Зов Ктулху - Говард Лавкрафт

Хуан Ромеро появился на копях вскоре после меня. Внешне он мало чем отличался от остальных здешних рабочих, в большинстве своем мексиканцев, хотя черты его лица, в целом типично индейские, были более утонченными, а кожа — более светлой, чем у прочих индейцев, как чистокровных, так и с примесью испанской крови. При этом, как ни странно, цвет его кожи не вызывал ни малейших ассоциаций с кастильскими конкистадорами или американскими первопоселенцами. Более всего он напоминал какого-нибудь древнего ацтекского вождя, что особенно бросалось в глаза в те моменты, когда он, встав поутру с первыми лучами солнца, воздевал руки к светилу, как бы исполняя некий старинный ритуал, смысл которого он и сам не был в состоянии постичь. В остальных случаях кровь благородных предков никак в нем не проявлялась. Невежественный и грязный, он был в этом сродни другим мексиканцам, работавшим на шахте. Как мне впоследствии стало известно, его еще ребенком подобрали в заброшенной горной хижине — он один остался в живых после свирепствовавшей по всей округе эпидемии. Неподалеку от хижины валялись два уже обглоданных стервятниками скелета, видимо, принадлежавших его родителям. Никто толком не помнил ни их внешности, ни хотя бы имен. Вдобавок ко всему последовавший вскоре обвал стер с лица земли, а заодно и из людской памяти даже само место, где они когда-то жили. Мальчик вырос в семье мексиканского угонщика скота, унаследовав его имя, а также привычки и манеры своего малопочтенного окружения.

Привязанность, которую испытывал ко мне Хуан, объяснялась наличием у меня старинного индийского перстня необыкновенной красоты, который я надевал в редкие свободные минуты. Как я его приобрел — рассказывать не стану. Скажу только, что он был последним звеном, соединявшим меня с уже, казалось бы, навсегда закрытыми страницами моей прошлой жизни. Перстень имел для меня огромную ценность. Несколько раз я замечал, как зачарованно смотрел на него этот странный мексиканец, но никогда его взгляд не выражал чувства зависти. Возможно, древняя вязь перстня вызывала в его неразвитом, но цепком от природы уме какие-то особые воспоминания. Уже через несколько недель после своего появления здесь он, как верный пес, ходил за мной по пятам. Но наши беседы были ограничены в силу того, что он плохо знал английский, а мой академический испанский сильно отличался от простонародного диалекта, на котором говорил он.

Ничто не предвещало событий, о которых я собираюсь поведать. Для нас обоих все случившееся после того взрыва явилось полной неожиданностью. А началось все с решения горного мастера углубить шахту взрывным способом, так как скальные породы на достигнутой нами глубине очень сложно было пройти вручную. Посему был заложен мощный заряд динамита — вероятно, даже слишком мощный, как показали последствия. Мы с Хуаном не имели отношения к взрывным работам и узнали подробности происшедшего позднее, от непосредственных свидетелей. При взрыве содрогнулась земля и закачались близлежащие постройки, а все находившиеся неподалеку рабочие буквально попадали с ног. Озеро Джуэл, находившееся несколько выше уровня разработок, поднялось на дыбы, как в сильную бурю. Дальнейшее обследование показало, что внутри горы открылась огромная полость, которую не удалось измерить подручными средствами или высветить мощным фонарем. Испуганные забойщики поспешили известить об этом мистера Артура, который тут же распорядился вязать канаты и спускать их в пропасть до тех пор, пока конец не достигнет дна.

Некоторое время спустя один из забойщиков доложил мастеру о бесплодности всех предпринятых попыток. Очень твердо, хотя и с должной почтительностью, забойщик сообщил, что люди отказываются продолжать работу, пока отверстие провала не будет замуровано. Что-то здесь противоречило их опыту и профессиональному чутью. Мастер не стал их уговаривать. Немного подумав, он приступил к распределению работ на следующий день. Ночная смена в забой не спускалась.

В два часа пополуночи на горе вдруг истошно завыл койот. Ниже, в рабочем поселке, ему начала вторить собака. Над горной грядой собиралась буря. Причудливой формы облака неслись с огромной быстротой, затягивая последние просветы в ночном небе, в которые временами проглядывала ущербная луна. Я проснулся от крика, доносившегося со второго этажа нар. Это кричал Ромеро, голосом напряженным и взволнованным, в котором звучало какое-то неясное мне ожидание.

— ¡Madre de Dios! — el sonido — ese sonido — ¡oiga Vd! — ¿lo oye Vd?[151]- ЭТОТ ЗВУК, сеньор!

Я прислушался, стараясь уловить звук, о котором он говорил. Но услышал только совместное завывание койота, собаки и бури. Последняя набирала силу. Ветер выл все сильнее, окошко нашего барака озаряли блики молний. Я попробовал уточнить у встревоженного мексиканца, кому принадлежат слышимые им звуки:

- ¿El coyote? — ¿el perro? — ¿el viento?[152]

Однако Ромеро не отвечал, продолжая в страхе шептать:

- ¡El ritmo, seсor — el ritmo de la tierra![153] — ЭТО БИЕНИЕ, ТАМ, ВНИЗУ!

Я начал вслушиваться и содрогнулся, сам не зная почему. Глубоко, очень глубоко подо мной действительно раздавался ритмичный звук. Он постепенно усиливался и вскоре звучал уже громче лая собаки, воя койота и стенаний бури. Более всего это напоминало шум двигателя в чреве океанского лайнера, как он ощущается человеком, стоящим на верхней палубе. Однако данный звук имел, как мне показалось, не механическую природу — в нем чувствовалась стихия жизни. Особенно впечатляла удаленность звука, как будто исходившего из самых недр земли. Невольно мне пришла на ум цитата из Джозефа Глэнвилла, послужившая эпиграфом к одному из рассказов По: [154]

«…Необъятность, неисчерпаемость и непостижимость деяний Господних, глубиной своей много превосходящих глубину Демокритова колодца».[155]

Внезапно Ромеро соскочил с нар и замер подле меня, пристально глядя на мой жутковато поблескивающий при каждой вспышке молнии перстень. Затем он направил взгляд в сторону шахты. Я тоже поднялся, и некоторое время мы молча прислушивались. В звуке все более проступал живой, осознанный ритм. Затем, будто подчиняясь чьей-то неведомой воле, мы направились к двери, которая содрогалась под порывами ветра. Вне барака подземное пение — ибо сейчас звук начал походить на пение — слышалось отчетливее, и мы двинулись в бушующую черноту ночи по направлению к шахте.

На нашем пути мы не встретили ни одного человека: рабочие из ночной смены, получив нежданный выходной, сейчас наверняка торчали за стойкой в старательском поселке под горой, пичкая кошмарными историями какого-нибудь полусонного бармена. Только в будке сторожа, подобно всевидящему оку, светилось окно. Мне захотелось узнать мнение сторожа насчет этих звуков, но Ромеро очень спешил, и я решил от него не отставать.