Сегодня - позавчера. Трилогия - Храмов В.

  - Я сожалею.

  - Уже поздно. Всем нам. Они теперь зачищают следы. Прощай. Не удивляйся, если я зарежусь случайно безопасной бритвой.

  - Я не знал.

  - И я не знал. И что с этим делать - не знаю. Генералы мои из столицы уже не на моей стороне. Я от них получил прямое указание из тебя рядить козла отпущения и концы зачищать. Я был нерасторопен, потому зачищают меня. Давай, рассказывай всё на камеру, заканчивай эту историю. Жене своей, там, привет передавай. Если я успею первым, так и быть - я передам.

  Мы крепко пожали друг другу руки.

  Через день он застрелил из табельного именного пистолета жену, младшего сына (старший учился в другом городе), собаку, поднялся на крышу своего 9-ти этажного дома, встав на край, спиной к улице, выстрелил себе в рот и упал под окна своей квартиры - жил он в ведомственной квартире на 1-м этаже.

  Такова была официальная версия.

  Это мне рассказал тот самый хозяин "холдинга", гаражи которого я охранял и сына которого я искалечил. Он сидел напротив меня в "допросной".

  - Я не убивал вашего сына.

  - Я знаю. Его убил его охранник. Зря ты его отвязал. Это не важно. Ты - всего лишь "торпеда".

  - Я сожалею. Простите.

  - Бог простит.

  Мы помолчали. О чём говорить? Я всё сказал, спросить - зачем он здесь - не решался. Решил своими глазами меня увидеть?

  - Когда я звонил Вам, вы мне обещали, что я труп. Ваше обещание в силе?

  Он смотрел на меня выжидательно, потом ответил:

  - Зачем?

  - Они меня держали в палатах с туберкулёзниками. Открытая форма. Я сгнию заживо. Я им нужен для суда. Видно, фарс будет. Прошу о милосердии.

  Он ещё некоторое время смотрел на меня в упор, потом встал, сказал:

  - Посмотрим. Если не утону в собственном унитазе.

  И ушёл.

  Он пьяным уснул за рулём. Влетел в столб. Умер на руках врачей скорой.

  Потом был суд. Судилище. А адвоката мне дали, что стал лепить из меня "народного героя", мстителя. По следствию - сын хозяина "холдинга" убил мою жену, я убил его - вот и всё. Отец парня с горя напился и разбился. Вскрылась его многолетняя дружба с полковником милиции, боясь позора, тот тоже покончил с собой, прихватив семью, чтоб не скучно было.

  Я отказался от этого адвоката - я не "герой". Я - дурак. Дурачина-простофиля. Дали другого - старого, опытного, но давно и безнадёжно пропитого. А вот к нему нареканий нет - сработал четко и очень грамотно. Насколько это было возможно.

  В зале суда я видел мать покалеченного мной парня, своих родных, мать, отца, сестру, тещу с тестем. И сына. Он не слушал суда. Не понимал, о чём говорили. Он не отрывал от меня взгляда и глаза его кричали:

  - Ты обещал! Ты обещал вернуться! Ты обещал, что всё будет нормально!

  Я не сдержал никаких обещаний. Я сделал настолько всё плохо, насколько было возможно. Я не мог смотреть сыну в глаза.

  В зале суда были и ещё глаза, что искали моего взгляда. "Перевалочная база". Ну, вот, на хрена они-то припёрлись?

  До зачитывания приговора суд доведён не был. Как известно - суд - дело долгое. Не одного дня дело. Бывает, не одного года. И хотя моё дело двигалось галопом, люди хозяина "холдинга" успели раньше.

  Однажды вечером дверь камеры (меня, как опасного, стали держать в одиночном изоляторе, но только после установления заражения тубиком) скрипнула, открылась, впустив двоих синих от наколок личностей. Я сразу всё понял. Торпеды. Такие же, как и я.

  И был благодарен их инициатору.

  Я встал, сделал шаг им навстречу, остановился, заложив руки за спину. Мужчина должен принять смерть стоя, глядя прямо ей в глаза. Я кивнул своим убийцам, как хорошим знакомым, они сосредоточенно кивнули в ответ и нанесли удары заточками. Один - в печень, другой - в шею, вскрывая сонную артерию.

  Последнее, что я видел - как лужа моей крови заливает бетонный пол.

  Время собирать камни.

  (1942г.)

  Темно. Больно. Опять. Я опять не умер. Опять! Где я?

  - Где я?

  - Не шуми, командир, - голос Кота. Капитана Матушкина. Семёна.

  Я опять в прошлом. Я всё ещё на войне. Что за напасть! Кузьмин! Данилов! Вы категорически не желаете умирать!

  - Где я?

  - В подвале. Тихо. Тут немцы кругом.

  - Кто ещё жив?

  - Прохор, я, Ваня, Брасень и Федя. Больше никто.

  - Раненные?

  - Двое. Те, что тут лежали. Тяжелые. Было четверо. Прохор не смог всех...

  - Тс-с...

  - Да, ладно. Те, что здесь - никогда об этом слова не скажут. Если бы не Прохор... Он нас всех спас.

  - Как он?

  - Спит. Как мёртвый. Даже не дышит. Пульс едва прощупывается.

  - Транс.

  - Ага. Ты спи, командир. Прохор велел всем спать.

  - А немцы?

  - Не полезут, если шуметь не будем. Я вход гранатой завалил. Тихо будем сидеть - не станут копать.

  Я жив благодаря чуду. И чудо это носит имя Прохор. Я поблагодарил Бога, что он пересёк наши пути. И уснул.

  Проснулся от шума. Стал шарить в поисках оружия.

  - Давай, браток, тяни! Чуть осталось!

  Свои. А что они шумят? Страх потеряли?

  - Командир, - надо мной склонилось лицо.

  - Прохор?

  - Как себя чувствуешь?

  - Живой.

  - Ты прости, Виктор Иванович, не хватило мне сил тебя полностью залечить. Я всем только пули и осколки извлёк и кровь остановил. Больше не смог.

  - Перестань, Прохор. Мы и так тебе жизнью обязаны. Что там происходит?

  - Там наши. Утром нашли нас. Откапывают.

  - А фрицы?

  - Фрицы? Немцы, что ли? Ушли. Сами ушли.

  - Странно.

  - Я тут за ночь силёнок накопил. Давай, Виктор Иванович, на ноги тебя поднимать буду.

  - Может, лучше тяжёлым поможешь?

  - Им уже не нужна моя помощь. Один без ноги, другой располосован, но восстановиться. В госпиталь они хотят. Кровью искупили. Ты тоже в госпиталь хочешь?

  - Нет! Навалялся я по госпиталям! Давай! Только ты опять не истощайся.

  - Хорошо. Сейчас перевязочку сделаем. Я полностью никому не залечивал. Всем кровью надо искупить. Одного меня пуля не берёт.

  Где-то через час, я выполз наружу. Солнечный свет ослепил меня. Прохор отвёл меня, едва ковыляющего, с болтающейся правой рукой, к горе кирпичных обломков, где на расстеленном брезенте сидели все выжившие, отказавшиеся от медсанбата: Кот, Иван, Брасень, Федя. Двоих отправили в тыл.

  - Шестеро, - прохрипел я. - Из двух сотен.

  - Восемь, - поправил меня Кот.

  - Если бы не Прохор - никого, - тихо прошептал Федя.

  Все грозно посмотрели на него.

  - Знаю, знаю! - махнул он рукой, охнул, схватился за бок, - Будет сын, Прохором назову.

  - А дочь?

  - Не знаю. Мне кажется, после войны будут одни пацаны рождаться.

  - Федь, а у тебя жена есть?

  - Нет. Даже невесты теперь нет. Мы вместе в кружок радиолюбителей ходили. Я тут, а её немцы повесили.

  - Как так?

  - Она к партизанам с парашюта прыгнула. С рацией. Не одна, конечно. Много их было. Только немцы их нашли раньше партизан.

  - Ты не переживай, Федя. После войны мужиков будет столько, что бабы сами в штаны лезть будут. Найдёшь себе другую.

  - Такой больше нет.

  - Другая будет.

  - Брасень, отстань от человека. Сам-то любил когда?

  - Любил, - зло сказал он.

  - И что?

  - Она меня мусорам и сдала.

  - Да, не повезло. Не ту полюбил.

  - Больше я такой ошибки не совершу. Любить кого-то - опасно.

  - Это точно. Только, вот, зарекалась коза в огород не ходить, - сказал с усмешкой Кот.

  - А ты, краснопёрый, вообще заткнись!

  - Браты, - прохрипел я, - оглянитесь.

  Они стали озираться.

  - В двух боях рота потеряла больше трёх сотен человек. Выжили только мы. В бою вы друг друга прикрывали, себя не жалея, а сейчас собачитесь. Не кажется вам, что всё, чем мы жили до этого - настолько мелко и ничтожно, презренно, что не стоит возвращаться туда?

  Молчат, потупив взор.

  - Пламя боя выжигает из человека всё лишнее, наносное, всю грязь и гниль. Не чувствуете разве, что вы стали другими? Чище, возвышеннее. Зачем опять в дерьмо ныряете?

  А теперь глаза повытараскивали.

  - Я понимаю, говно, оно хоть и вонючее, но привычное и тёплое, а к вони привыкаешь и не чуешь. А вот на вершине горы - холодно, ветра дуют, неуютно. Хотя и чистота кристальная и воздух опьяняюще свежий.

  - Ты всегда так? - буркнул Брасень.

  - Как?

  - Скажешь красиво и умно, а я ощущаю себя помоями облитым.

  - Это свежий ветер с вершины сдул вонь и ты её обратно почувствовал. Не переживай, обратно принюхаешься, - опять усмехнулся Кот.

  - А тебе не кажется, что ты слишком умный для простого надсмотрщика?

  Брасень поражал своей проницательностью и меня, и Кота.

  Разговор надолго прервался. Молча смотрели на проходящие прямоугольники рот. Подъехала кухня, повар запричитал, что наготовил на целую роту, за что молча получил в ухо от Брасеня.