Жена Гоголя и другие истории - Томмазо Ландольфи

— Идея стара как мир, — возразил скульптор, он же маркиз, чей отец занимал когда-то пост министра.

Начали возражать и женщины. Но протестовали они скорее для виду, чем из убеждения.

— Да, стара, — подхватил Марчелло, — но все равно будет весело.

— Неужели? — иронизировал маркиз.

— Отчего же не попробовать?! — взмолился Марчелло.

— Что ж, давайте пробовать, — с полным равнодушием в голосе завершил обмен мнениями маркиз.

Однако никто не двинулся с места и даже не высказал особого желания перейти от слов к делу; но такая пассивность только раззадорила Марчелло.

— Ну так что же?! — не унимался он. — Не хотите?

Приблизившись вплотную к Джизе и заглядывая ей в глаза, он спросил:

— А вы что скажете?

Она, разумеется, сразу догадалась, что предложение Марчелло как-то связано с нею. Правда, она не могла постичь того, что он все это отчаянное предприятие затеял исключительно ради нее. Когда он обратился к ней с прямым вопросом, Джиза хотя и смутилась, но вида не подала. Она не проронила ни слова, а ответила Марчелло лишь затяжным взглядом. Марчелло словно уже стоял перед ней голый. Только теперь он осознал, в какую опасную авантюру столь опрометчиво надумал пуститься. Ведь по игре вполне могло выйти, что именно ему, Марчелло, придется обнажиться перед одетой Джизой. При этой мысли его прямо-таки в дрожь бросило.

— Не понимаю, почему вы обращаетесь ко мне, — ответила она наконец, не сводя с него глаз.

— К вам так же, как и ко всем остальным.

— Ну что ж, если дело за мной, я не стану портить вам обедню, — отозвалась она не без вызова.

— Ну вот, Джиза согласна! Давайте колоду. Кто сдает?! — как-то надрывно вскричал Марчелло. (Теперь ему хотелось только одного: чтобы по какой-нибудь причине игра сорвалась.)

Но хозяйка дома, хотя и без особого энтузиазма, уже извлекла колоду из шкатулки. Еще раз были уточнены правила: кто и как станет выбывать из игры. Тем временем замешательство Марчелло все росло и под конец сменилось настоящим страхом. Конечно, в случае выигрыша он увидит наконец ее вожделенную наготу: это будет как приз в игре, которая уже не может не начаться. Однако живое воображение Марчелло рисовало ему и другую картину: как он, проиграв, стоит перед девушкой и пред всеми голый, сгорающий от стыда. Марчелло никак не мог решить, какое чувство перетягивает на чаше весов. И что ему теперь делать, он не знал. Выйти из игры? Но как — после того, что он сам ее предложил, да еще с таким напором? Расписаться перед всеми в своей робости, даже трусости! И более всего — перед Джизой, принявшей его вызов. Нет, невозможно! А что же тогда? Куда девались его изобретательность и твердость? Душа словно что-то лепетала, но язык ее был темен и невнятен. Но выход тем не менее нашелся, хотя и на этом пути Марчелло подстерегали немалые опасности. У проигравшего, решил он, должно быть право выбора, раздеваться ли ему или делать что-то другое. Короче говоря, если сам он окажется в числе проигравших... Марчелло уже был готов предложить спасительный вариант, но его опередил маркиз:

— Нет, так не годится, это не игра, а какая-то преснятина. Все чересчур прямолинейно: один выигрывает — другие слоняются по комнате в чем мать родила. Подумаешь, походят и оденутся! Ради чего тогда вся эта канитель, какого черта? Одна пошлость. Я бы предложил проигравшему выбор. Надо только условиться, из чего выбирать. Вот и поглядим, кто на что способен.

— На что вы намекаете? — возмутился чей-то женский голос.

— Не переживай, милая, — отозвался один из художников. — Тебе этого не понять. Слишком сложная материя. Я согласен с предложением собрата по искусству. Давайте уговоримся насчет выбора.

— О чем тут уговариваться? — возразил второй. — Пусть выигравший сам назначит штраф по своему вкусу.

— Да что вы! — с жаром вмешался Марчелло. — Ни в коем случае! Надо заранее условиться: каждый должен знать, что его ждет впереди.

В первую минуту Марчелло был рад неожиданной поддержке, подоспевшей словно по воле провидения, и только потом, с опозданием, осознал, сколь опрометчиво он доверился судьбе. Ведь если альтернатива окажется неприемлемой, то это чревато для него самого в случае проигрыша, а если приемлемой, тогда проигравшая Джиза уцепится за нее. И снова Марчелло мучился неразрешимыми сомнениями.

— Ладно, — вступил в разговор еще кто-то, — если я правильно понял, вы за определенный выбор, так? Ну и в чем же он будет состоять.

Обсудили несколько конкретных вариантов и ни к чему не пришли. Наконец один из гостей воскликнул:

— К черту! Хватит голову ломать. Ты, Марчелло, сам все это затеял, сам и предлагай. Как скажешь, так и будет.

— Значит, вы хотите, чтобы я сам назначил штраф? — переспросил Марчелло.

— Да, хотим, — раздались голоса.

Подошло время решать. С одной стороны, малодушие. С другой — отчаянность. На одной чаше весов ничтожность. На другой — борение страстей. К тому же было еще одно затруднение, и Марчелло не мог его не учитывать. Свести все к какой-нибудь крайности, или безвкусице, или к чему-то заведомо неприемлемому означало бы сразу поставить крест на своей затее. Никто не примет ее всерьез — и все. Но, так или иначе, Марчелло уже не мог свернуть с избранного пути. Как часто бывает с натурами застенчивыми и робкими, он упрямо стоял на своем, словно уже переступил некую черту, от которой не возвращаются.

Наступила тишина. И в этой тишине Марчелло вдруг произнес:

— Что ж, выбором будет... смерть.

— То есть как?!

— Что?! Что такое?!

— Смерть?!

— Ни больше, ни меньше?

— Да, — подтвердил Марчелло, — смерть. Точнее, самоубийство. Кто не пожелает раздеться, должен будет убить себя — тотчас, в нашем присутствии.

— Любопытно! — воскликнул принц крови, причмокнув губами, как обыкновенно делают посетители выставок, ни черта не смыслящие в живописи.

— Ничего любопытного, — возразил ему скульптор-маркиз. — Альтернатива, по-моему, абсолютно непродуктивна, да и вообще, никакая это не альтернатива. Кто станет кончать жизнь самоубийством, вместо того чтобы прилюдно скинуть штаны?

— Как знать! — возразил Марчелло (по голосу чувствовалось, что он очень встревожен).

— Но ведь это шутка!

— Пусть шутка. Вы сами назначили меня арбитром и обещали не обсуждать вердикт. Итак, вы согласны или нет? Другого ответа не требуется. Да или нет?

— Разумеется, да, — немного помедлив, ответила за всех хозяйка мастерской.

— Ну что же, согласны, раз на то пошло, — закивали остальные.

— А вы, — Марчелло снова подошел к Джизе, — вы согласны на такой выбор?

— Да что с вами? — рассмеялась она, ничуть не смутившись. — Вы всякий раз меня спрашиваете. Неужели мое мнение так уж дорого? Конечно, я согласна. Я на все согласна. Отчего вы во мне сомневаетесь?

— Ладно, значит, мы пришли к согласию по всем пунктам, — мрачно заключил Марчелло. — Итак, приступим.

Всеобщее согласие, которым ему с такой легкостью удалось заручиться, объяснялось просто: каждый из участников предстоящей игры полагал, что в конечном счете до решающего выбора не дойдет. Марчелло волен шутить, как ему вздумается. Правда, шутит он сегодня как-то невесело. Ну да раз на раз не приходится. В конце концов проигравшему придется просто-напросто раздеться догола. Гостям же, собравшимся в мастерской, это не стоило ровным счетом ничего.

Но они не знали, что среди них были двое, которым сбросить с себя одежду стоило слишком многого. Не важно, по какой причине и в силу каких обстоятельств. И между этими двумя начиналась скрытая для всех, отчаянная схватка.

2

Игра на выбывание на поверку оказалась сложней, чем можно было предположить. Покер — игра вообще долгая. В продолжение партии нередко случается, что большая часть игроков оказывается не у дела. Время было позднее. Алкоголь уже почти не бодрил; большинство только путало карты. Марчелло нарочно сел рядом с Джизой и был потрясен, услышав собственный голос:

— Вдвоем мы перевернем весь мир.

— Я знаю, — последовал неожиданный и краткий ответ.

Игрокам было в общем-то скучно. Марчелло выпало сдавать последним. По одному кону они с Джизой уже проиграли, но замысловатые правила, растолкованные одним литератором, знатным картежником, еще предоставляли им возможность отыграться. Один из художников постоянно выигрывал вот уже третий или четвертый кон подряд. И на следующем Марчелло предстояло играть с ним и еще с двоими.

Для победы Марчелло надо было не просто выиграть у художника этот кон — его следовало обставить всухую. Страх, на время отпустивший юношу, вгрызся в него с новой силой, переворачивая все внутренности.

Начали сдавать. После сброса и подсчета очков должно было выясниться, кто выиграл. Марчелло напряг всю свою волю. Он желал переломить судьбу. Другие игроки подглядывали в свои карты, приподнимая их за уголки и склонив голову к самому столу, как будто этим можно было смягчить удар. А Марчелло сразу раскрыл карты. И был потрясен: пять червей, хотя и не все крупные. Бывает же такое! Но радость его померкла, едва он взглянул на карты других игроков. У них на руках было два триплета. Следовательно, столько же покеров. Четвертая игра могла получиться только при наличии фулла. На лбу Марчелло выступили капельки холодного пота. Но игроки, имевшие триплеты, сбросили карты и остались при своих.