндзи вспомнил такую же ситуацию позавчера, когда он также стоял у окна и не собирался вести дорожный small talk.

Он вспомнил об этом, вздрогнул и посмотрел на часы. Да, это было всего-то двое суток назад: с больной похмельной головой он сел в поезд и не думал ни с кем знакомиться, а там был этот Сорокин. Теперь Кэндзи точно знал, что тот, кто представился ему англичанином Майклом Боули, был не кто иной, как русский полицейский и агент японской жандармерии Михаил Капитонович Сорокин.

Кэндзи оглянулся – в коридоре он был один, и в его голове снова выскочил тот же вопрос: «Зачем?»

Он хотел обо всём об этом подумать ещё вчера, но в капитанской рубке ему вдруг стало интересно, как это экипаж управляет таким тяжёлым, неповоротливым, как ему показалось, катером, и он отвлёкся, а сейчас вспомнил.

– Зачем он представился мне иностранцем? – прошептал он. – Кому он служит?

В том, что Сорокин выполнял чьё-то задание, Кэндзи уже не сомневался. Если японцам, любой из разведок, – это ещё ладно, большие руководители между собою разберутся, а если…

Где-то начиная с конца февраля или начала марта в городе прокатилась волна тихих арестов. Асакуса стал намного чаще встречаться с Номурой, почти каждый день машины жандармерии подъезжали то к одному, то к другому дому, и русские исчезали. В середине марта Асакуса собрал в миссии совещание, на котором присутствовали только японские офицеры, и объявил, что Харбин и вся Маньчжурия «набиты доверху» агентами НКВД. В конце апреля Асакуса провёл ещё одно совещание, на нём снова присутствовали только японские офицеры, и перед ними опять выступил Номура. Он доложил, что благодаря работе его ведомства было арестовано больше сотни советских агентов, причём, и он сделал на этом акцент, почти все они были белоэмигрантами, то есть людьми, которые пострадали от большевиков и должны были ненавидеть Советский Союз. Кэндзи больше всего поразила тонкая улыбка на лице полковника Асакусы, когда Номура, волнуясь и сильно картавя, переходя иногда на русский язык, рассказывал собравшимся о «героической борьбе с советскими шпионами», которую вели его коллеги из жандармерии.

Эту улыбку Кэндзи хорошо запомнил.

Тогда он сам стал анализировать сведения, которые доходили до него из разных источников, в первую очередь от коллег, и понял, что ничего такого, из ряда вон выходящего, не произошло: он ничего не прочитал особенного в ориентировках Разведывательного управления штаба Квантунской армии, ничего примечательного не поступало и из Токио.

Во всём этом была тайна, несомненно! И она так и не раскрылась.

Кроме того, – Кэндзи и на это обратил внимание, – Асакуса почти перестал интересоваться его работой по Большому корреспонденту и разработкой Адельберга-младшего. Это случилось – Кэндзи это помнил точно – через несколько недель после его поездки с Сашиком в лагерь Асано. Он ожидал, что по результатам доклада ему что-то поручат, будет какой-то новый поворот в разработке Адельберга, но Асакуса только читал справки о поведении «объекта» и не торопил с вербовкой. Соня Ларсен с её хабаровской тёткой была забыта совсем, и он о ней и вовсе больше не вспоминал. И про Сорокина не вспоминал.

Короче говоря, с середины апреля его работа вошла в обычное русло, однако он долго помнил то захватывающее ощущение, которое возникло у него, когда он выполнял поручение полковника Асакусы. Это было ужасно интересно!

Кэндзи переменил затёкшую от не очень удобного стояния у окна ногу, посторонился, давая пройти проводнику, взял у него с подноса стакан с чаем и стал размешивать сахар. Долька лимона плавала на поверхности, он прижал её ложечкой к стенке и выдавил, и долька утонула.

А что же всё-таки Сорокин?

Из разговоров с более опытными коллегами он уже знал, что, когда разведка одной страны начинает терпеть урон от работы контрразведки противника, далеко не вся агентура консервируется и ложится на дно, а, наоборот, те, кто не вызывают подозрений, активизируют свою работу, чтобы как можно скорее восполнить понесённые потери. Сорокин не вызывал подозрений, ведь он был агентом жандармерии.

Так неужели же он работает на Советы?

Но об этом Кэндзи мог узнать, только вернувшись в Харбин.

Он сморгнул эту мысль, вгляделся в мелькавшие за окном поросшие лесом бесконечные корейские сопки и почувствовал, что поезд уже начал сбрасывать скорость. Стали чаще появляться жилые и фабричные постройки; он глянул на часы: до прибытия на станцию Гэнзан, где он должен был сойти и сделать пересадку, оставалось не больше двадцати минут.

Половина дня после разговора с соседкой по купе пролетела незаметно, это было то, о чём он мечтал позавчера, когда садился в поезд Харбин – Дайрен. Он улыбнулся и по-русски «помянул» Сорокина.

Когда он заглянул в купе, чтобы забрать свой портфель, мама и её дети уже проснулись, им тоже надо было собираться на пересадку, и он тихо простился с Ксенией Семёновной.

Глава 8

«Чего я здесь торчу? Сегодня не её смена, сегодня воскресенье, она работала позавчера, в пятницу, и следующая её смена – только послезавтра!»

Сашик стоял на широком тротуаре перед городской телефонной станцией, опершись плечом на афишную тумбу, как тогда, когда поджидал её в первый раз.

«Мурочка! Какое дурацкое имя – Мурочка, Мура… Она такая же Мура, как я Сашик. – Он ухмыльнулся. – Извини, мама!.. Она – Мария! Мария, просто – Маша…»

Мысли в голове разбегались, как ключи в кармане брюк, собранные на цепочку, которые он машинально перебирал пальцами и не замечал этого.

«…И время не то! Она заканчивает смену в восемь вечера, а сейчас только семь».

Тротуар между подъездом и афишной тумбой был почти пуст, люди в конце жаркого воскресного дня лениво, поодиночке, как будто бы без дела двигались слева направо и справа налево.

Он посмотрел на часы.

В какой-то момент дверь парадного подъезда телефонной станции колыхнулась, она была с тамбуром, когда открывали внутреннюю дверь, внешняя вздрагивала, и вздрагивало отражение в её стеклах, – это означало, что через секунду она откроется и кто-то выйдет. Трое прохожих – двое навстречу одному – шли мимо, они сошлись и перекрыли собою дверь. Сашик не обратил на это внимания, он уже никого не ждал, но прохожие разминулись, и Сашик увидел, что на крыльце перед дверью стоит Мура. Он увидел её на долю секунды, и ему показалось, что она стоит, но она уже шла прямо к нему.

«Померещилось!» – подумал он и тряхнул головой, но ему не померещилось, Мура помахала ему рукой и подошла.

– Я вас вижу в окно уже сорок минут, но не могла выйти, потому что начались завтрашние звонки.

Сашик продолжал стоять, ещё не смея пошевелиться, Мура широко улыбнулась, она была в лёгком, скромного серого цвета платье с тёмно-красным тонким лакированным пояском и, в тон пояску, тёмно-красных ажурных перчатках. Она держала в руках такую же лакированную красную сумочку и была не в чулках, как почему-то отметил про себя Сашик. Её тёмно-красные лакированные туфли на устойчивом невысоком каблуке гармонировали с красным, тонкой шерсти беретом на самом затылке и выбивавшимися на лоб крупными каштановыми локонами.

– Очнитесь, Александр! – Мура будто бы даже топнула каблучком. – У меня в сумочке купальный костюм, а вы наверняка без. Я сейчас зайду к «Чурину», а вы можете сбегать домой и взять купальные трусы.

Сашик продолжал перебирать ключи в кармане.

– Вам же недалеко сбегать? Ведь вы меня приглашали на… ну, там, где прохладно? Ну же?

Сашик не помнил, сказал он «Щас!» или только подумал.

Он всё сделал так быстро, как снаряд, который пролетел дом насквозь, мама вслед ему только успела крикнуть «Когда будешь?», но дверь уже захлопнулась, и ей показалось, что и дверь, и расположенная в четырёх шагах от неё калитка захлопнулись одновременно.

«Сумасшедший возраст – сумасшедшие скорости!» – подумала она.

Сашик прибежал к тумбе с газетным свёртком в руках минут через семь или восемь, Муры ещё не было, и на тротуаре тоже никого не было.

«Что за город! Семь вечера, и уже никого!»

Мура шла, он увидел её издалека. Она слегка помахивала сумочкой, широкие складки платья обвивали её ноги, она приближалась, и сейчас он её разглядел. Два дня тому назад он видел её чуть сзади и сбоку, а сейчас она шла прямо к нему. Сумочка качалась на её локте в такт походке, колыханию платья и крупных локонов – замедленно, точно так, как он запомнил во время их первой встречи. И в такт её каблукам по асфальту в голове снова зазвучало: «Я сразу смазал карту буден… Нет, нет! Не то! – И тут же зазвучало другое: – Вам не нужны цветочки, вы хороши и так! У вас царицы очи и королевы шаг! – подумал он и глупо улыбнулся. – Сашик! – ты конь гениальный!»

Мура приближалась, и в голову пришло другое, оно перебило всё прежнее: