Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

— Когда это было? — зеленея от страха, спросил Улусов.

— Днями, Микита Модестыч. Они жрали курятину и шептались, а я и услышь.

— Почему ж ты, копченая борода, не сказал мне об этих разбойниках раньше? — в бешенство зарычал Улусов.

— Микита Модестыч, да ты бы побывал на моем месте. Они мне револьвером грозят, сжечь обещают, ежели я хоть единое слово…

— Дурак! — отчеканил Улусов. — Мало тебя сжечь! Тебя бы выпороть за недонесение. Они обещали прийти еще?

— А кто ж их знает! — еле выговорил Иван Павлович. Он обмирал от страха: что-то сделает с ним Улусов и что сделают разбойники, дознайся они, кто их выдал.

— Если появятся, прикажи работнику скакать ко мне без промедления. Задержи их разговорами, ну, угости как следует, водки дай, понятно? Пока я не приеду… Или позови народ, чтобы отвели их в холодную.

— Ос-споди, Микита Модестыч! — взмолился Иван Павлович. — Да ежели я в это дело народ ввяжу — быть мне без головы. Да они сразу этим разбойникам все расскажут. Ведь они вона как люты.

— А что это за сходка, о которой болтали разбойники?

— Вроде бы для чего-то такого всеобщего… Для всяческого, значит, суждения, чтобы сообща всех резать. — Иван Павлович заикался от волнения.

— Ты сам Флегонта не видел?

— Я не видел, но мой работник сказывал — он ночью к куму ходил на Дурачий конец — ну, и узрел, как из школы выходил человек. Дюжий, мол, и вроде на Флегонта похож. Больно выдающая, мол, осанка. Таких-де на селе, кроме Флегонта, не водится. И еще болтают, будто над курганом у Лебяжьего озера дымок частенько примечают.

Улусов сорвался с места и скомандовал стражникам гнать на рысях к Лебяжьему.

Никаких следов вокруг кургана не было. Улусов ткнул в одно место: никаких признаков землянки или ямы, где могли бы хорониться люди, он не обнаружил.

Обругав лавочника последними словами, Улусов уехал на Двориков.

Спустя несколько дней неизвестные люди сожгли лавку Ивана Павловича.

Глава вторая

Флегонт благополучно добрался до Самары. Таня ждала его: она приехала сюда недели полторы назад.

Не спуская глаз с жены, любуясь ее светлыми глазами, забавной привычкой мило вздергивать губами, Флегонт рассказывал о встрече с Викентием.

— Ну, встретились, дело было в школе, у Ольги Михайловны. Кстати, она прислала тебе привет, да передать-то мне пришлось его с запозданием! — он усмехнулся. — Я должен был увидеть своего отца, а тут обоих отцов увидел: Викентий в тот вечер тоже зашел в школу, будто, мол, по делам.

— Каков он был?

— Какой-то встрепанный. Да ведь оно и понятно: живет бобылем. Мужики от него отшатнулись, даже батя и тот зол на него. Помещики и начальство его возненавидели; Ольга Михайловна, как я слышал краем уха, отвергла его любовные домогательства.

— А ведь он любит Ольгу, искренне и глубоко любит, — заметила Таня.

— Ну и что? Быть любовницей попа? Завидная доля!..

Таня смолчала.

— Спорили мы с ним отчаянно, да только все зря! — Флегонт махнул рукой. — Горбатого могила исправит.

— Обо мне спрашивал?

— Как же! Плакал, божился, что порвал с Филатьевым.

— Порвал? — порывисто спросила Таня. — Значит, он косвенно все-таки признался в этой связи?

— А что скрывать, когда ты сама его в этом уличила! — Флегонт рассмеялся. — Просил передать тебе: Жду, мол. Двери моего дома всегда открыты для нее, пусть придет, утешит меня.

— Ты не знаешь последних новостей. Он сослан в Саров на послух.

— Вот как! Видно, крепко на него взъелись, — задумчиво проговорил Флегонт, следя за лучом солнца, переползающим через горницу. — Кто теперь вместо него? — спросил он мимоходом.

— Какой-то отец Василий. Живет в нашем доме, Катерина за ним ухаживает. Поп, каких тысячи. Катерина пишет: сад запущен, пруд зарос. — В голосе Тани послышалась тоска. Тайком она смахнула набежавшую слезу.

— Как ты думаешь, Флегонт, можно ему верить? — спросила Таня после молчания.

— Нет. Он не изменит свои взгляды.

— Иной раз жизнь ломает людей.

— Не таких, как твой батюшка. Какие у него сейчас мысли, сказать, конечно, трудно, но вряд ли добрые. Эти мне идейные попы! — раздраженно добавил Флегонт.

Таня глубоко задумалась.

— Танюша, — мягко окликнул ее Флегонт. — О чем думаешь, милая?

— Я вот о чем думала, Флегонт, — тихо сказала Таня. — Конечно, можно и надо проклинать и ненавидеть отца за вражескую идею, но ведь человек живет не только идеями. Друга нам жалко, товарища пригреем на груди, а родного человека?

— Я понимаю так, что тебе очень хочется повидать его.

— Не скрою. И в последний раз попытаться…

Флегонт не дал ей договорить.

— Но ведь ты уже пыталась это сделать? Послушался он тебя?

Помолчав, Таня сказала:

— Ладно, мы не поймем друг друга.

— Что ж, решила так решила! — отозвался Флегонт. Думаю, что тебе следует поехать в Саров по делу более важному. Мы говорили об этом с Кржижановским. Открывают мощи Серафима Саровского. Ясно — чтобы отвлечь народ. Надо эту механику с мощами вывернуть наизнанку. Я свяжу тебя с Саратовским комитетом — они тоже не хотят пропускать такого дела. Там соберутся тысячные толпы. Одна-две прокламации насчет мощей, брошенные в народ, сделают много… А ты у нас мастак сочинять листовки против попов. — Он подмигнул Тане. — Тебя отпустят, я попрошу.

— Не знаю, — нерешительно проговорила Таня. — Бросить дело, службу…

— Об этом, Танюша, ты подумай сама, мне, признаться, некогда! — Он не мог молчать о том, что недолго им быть вместе. — Я, Танюша, — сказал он с усилием, — скоро уеду.

— Опять? — всплеснула руками Таня. — Неужели не можешь отдохнуть хотя бы неделю?

— Какой там отдых! Надо ехать за границу, срочное дело.

— Как будто партия развалится из-за одной недели твоего отдыха! — недовольно проговорила Таня. Постоянные разлуки с мужем угнетали ее. Ей всегда не хватало Флегонта. — Не забыл ли ты, что мы ждем… что у нас… — Она порозовела. — Ну, что я буду делать одна с маленьким на руках?

— Ну, ну, ты доктор, уж как-нибудь. Да и жена Глеба рядом. Я попрошу Зину, она поможет.

Таня сердито перетирала посуду. Тоска!..

Флегонт смотрел на ветви вязов, на воркующих голубей и вздыхал. Он не решался сказать ей самого главного: что уедет утром.

— Так вот, Танюша, — выдавил наконец он, — собери ты меня в путь. Поезд уходит рано утром.

— Утром?.. — Таня не верила своим ушам. — Флегонт, да как же так?.. — Голос ее был молящий. Он рвал его сердце.

Флегонт виновато улыбнулся.

— Что делать, Танюша, мы не принадлежим себе, — только и мог он сказать.

— И всегда спешим, всегда только и делаем, что спешим! — возмутилась Таня. — Неужели не будет такого времени, чтобы и мы могли жить так, как живут все? Не прими это за мещанство, но…

Флегонт привлек ее к себе.

— Ты ведь революционерка, и вдруг такие слова…

— Революционеры не люди? — пылко, со слезами на глазах возразила Таня. — Революционеры не хотят дома, семьи и чтобы муж почаще бывал рядом? — Она вытерла слезы. — Я так тоскую по тебе! И так боюсь за тебя. Каждую минуту, каждую секунду… Какой-нибудь подозрительный взгляд шпика, неверное движение, пустая ошибка в паспорте… О господи, я так исстрадалась, Флегонт! Я бы хотела всегда быть с тобой.

— Будет такое время, Танюша, — тихо сказал Флегонт. — Будет и у нас дом, и тихие вечера вместе… А когда? Скоро, Танюша. Очень скоро! — Он обнял и поцеловал ее так крепко, что у нее захватило дух. — А ведь самого-то главного я тебе не сказал.

— Что такое?

— Великой чести удостоен твой муж. Незнамо за что, но это уже решено: я буду на Втором съезде партии.

— Делегатом? — не веря своим ушам, спросила Таня.

— Ну нет, до этого я еще не дорос, — с улыбкой сказал Флегонт. — Есть революционеры, которые давно заслужили эту честь. Я буду помогать тем, кто созывает съезд.

— Но ведь все равно ты будешь на нем! — Таня расцвела. — Увидишь Владимира Ильича, Надежду Константиновну!.. Да сказал бы ты раньше… Ну, счастливый ты, Флегонт! Шепни Надежде Константиновне, если не забыла меня. Скажи, помню и люблю ее, как всегда.

— Она всех помнит, Танюша.

— Ну, Флегонт, завидую тебе. Только успеешь ли ты к началу съезда?

— В том-то и беда, Танюша, — известие о вызове за границу я получил с запозданием. Съезд, под великим тебе скажу секретом, собирается в Бельгии, а дороги, сами знаешь, какие — через пень да в колоду… — Он взглянул на часы. — До поезда целых двадцать часов! И наговоримся, и намилуемся, и поссориться успеем. Да и рассказать тебе надо много: я такое видел и слышал — раскрывай шире уши!

Таня повеселела.