Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан

Новая дружба между Великобританией и Францией прошла первое испытание и стала в результате значительно крепче. В 1908 г. в Лондоне открылась франко-британская выставка для празднования «сердечного согласия». «Это находчивое и очаровательное выражение, – гласил английский путеводитель, – всеобщее принятие которого среди нас является тонким комплиментом французскому языку и подразумевает больше, чем оно выражает. Оно означает взаимную высокую оценку и добрую волю, общие цели и интересы; оно охватывает чувства, взаимопонимание и практические отношения…»[1094] Делькассе и Пол Камбон, безусловно, думали, что оно охватывает больше, что англичане в какой-то момент предложили им оборонительный союз[1095]. Англичане, по их мнению, избежали принятия на себя жесткого обязательства, но признали, что союз стал еще теснее. Грей написал в разгар тупиковой ситуации в Альхесирасе: «Если начнется война между Францией и Германией, нам будет очень трудно не втянуться в нее. Антанта, а еще больше постоянная и подчеркнутая демонстрация теплых отношений (официальных, муниципальных, в сфере военно-морского флота, политике, торговле и прессе) породили во Франции веру в то, что мы поддержим ее в войне. В последнем сообщении от нашего военно-морского атташе в Тулоне говорилось, что все французские офицеры считают это само собой разумеющимся в случае войны между Францией и Германией из-за Марокко. Если французов постигнет разочарование в своих ожиданиях, то они никогда нас не простят».

И он намекнул на то, что не сможет занимать свою позицию сторонника Антанты, если Великобритания не поддержит Францию. «С другой стороны, – добавил он, – перспектива войны в Европе и нашего участия в ней ужасна»[1096]. В годы, предшествующие 1914 г., он продолжал балансировать между сотрудничеством с Францией и отказом связывать себя более официальным союзом или давать обещания-обязательства.

Его балансирование было подпорчено официальным одобрением, которое он дал в середине января, переговоров, уже неофициально проходивших между начальником военных операций Великобритании и французским военным атташе в Лондоне. Эти переговоры, как охарактеризовал их Грей горстке своих коллег, проинформированных о них, имели своей целью всего лишь выяснить, какого рода помощь две страны могут предложить друг другу. «Этот вопрос, – как утверждал он, – изучался теоретически»[1097]. Однако за этим скромным началом последовала серия переговоров между французской и английской армиями, в ходе которых они обменивались информацией и разрабатывали планы. Разведывательная информация французов о Германии, военные планы Франции, возможное количество английских войск и лошадей, которое должно быть послано во Францию, портовые сооружения, железнодорожные перевозки и многочисленные подробности о мероприятиях, которые будут необходимы в случае, если Великобриания должна будет отправить войска на помощь Франции при нападении на нее Германии, – все эти вопросы обсуждались и прорабатывались до 1914 г. Военно-морские флоты двух стран также время от времени проводили обсуждения, но официальные переговоры не были санкционированы британским кабинетом министров до лета 1912 г.

Именно неформальные военные переговоры оставались самыми спорными на протяжении многих лет. Вводил ли Грей, этот честный выпускник Винчестерского колледжа, намеренно в заблуждение кабинет министров и народ Великобритании, держа в секрете переговоры и достигнутые договоренности? Что еще более важно, действительно ли неофициальные переговоры обязывали Великобританию прийти на помощь Франции в случае нападения на последнюю Германии? Сам Грей неоднократно отвечал «нет» на оба вопроса до и после 1914 г., но реальность не столь однозначна. Когда в 1906 г. начались неофициальные переговоры, Грей проинформировал о них премьер-министра Кэмпбелла-Баннермана, но не весь кабинет министров, возможно, потому, что боялся противодействия со стороны радикального крыла Либеральной партии. Кабинет министров был официально извещен об этих переговорах лишь в 1911 г., во время еще одного серьезного кризиса из-за Марокко. (Палата общин и общественность узнали о них лишь в 1914 г., когда Великобритания уже собиралась вступить в войну.) По словам Ллойд Джорджа, большинство членов кабинета министров были потрясены: «Враждебностью едва ли можно назвать силу чувства, вызванного таким откровением: оно было больше сродни оцепенению от ужаса». Грей разубедил своих коллег, сказав, что Великобритания по-прежнему свободна в своих действиях[1098]. И снова все это спорно.

Да, Грей, его коллеги и подчиненные вели разговоры с французами в общем смысле. Великобритания, вполне вероятно, могла прийти на помощь Франции, но, как утверждали англичане, ничего в этих беседах нельзя было считать твердым обещанием. Великобритания, с этой точки зрения, сохраняла за собой свободу решать, что она будет делать в случае войны. В 1911 г. кабинет министров дошел до того, что принял официальную резолюцию, подчеркивающую, что Великобритания не связана обязательством, будь то прямо или косвенно, начать сухопутную или военно-морскую интервенцию[1099]. Тем не менее неоднократная поддержка, которую Великобритания оказывала Франции по дипломатическим каналам, по Марокко в частности, указывала на то, насколько энергично Грей поддерживал Антанту. Для Грея и тех людей – многие из них были высокопоставленными чиновниками министерства иностранных дел, – которые разделяли его точку зрения, дружба с Францией была необходима – а еще более необходимой становилась и дружба с Россией, – если Великобритания не хочет снова оказаться в изоляции, как это было во время Англо-бурской войны[1100]. Но дипломатическая поддержка без стоящей за ней угрозы применения силы в конечном счете не сработала бы в отношении ни врагов Франции, ни ее самой. Если французы не чувствовали бы, что могут опереться на Великобританию, в том числе рассчитывать на ее военную помощь, они вполне могли бы сделать хорошую мину при плохой игре и договориться с Германией.

Стратегическое мышление англичан менялось таким образом, что интервенция на стороне Франции делалась более вероятной. До 1907 г. главным объектом забот английской армии была Британская империя. Улучшение отношений с Соединенными Штатами Америки на рубеже веков, которое произошло отчасти благодаря признанию Великобританией главенствующей роли США в Новом Свете, означало, что Великобритания больше не должна была беспокоиться о своих североамериканских колониях. Англо-русский договор от 1907 г. во многом снял опасения англичан в отношении российской угрозы Индии – жемчужине в ее короне. После Англо-бурской войны армия Великобритании была реорганизована и реформирована и теперь могла оценить свою роль. Она, как это было всегда, несла ответственность за защиту Британских островов в случае вторжения, однако руководители страны все больше размышляли об отправке экспедиционных войск на континент[1101]. Рост могущества Германии извлек наружу давний страх Великобритании перед ситуацией, когда одно государство главенствует на побережье Нидерландов, Бельгии и, возможно, даже Франции, через которое осуществляется большая часть английской торговли. Контроль Германии над побережьем также давал ей потенциальную возможность вторгнуться в Великобританию, если она того захочет[1102].

Английские военные были склонны предполагать, что Франция неизбежно потерпит поражение без поддержки Великобритании[1103]. В 1912 г. Морис Хэнки, глава Комитета обороны империи – организации, отвечавшей за стратегию Великобритании, – выразил довольно распространенную точку зрения на французов: «Они не производят на меня впечатления действительно крепких людей». По словам Хэнки, у них плохая канализация, нехорошая вода и медленные поезда. «Я подозреваю, – продолжил он, – что немцы могут в любой момент «основательно намять им бока»[1104]. К лету 1911 г. английские военные размышляли об отправке во Францию шести пехотных дивизий и двух кавалерийских бригад общей численностью 150 тыс. человек и 67 тыс. лошадей. Если предположения французов в отношении численности солдат, которых Германия задействует на западном фронте, были верны, то английские экспедиционные войска сместят там баланс сил в пользу Антанты[1105].

Пока армейские военачальники Великобритании строили планы, офицеры военно-морского флота этого не делали, а если и делали, то Фишер и его преемник сэр Артур Уилсон не делились своими мыслями ни с кем, тем более с армейскими офицерами, в которых они видели соперников в финансировании. Они энергично возражали против отправки экспедиционных войск в Европу, как дорогостоящей и бесполезной затеи. Военно-морской флот был главным родом войск, который отвечал, как это было всегда, за оборону родных островов, защиту английской торговли в открытом море и ведение боевых действий с противником путем блокады его портов и, возможно, осуществления десантных операций. Армия могла сыграть в этом некоторую роль – Фишер позволил себе вставить слова, которые позаимствовал у Грея, – «в качестве снаряда, который будет выпущен военно-морским флотом»[1106]. Фишер в 1909 г., по-видимому, размышлял о нескольких небольших нападениях на берега Германии: «Всего лишь блошиный укус! Но несколько таких укусов заставят Вильгельма в ярости чесаться!»[1107] И хотя Фишер придерживался широких взглядов, когда речь заходила о новой технологии – все больше опирался на быстроходные крейсеры, а не на дредноуты и был приверженцем применения торпед и подводных лодок для ограничения возможностей немецкого флота, – он не был силен в разработке стратегических планов. Когда он впервые вступил в должность, на флоте почти не разрабатывались планы; он любил говорить, что его главный военный план заперт у него в голове, где он и останется для большей безопасности[1108]. «Самая бессмысленная непрофессиональная чепуха, которую я когда-либо видел», – сказал один молодой капитан о военном плане адмиралтейства во время первого срока пребывания Фишера в должности. Он винил самого Фишера, который расплывчато говорил о войне – «противника нужно бить сильно и часто» (и другие афоризмы), – но который так и не занялся конкретными деталями[1109].