Героиня мира - Танит Ли

В бальном зале и, вероятно, при дворе губернатора говорили на тулийском языке без примеси диалекта Китэ. (Впрочем, тулийский стал для меня домашним языком. Мы с Фенсером никогда не переходили на родную речь, хотя иной раз обменивались фразами на кронианском.)

— Губернатор сейчас вон там, — сказал мой партнер; мы пробирались сквозь пеструю толпу танцующих, юбки дам бились друг о друга с такой силой, что я подумала: сколько же блесток с них слетит. На моем платье не было ни одной. Мало-мальски приличная блестка стоила пятнадцать лильдов.

Я повернулась, и прядь чьих-то волос хлестнула меня по лбу.

— Извините, — выдохнула я, — мне хотелось бы присесть.

Он подвел меня к стулу, испугавшись, как бы мне не стало дурно. Я попросила его принести из буфетной вина со льдом.

Губернатор снова скрылся за частоколом из человеческих фигур. По залу проносились скользящие вихри, вспышки света. Я чувствовала себя не в своей тарелке. Мне понравилось танцевать с Фенсером, но все прочее давалось мне с трудом, я, как обычно, испытывала неловкость. Между мной и этим миром нет взаимосвязи; как и в случае с заказанными мною платьями, мы совершенно не подходим друг другу, несмотря на тщательно снятые мерки.

Да и что здесь, собственно, происходит? Интриги, пантомима, тайное собрание под прикрытием занавесей… недоступные покои мужской дипломатии. Или он встретил женщину, чье общество предпочитает моему? Эта мысль испугала меня. Раньше такое не приходило мне в голову, не в силу самомнения, а потому что все наши отношения, несмотря на многочисленные встряски, складывались правильно.

— Мадам, позвольте представиться, — проговорил мужской голос где-то у меня над головой.

Мне показалось, будто он отдается звоном у меня в ушах, такое в нем было полнозвучие и невероятная, но без труда сдерживаемая мощь. Тень упала на меня, закрыв целиком. Я подняла глаза и посмотрела ему в лицо, а он сказал:

— Я — Зулас Ретка.

Мне доводилось несколько раз встречать уроженцев Востока, в Дженчире, да и на Китэ. Но никогда еще мне не попадался человек, в котором черты жителей побережья Оксида сочетались бы с желтоватым цветом лица и маслянисто-черными волосами. А теперь я его увидела Поразительная картина. В ярком свете множества свечей он походил на идола из желтой бронзы — большие черные глаза, дымные смоляные брови и роскошная шевелюра — лавина волос, напоминающая извержение черных побегов плюща или другого крепкого, блестящего, неуемного растения.

На нем — одежда кроваво-красного цвета с воротом, богато расшитым золотой нитью, наподобие какого-нибудь женского платья. В ухе поблескивает золотая серьга. В этом наряде внешность его кажется еще более варварской; возможно, поэтому Ретка и сделал такой выбор.

Ретка уродлив: несмотря на высокий рост, его тело, покрытое наслоениями мускулов, отличается грубостью очертаний. А перекошенное лицо с неровными выбоинами, будто топором вырубали. Лишь глаза у него замечательные, и волосы великолепны.

Он протянул ко мне желтую бронзовую руку, приподнял мою и склонился над ней, не притрагиваясь. Он брил усы.

— Найти вас оказалось нетрудно, — сказал он. — Только такая жена и могла быть у Фенсера. Тончайший фарфор. Что ж, если вам угодно, пойдемте разыщем его.

Он загипнотизировал меня. Сама того не желая, я поднялась на ноги. Он взял меня под руку и повел сквозь толпу людей. Толпа расступилась перед ним как перед колоссом.

Облаченный в шелка, увешанный медалями губернатор сидел в кресле. Он шутил, смеясь и попивая вино в компании двух других мужчин, смотревшихся не менее броско. Губернатор был мелковат; впрочем, возможно, такое впечатление сложилось у меня из-за того, что я увидела губернатора вслед за тем, как оторвала взгляд от ослепляющего Ретки.

— Ах, Ретка, — сказал губернатор, глядя снизу вверх — так смотрит школьник на человека, вызывающего у него страх и восхищение. — Кого же ты привел к нам на сей раз?

— Самую красивую из всех дам в этом зале, — отвечал Ретка.

Губернатор лучезарно улыбнулся мне. Я сделала реверанс.

— Да-да, — проговорил губернатор, — обворожительна.

— Жена моего друга, Завиона.

— Ах, вот как, — сказал губернатор.

И тогда Ретка повел меня в глубину ниши, мимо губернатора и к выходу в коридор. Слуги с подносами сновали туда-сюда, на часах застыли, словно восковые фигуры, охранники. Я заметила распахнутую дверь в буфетную, там стоял Фенсер и беседовал с другими мужчинами.

Я подумала, что Ретка подзовет их или по крайней мере постарается привлечь внимание, но нет. Он повернулся ко мне и повел меня обратно, минуя (между прочим) губернатора, в бальный зал, где как раз составляли пары для двенадцатой в тот вечер тараски.

— Ну и болваны, — сказал Ретка, — пусть себе спорят, раз им этого хочется. А мы с вами будем танцевать.

Я хотела отказать ему, но не сумела выдумать подходящего предлога. Пожалуй, он не поймет меня.

Я почувствовала, как его гибкие руки крепко обхватили меня. А когда зазвучала музыка, поняла, что его тело, грубовато вылепленное, скользит в движении, как шелковый шнурок. Он оказался неподражаем в танце и уверенно вел меня за собой.

За ужином мне довелось увидеть любовницу Ретки, мне специально указали на нее. Она получила приглашение на бал, будучи женой другого человека, сей снисходительный муж служил в суде. Ее звали Сидо, это скорее прозвище, чем имя, каламбур, в основе которого лежит тулийское слово, означающее «серебряный кубок». Серебро присутствовало и в ее наряде — белая вышивка на серебристой ткани; в огнях свечей она походила на заглянувшую с визитом луну. Волосы ее были черны как сажа, она укладывала их в довольно строгую прическу, зачесывая наверх к макушке, обнажая классическое лицо, но оттуда они потоком струились к земле, словно несущий цветы водопад. Это называлось Хлыстом Сидо; на время танцев она закладывала их под кушак для безопасности.

Ужин для губернатора подавали не в буфетной, а в отдельных покоях.

Ретка отвел меня туда, и я в замешательстве подумала: а вдруг Фенсер не попал в число приглашенных, но тут появился он, а Ретка засмеялся и ушел, заняв место подле губернаторской жены (неуклюже перевязанного атласного мешка), и принялся смешить ее.

Фенсер ничего мне не сказал ни по поводу моей встречи с Реткой, ни насчет своего отсутствия. Он вел беседу со мной и с соседями по столу в остроумной светской манере, а я по мере возможности участвовала в общем разговоре.

На ужин подавали деликатесы, ничем не напоминавшие вкусную крестьянскую еду из деревни Ступени. На столе появлялись чаши с вином, они пустели, изменяя цвет, и на их месте возникали новые.