Сегодня - позавчера. Трилогия - Храмов В.

  Подошёл поезд. Сели. Вернее, втиснулись. Ехали, пересаживались. Наконец, приехали. Опять пошли по подземным кишкам. На меня опять навалилось отупение апатии, как всегда в Москве. Поэтому я и не любил этого города. Он вытягивал из меня все соки.

  Пришли в какую-то контору. Или штаб. Все бегают с бумагами в руках. Мы тоже походили толпой баранов от двери к двери, вслед за Степановым. И так часа четыре. Он заходил за дверь, мы ждали. Он выходил злой, шли к следующей двери.

  Потом мы зашли вместе. Какая-то страшненькая девушка спрашивала наши фамилии и выдавала нам комплект документов. Красноармейские книжки, аттестаты, ещё какие-то бумаги. Много расписывались. Потом потопали к кассе. Когда дошла моя очередь, я охерел. А когда вспомнил стоимость местных денег, охерел ещё больше. Я оказался богачём.

  - А что это так много?

  Мой вопрос изрядно повеселил всех. Особенно кассира, типичного очкастого еврея. Он хоть и был в форме, но на руках какие-то тряпочные нарукавники. Я такие только в кино видел, в котором показывали евреев-бухгалтеров.

  - Давайте сюда, молодой человек, ваш аттестат.

  - Зрелости?

  - Шутник? Вот этот, - он выдернул из моей стопки аттестат. Стал читать: - Так, жалование старшины, боевые надбавки, премия за подбитые танки и самолёт. Что же вы удивляетесь? Вы - герой. А Родина хорошо оплачивает геройство. Вот ещё премия, за награду.

  - Какую награду?

  - Вам должно быть виднее.

  - Он пока не знает, - вмешался Степанов, - тебя орденом Красной Звезды наградили. За вывод из окружения сводного батальона. Но, придержали, за твою корявость. А штрафников лишают наград по определению. Где-то тебя ждёт твой орден. Поздравляю, кстати.

  Ребята тоже были рады за меня. Я и сам был рад. Приятно быть орденоносцем. Приятно.

  - А меня за оборону, за осенние бои... Вот.

  Он распахнул полушубок. На груди горел орден Красного Знамени. Круто!

  - Это не всё. За твои песенки тебе тоже деньги положены. Но, это не здесь.

  Как оказалось позже, песни, что я пел в этом времени, многие запоминали, записывали, слали в Москву. Указывали автором старшину Кузьмина. А в СССР было авторское право. Было, хотите верьте, хотите - нет. И на моё имя набежал нехилый процент. Только, песни-то были не мои. И взять эти деньги я не мог. И не брал. Не честно это будет. Я их Родине отдал. Но, это было позже. Позже до этого и доберёмся.

  А сейчас довольный, как сытый медведь, орденоносец Кузьмин, обладатель внушительной суммы денег, топал вслед за Степановым в Военторг. А оттуда вышел одетым с уголочки, но практически таким же безденежным, каким был и вчера. Зато затоварился! Оказывается, Главный Военторг, даже несмотря на полуосадное положение столицы - мечта хомячника. Описание моих приобретений было бы мне приятным, но приятным только мне, длинным и утомительным. Поэтому, закинул объёмный рюкзак за плечи и потопал вслед за Степановым.

  Ребят, тоже прибарахлившихся, он хотел отправить назад, но оказалось, что никто, кроме него, не помнит обратной дороги. И, как объясняться с неизбежными патрулями? Это пока подполковник с нами они нас не тормозят. А без Степанова их быстро запрут "до выяснения". Так, толпой, и потопали, потом поехали, потом опять потопали в загадочное "управление".

  Судя по свежеприобретённым часам, уже была глубокая ночь. Но, Подземная Москва не спала. Этим она была похожа на Москву моего времени. От усталости забывшись, стал напевать: "Москоу нева слип..."

  - Что?

  - Москва никогда не спит.

  - Это по-немецки?

  - По-ненецки. Откуда я знаю. Я не знаю немецкого.

  - А что ты тогда говорил тому часовому у танка?

  Мы ждали в том самом "управлении". Нам сказали "ждите". Стояли в закутке у трёх дверей, под лампой, и ждали. Степанов с интересом прислушивался. Что, мент, след учуял? У меня тут персональный легавый соглядай кошачьей наружности имеется. Кельш даже не стал его забирать.

  - Я ему не говорил, а пел.

  Я спел всё, что знал из Рамштайна. Степанов рассмеялся:

  - Это бессмыслица. Как он воспринял?

  - Не смеялся. Но, очень удивился. Подпустил меня на расстояние рукопашного боя.

  - Элемент неожиданности. Ты в своём стиле. И языка правда не знаешь. И тот, кто это написал, наверное, не знает. "Ты - меня. Ты меня спросил. А я не ответил". Бред.

  - Это такой перевод? Бред. Как он меня не пристрелил? Блин, надо фрицевский учить. Что-то частенько приходиться с ними общаться.

  - А, это на каком ты пел? Ведь ты перевёл, - с невинной мордой спросил Кот.

  - Это он по-английски. Ты не знал, что он Гризли?

  - Кого грызли?

  - Гризли - американский медведь.

  - Так ты американец? - удивились мои "штрафники". Степанов ржёт.

  - Ага. Афроамериканец. Негр, гля! Вы что, ежанулись? Какой я, на хрен, американец? Так, слышал несколько слов. Некоторые даже знаю как по-нашему. Степанов, ты переведёшь?

  Я спел, сколько помнил, Битлз, "Елоу субмарин"

  - Очередной бред. Жёлтая подводная лодка? А на фига подлодку в жёлтый цвет красить?

  - Тс-с-с! Это секретная американская разработка. Снижает заметность подлодки в арктических водах.

  У них были такие сосредоточённые морды, что я не выдержал, заржал. За мной остальные. Открылись сразу две двери, на нас зашикали.

  - Кузьмин, ты как матрёшка. Вот, казалось, знаю тебя, как облупленного, а ты опять что-то новенькое преподнесешь!

  - Да, вот такой я загадочный! - ответил я. Стало сразу не весело. Так меня называла жена. Любимая. Тоска сжала сердце. Твою-то матом! Стало так грустно, что я запел "Естедей", Битлзов.

  Слушали молча. Потом тихо затянул:

  Здесь травы не растут,

  Здесь птицы не поют

  И только мы плечом к плечу

  Врастаем в землю тут

  Горит и кружится планета

  Над нашей Родиною дым

  И, значит, нам нужна одна Победа,

  Одна на всех, мы за ценой не постоим!

  Нас ждёт огонь смертельный

  И всё ж, бессилен он

  Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный

  Чекистский наш ударный батальон!

  Едва огонь погас, звучит другой приказ

  И почтальон сойдёт с ума, разыскивая нас

  Взлетает красная ракета, бьёт пулемёт, неутомим

  Так, значит, нам нужна одна Победа,

  Одна на всех, мы за ценой не постоим!

  Когда-нибудь мы вспомним это

  И не повериться самим,

  Но, нынче нам нужна Победа

  Одна на всех, мы за ценой не постоим!

  Степанов прослезился, схватил меня, обнял:

  - Это же про нас ты написал! Про нас!

  - Конечно, про нас. Про всех нас.

  Тут я увидел, что все три двери открыты, торчат головы.

  - Ещё!

  От героев былых времён

  Не осталось порой имён

  Те, кто приняли смертный бой

  Стали просто землёй и травой

  Только грозная доблесть их

  Поселилась в сердцах живых

  Этот вечный огонь,

  Нам завещанный одним

  Мы в груди храним!

  Моя спина сама выпрямилась, грудь поднялась, будто этот завещанный огонь распирает её, голос окреп, гудел эхом в подземелье:

  Погляди на моих бойцов

  Целый свет помнит их в лицо

  Вот застыл батальон в строю

  Снова старых друзей узнаю

  Хоть им нет двадцати пяти

  Трудный путь им пришлось пройти

  Это те, кто в штыки, поднимался как один!

  Кто возьмёт Берлин!

  Бойцы тоже повытянулись, как на параде, глаза смотрят в никуда, блестят слезами:

  Нет в России семьи такой

  Где не памятен свой герой

  И глаза молодых солдат

  С фотографий увядших глядят

  Этот взгляд, словно высший суд

  Для ребят, что сейчас растут

  И мальчишкам нельзя

  Ни солгать, ни обмануть,

  Ни с пути свернуть!

  Эффект песни был подобен взрыву свето-шумовой гранаты - тишина, никто никого не видит, все смотрят в никуда.

  Зато, ожидание закончилось. Мы стали желанны сразу во всех кабинетах. Ребята так и остались в коридоре, Степанов пошёл по одним инстанциям, я по другим.

  Плюшки из Резерва Главного Командования.

  Экзамен на профпригодность.

  В одной из комнат, куда меня пригласили, стояли составлены два стола и стулья за ними. Напротив - один стул. Допросная. Оказывается, одинокий стул - для меня. Сел. Зашли "присяжные" Ё! Икать! Генерал, два полкана и майор госбезопасности Кельш. Я вскочил, вытянулся, вытаращив глаза, но не от усердия, а от удивления. По-моему это первый увиденный мною генерал. Синицин не в счёт - я его в генеральском обличии не видел. А Кельш, вроде и не генерал, хотя генерал.

  - Да вы присаживайтесь, - махнул мне рукой генерал.

  Я аккуратно опустил зад на краешек стула. Они стали мне задавать вопросы по Уставу. А я этот суконный сухарь хоть и читал-грыз через силу, но мало что запомнил. Устав он запоминается со страницы плохо, он, тля, шкурой воспринимается хорошо. После каждого вопроса вскакивал, они меня сажали, опять вскакивал.