Любовь и Рим - Лора Бекитт

«Верно говорят люди, Фортуна не отнимает у нас ничего, кроме того, что дала, – повторяла она себе. – Судьба доверила мне воспитать этих мальчиков, а теперь требует, чтобы они пошли каждый своею дорогой. И я не могу ничего изменить».

Тарсия шла на рынок с корзиной в руках, не видя пути, – ноги сами несли ее вперед. Она налетела на какого-то человека, который будто бы нарочно остановился перед ней, и застыла, натолкнувшись на пронзительный, режущий взгляд его светлых глаз. Земля поплыла под ногами, Тарсия покачнулась так сильно, что едва не упала; наверное, у нее помутилось сознание, поскольку она очнулась в стороне от дороги, возле стены какого-то дома. Пальцы по-прежнему крепко сжимали корзину, а сердце бешено билось в груди, мешая дышать. Что-то надорвалось в ее многолетней сдержанности, и она задыхалась от беззвучных слез.

– Тарсия! – воскликнул мужчина. – Что с тобой? Ты меня узнаешь?

Да, конечно, она узнала, хотя они расстались, когда Элиару не исполнилось и тридцати, а теперь ему было под сорок. Над его обликом поработало знойное солнце и иссушающий ветер; в кожу въелся загар, от привычно прищуренных глаз лучами разбегались морщинки, и в их взгляде появились резкость и холод, и какая-то обнаженная тяжесть. В нем угадывался человек, привыкший без конца пробивать дорогу вперед, беспощадно и твердо отдающий приказы, во многом безразличный к себе и к жизни, и к тем, кто его окружал.

На мгновение Тарсия закрыла глаза и увидела того юношу, в которого влюбилась безоглядно и безрассудно много лет назад и, осознав это как нечто навсегда потерянное, произнесла только одно слово:

– Почему?

– Я искал тебя в дни триумфов Августа, бежал вслед за каждой рыжеволосой женщиной; ты переехала, и я не знал, где ты, а у меня было так мало времени…

– А раньше? – прошептала она, понимая, что от этих расспросов нет и не будет никакой пользы.

Она так и не смогла полностью оправиться от этой потери, от ее жизни словно бы отрезали кусок, но самое страшное заключалось в том, что теперь, когда прошли годы, было невозможно приставить этот кусок на место. В ее душе образовалась пустота, и только паркам, богиням судьбы, было ведомо, чем она заполняла ее все эти годы.

– Я не мог ничего сделать. – Кажется, Элиар думал, что ею движет простая обида. – Я был в Александрии, в Египте, а до того – еще во многих местах, очень далеко от Рима. Я помнил о тебе, – подумав, прибавил он. – И теперь у меня есть деньги, более тридцати тысяч сестерциев и несколько дорогих украшений. Еще немного, и я получу участок земли, возможно, в окрестностях Капуи. Что ты на это скажешь?

Но Тарсия словно бы не слышала его слов. «А куда мне девать все то, что случилось со мною за все эти годы?!» – словно бы спрашивали ее глаза.

– Как мальчики? – опомнившись, произнес Элиар.

– Карион сейчас в Риме, хотя вообще-то он учится в Афинах. Элий решил стать цирковым возницей, уже участвовал в бегах. Да ты их, наверное, не узнаешь. Оба совсем взрослые, почти мужчины.

Элиар перевел дыхание.

– Я не спрашиваю, как ты жила. Вижу, что-то не так.

– Да, – сказала Тарсия.

– У тебя есть мужчина?

Она молчала.

– Вы вступили в брак?

– Нет.

– Значит, я мог бы…

Она повела плечом:

– Не знаю.

– Ты позволишь мне повидать сыновей?

– Конечно.

– Я пойду с тобой сейчас?

Тарсия кивнула. Они пошли рядом. Больше Элиар ни о чем не спрашивал. Женщина не хотела, да, пожалуй, и не могла объяснить, что чувствует. В какой-то миг ее прежняя жизнь рассыпалась, что-то в ней умерло. Элиар явился на поле боя слишком поздно: все было уничтожено, разрушено, добыча растащена. Ему было нечего завоевывать и нечего находить.

Тарсия переступила порог своей квартирки, зная почти наверняка, что там никого нет. Был день, и Элий пропадал в цирке, Карион тоже отсутствовал, а Мелисс вообще никогда не возвращался до темноты.

Тарсия много думала о том, что хотел сказать Карион в день первой победы Элия, но так и не сказал. В самом деле, теперь она не нуждалась в деньгах Мелисса, но продолжала спокойно терпеть его присутствие. Сказать ему: «Уходи, ты мне больше не нужен?» Она не могла представить, что он ответит, как никогда не знала, о чем он думает, чем живет. Быть может, он ушел бы или… остался. Она сама не понимала, почему оттягивает этот момент.

Элиар вошел следом за нею и остановился, оглядываясь по сторонам. Тарсия поставила на пол пустую корзину.

– Садись, – сказала она. – И рассказывай.

– О чем?

– О своей жизни. О… войне.

– Что рассказывать? Получил повышение, серьезно ранен не был. Дома нет, всегда куда-то движемся, так что хотя жизнь и не меняется, но вроде бы не стоит на месте.

– В Александрии… красиво? Элиар, казалось, удивился ее вопросу.

– Не знаю. Чужой город. Очень жарко. Было много тяжелой работы.

Тарсия поразилась его спокойствию, но, заметив, каким холодом веет от его взгляда, поняла, что он просто тщательно скрывает свои истинные чувства. Сколько женщин побывало в его объятиях за эти годы? Почему он все-таки пришел именно к ней? Из-за детей – уже повзрослевших, выросших без него, фактически чужих? Из-за воспоминаний юности? Она не верила. Все воспоминания давно растоптаны копытами коня, развеяны ветрами, безвозвратно потеряны на просторах огромной земли. Привычка? В жизни, где нет ничего постоянного?

Почему-то Тарсия вспомнила, что сказала Ливия, когда вернулась из Афин: «Зачастую бывает трудно удержать даже то, что присутствует рядом с тобой, не говоря уже о том, что находится на расстоянии». Похоже, она решила больше не ездить в Грецию, не видеться с Гаем Эмилием. Означало ли это окончательный выбор? Отпустила ли она его навсегда?

Тарсия поняла, что не отпускала Элиара. Он был в ее душе все эти годы. Может, потому и вернулся?

Через некоторое время Элиар поднялся с места:

– Мне пора. Есть кое-какие дела. Вернусь вечером. Тарсия не решилась возразить. Будь что будет! Остаток дня она ничего не делала. Сидела как на иголках. Ждала.

Элиар пришел первым. Ни Мелисс, ни мальчики еще не вернулись. Он снова сел и молчал, не двигаясь и глядя в одну точку.

Они и прежде, случалось, мало говорили, но тогда между ними царило некое молчаливое понимание. Сейчас его не было. Будто защелкнулись какие-то невидимые засовы. И самое главное, Тарсии не хотелось ничего восстанавливать, не хотелось ничего объяснять.

Она занялась домашними делами. Так было проще скрыть неловкость, порожденную тягостным молчанием, взаимным чувством вины. Иногда Тарсия исподволь поглядывала на Элиара – он сидел неподвижный, как каменное изваяние, не меняя позы. За все это время не вымолвил и единого слова, ни разу не повернулся к ней.