Великий перелом - Гарри Тeртлдав
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но он думал вовсе не об искусстве. Он думал о том, что японцы майора Мори слишком долго находятся поблизости от Пекина. Маленькие чешуйчатые дьяволы, если бы когда-нибудь им пришло такое в голову, могут использовать японцев против народного фронта точно так же, как гоминьдан использовал войска ящеров против Народно-освободительной армии. Это позволит маленьким дьяволам воевать с китайцами, не подставляя под пули свои войска.
Он ничего не имел против японского майора, нет. Он уважал его, как солдата, но это лишь ухудшало ситуацию: потенциально японец представлял большую опасность. Острая, как бритва, логика диалектики вела к неизбежному заключению: гнездо Мори должно быть ликвидировано как можно скорее.
— Это даже к лучшему, — громко сказал Нье.
Никто его не слышал, кроме пары уток, плававших в пруду. Если маленькие чешуйчатые дьяволы имеют достаточно соображения, чтобы понимать косвенные намеки, то исчезновение возможных союзников даст им понять, что народный фронт ведет против них не только пропагандистскую кампанию, но и активно действует.
Он добрался до Пекина к полуночи. Вдали слышались выстрелы. Кто-то боролся за дело прогресса.
— Что вы делаете здесь в столь поздний час? — спросил охранник-человек у ворот города.
— Иду к своему кузену.
Нье протянул фальшивое удостоверение личности и сложенную банкноту.
Охранник вернул удостоверение, но не деньги.
— Тогда проходите, — сипло сказал он. — Но если я увижу вас поблизости в поздний час, то подумаю, что вы вор. Тогда вам плохо придется.
Он взмахнул дубинкой с шипами, наслаждаясь своей крохотной властью.
Нье изо всех сил старался не рассмеяться в лицо охраннику. Вместо этого он нагнул голову, словно испугавшись, и поспешил мимо стража в город. До общежития было недалеко.
Когда он пришел к себе, Лю Хань гонялась за Лю Мэй по пустой столовой. Лю Мэй визжала от восторга. Она принимала это за веселую игру. Лю Хань выглядела так, словно вот-вот упадет. Она погрозила дочери пальцем:
— Ты пойдешь спать, как хорошая девочка, или я отдам тебя обратно Томалссу.
Лю Мэй не обращала внимания. По усталому вздоху Лю Хань было видно, что она не ожидала от Лю Мэй такого неповиновения.
Нье Хо-Т’инг спросил:
— Что ты собираешься делать с маленьким чешуйчатым дьяволом по имени Томалсс?
— Я не знаю, — сказала Лю Хань. — Хорошо, что ты вернулся, но трудные вопросы задашь в другой раз. А сейчас я слишком устала не только чтобы думать, но даже смотреть. — Она подбежала и выдернула Лю Мэй из-под опрокидывающегося стула. — Невозможная дочь!
Лю Мэй решила, что это забавно.
— Как там чешуйчатый дьявол, достаточно наказан? — настаивал Нье.
— Он никогда не будет наказан достаточно за то, что он сделал со мной, с моей дочерью, с Бобби Фьоре и другими мужчинами и женщинами, имен которых я даже не знаю, — яростно выкрикнула Лю Хань. Затем она несколько успокоилась. — Почему ты спрашиваешь?
— Потому что вскоре может быть полезно предъявить самого маленького дьявола или его тело их властям, которые обосновались здесь, в Пекине.
— Это должно быть решение центрального комитета, а не только мое, — сказала, нахмурившись, Лю Хань.
— Знаю.
Нье смотрел на нее с настороженностью. Она далеко ушла от крестьянки, горюющей из-за украденного ребенка. Когда стирались классовые различия, когда предоставлялись и поощрялись возможности развить свои способности, занять более высокий пост в Народно-освободительной армии, — случались удивительные вещи. Примером была сама Лю Хань. Вряд ли в своей деревне она вообще знала о существовании центрального комитета. Теперь она умела манипулировать им не хуже, чем ветеран партии.
— Я не стал поднимать этот вопрос перед комитетом. Я хотел вначале узнать твое мнение.
— Благодарю за заботу о моем личном мнении, — сказала она и посмотрела на Нье, размышляя. — Я не знаю. Полагаю, что я могла бы согласиться с любым решением, если оно поможет нашему делу против маленьких чешуйчатых дьяволов.
— Говоришь как женщина партии! — воскликнул Нье.
— Может быть, и так, — сказала Лю Хань. — Я должна согласиться с общим решением. Разве не так?
— Так, — согласился Нье Хо-Т’инг. — Ты получишь инструкции, раз ты этого хочешь. Я буду горд проинструктировать тебя лично.
Лю Хань кивнула. Нье сиял. Вовлекая в партию нового члена, он испытывал такие же ощущения, как миссионер, привлекший в лоно церкви новообращенного.
— Однажды, — сказал он ей, — ты займешь достойное место и будешь давать инструкции, а не получать их.
— Это было бы прекрасно, — сказала Лю Хань.
Она смотрела сквозь него — видимо, заглядывая в будущее. От этого взгляда Нье занервничал: не видит ли она, как приказывает что-то ему?
Его улыбка сползла с лица. Если она будет прогрессировать с прежней скоростью, такая перспектива не кажется совсем уж невероятной.
* * *Топот конских копыт и стук железных шин двуколки всегда возвращали Лесли Гровса во времена до Первой мировой войны, когда эти звуки были обычными при перемещении из одного места в другое. Когда он отметил это, генерал-лейтенант Омар Брэдли покачал головой.
— Не совсем так, генерал, — сказал он. — В те времена дороги на удалении от городов не были замощены.
— Вы правы, сэр, — согласился Гровс. Он нечасто уступал в спорах кому-либо, даже атомным физикам, которые временами приходили скандалить в управление Металлургической лаборатории, но на этот раз должен был согласиться. — Я вспоминаю, тогда маленькие городки считали себя средними, а средние города — большими, если у них были замощены все пригородные дороги.
— Именно, — сказал Брэдли. — Ведь когда я был мальчишкой, а вас еще не было, никто и не знал ни об асфальте, ни о бетоне. Грунтовые дороги гораздо лучше для лошадиных копыт. Это было более легкое время во многих отношениях. — Он вздохнул, как любой человек средних лет, вспоминающий о днях своей юности.
Почти любой. Лесли Гровс был инженером до мозга костей.
— Грязь, — сказал он, — Пыль. Фартуки на коленях, чтобы не измазаться по уши, пока добираешься до нужного места. Навоза столько, что не отгребешь палкой. А сколько мух! Мне бы в то в старое доброе время — нормальный закрытый «паккард» на хорошем, ровном и прямом отрезке шоссе!
Брэдли хмыкнул:
— У вас нет уважения к старым добрым временам.
— К черту добрые старые времена, — сказал Гровс. — Если бы ящеры явились в старые добрые времена, они разметали бы нас на кусочки так быстро, что и не заметили бы.
— Не стану спорить. А уж выходить среди зимы из домика с двумя дырками и окошком в форме полумесяца было совсем не забавно. — Он наморщил нос. — А если подумать, то и в жару тоже было не лучше. — Он громко расхохотался. — Да, генерал, к черту старые добрые дни. Нам и сегодняшних забот хватит. — Он показал вперед, поясняя, что он имеет в виду.
Гровс никогда раньше не посещал лагеря беженцев. Конечно, он знал о них, но не больше. Он не чувствовал за собой вины: он делал очень много и еще сколько-то сверх того. Если бы не он, США к этому времени уже проиграли бы войну и уж точно не сидели бы почти как равные с ящерами за столом переговоров.
Но жизнь в лагерях легче не становилась. Гровс был защищен от тяжелой жизни тех, кто попал в жернова войны. Благодаря важности Металлургической лаборатории он всегда имел в достатке еду и крышу над головой. Большинство людей не были так удачливы.
О войне часто судят по кинохронике. Но в ней худшее обычно не показывают. Люди на экране — черно-белые. И вы не ощущаете их запаха.
Ветер дул им в спину, но от лагеря пахло так, как от многократно увеличенного домика, о котором вспомнил Брэдли.
Люди в кадрах кинохроники не бегут к вам, как стадо живых скелетов, с огромными глазами на лице, кожа на котором натянута, как на барабане, и с вытянутыми просящими руками.
— Пожалуйста, — звучало снова, снова и снова. — Еды, сэр? Денег, сэр? Чего-нибудь, что у вас есть, сэр?
От просьбы истощенной женщины у Гровса покраснели уши.
— Можем ли мы сделать для этих людей хоть что-то в дополнение к тому, что мы уже делаем, сэр? — спросил он.
— Не представляю, — ответил Брэдли. — Вода им подается. Но я не знаю, как снабжать их пищей, если у нас ее нет.
Гровс посмотрел на себя. Его живот был по-прежнему объемистым. Все, что поступало сюда, в первую очередь шло армии, а не беженцам и не жителям Денвера, работа которых не имела значения для военной машины. Этого требовал здравый, холодный, логический расчет. Рациональный, как он знал. Но быть рациональным трудно, в особенности здесь.
— Но ведь теперь перемирие. Как скоро мы начнем привозить зерно с севера? — спросил он. — Ящеры не станут бомбить товарные поезда, как они это делали раньше.