Великий перелом - Гарри Тeртлдав

Молотов промолчал, а фон Риббентроп ответил:

— Как я уже сказал, фюрер считает это нетерпимым. Ответ — «нет».

Адмиралу хотелось расслабиться длинным шипящим выдохом, но он воздержался. Большие Уроды, несомненно, изучают его поведение так же внимательно, как он и его штат исследователей и психологов изучают их.

Он попробовал зайти с другой стороны:

— Тогда, возможно, для Расы целесообразнее остаться сувереном над территорией, называемой Польшей.

Предлагая это, он понял, что идет навстречу амбициям тосевита Мойше Русецкого. Теперь он видел, что Мойше Русецкий глубоко понимал своих собратьев Больших Уродов.

— В принципе для Советского Союза это приемлемо, в зависимости от установления точных границ оккупированной территории, — сказал Молотов.

Уотат тихим голосом добавил свой комментарий:

— Тосевиты СССР считают немцев не более приятными соседями, чем мы.

— Истинно, — сказал Атвар, обрадовавшись, но не показывая этого Большим Уродам.

Фон Риббентроп повернул голову к Молотову и несколько секунд смотрел на него. Атвар пришел к выводу, что немцем владеет гнев — или результаты изучения Расой мимики и жестов тосевитов не представляют никакой ценности. Но фон Риббентроп заговорил без неуместной страстности:

— Мне жаль повторяться, но это неприемлемо для Германии и для фюрера. Польша находилась под германским суверенитетом — и должна в него вернуться.

— Это неприемлемо для Советского Союза, — сказал Молотов.

— Советский Союз сейчас не контролирует ни метра польской земли — ситуация изменилась, — парировал фон Риббентроп. Он снова повернулся к Атвару. — Польша должна быть возвращена Германии. Фюрер абсолютно ясно сказал, что не пойдет на уступки, и предупреждает о тяжелых последствиях, если его справедливые требования не будут удовлетворены.

— Он угрожает Расе? — спросил Атвар.

Германский посол не ответил. Атвар продолжил:

— Вам, немцам, следует помнить, что у вас наименьшая территория из всех участвующих в переговорах сторон. Понятно, что мы можем уничтожить вас, не повреждая планету Тосев-3 настолько, чтобы она стала не пригодной для флота колонизации. Ваша непримиримость в данном вопросе соблазняет нас пойти на эксперимент.

Отчасти это был блеф. У Расы не имелось столько ядерного оружия, чтобы превратить Германию в радиоактивный шлак, какой бы притягательной ни казалась такая перспектива. Однако Большие Уроды не знали, что у Расы есть и чего нет.

Поэтому Атвар надеялся, что его угроза подействует. Маршалл и Того склонились над своими бумагами и принялись неистово записывать. Адмирал подумал, что это, вероятно, выдает их возбужденное состояние. Иден и Молотов сидели неподвижно. Атвар уже привык к бесстрастному поведению Молотова. С Иденом он впервые имел дело длительное время; Иден поразил его своей компетентностью, но имел на переговорах слабую позицию.

Фон Риббентроп сказал:

— Значит, война может возобновиться, господин главнокомандующий. Когда фюрер высказывает решимость в любом спорном вопросе, следует принимать то, что он говорит как должное. Должен ли я информировать его, что вы начисто отвергаете его справедливые требования? Если так, я предупреждаю вас, что не могу отвечать за последствия.

Его короткий тупоконечный язык высунулся и смочил вывернутые слизистые оболочки, окружавшие небольшой рот тосевитов. Это, как утверждали ученые Расы, являлось признаком нервного возбуждения у Больших Уродов. Но почему фон Риббентроп нервничает? Может быть, потому, что он сам блефует по приказу своего не-императора. Или потому, что германский лидер на самом деле возобновит военные действия, если его требования вернуть Польшу будут отвергнуты?

Атвар подбирал слова с большей тщательностью, чем мог ожидать жалкий тосевит:

— Скажите этому самцу, что его требования на всю Польшу отвергаются. Скажите ему еще, что со стороны Расы перемирие между нашими силами и германскими будет соблюдаться, пока мы занимаемся другими нерешенными вопросами. И еще: если немцы первыми нарушат перемирие, то Раса ответит силой. Вы поняли?

— Да, господин адмирал, я понял, — ответил фон Риббентроп, выслушав Уотата. — Как я сказал, у фюрера нет привычки угрожать попусту. Я передам ему ваш ответ. Затем мы все будем ждать его ответа. — Большой Урод снова облизал свои мягкие розовые губы. — Я сожалею, высказывая это, но думаю, что долго ждать не придется.

Майор Мори вручил Нье Хо-Т’ингу чашку чая, над которой поднимался легкий парок.

— Благодарю вас, — сказал Нье, наклоняя голову.

Японец, по его понятиям, действовал учтиво. Нье по-прежнему считал его восточным империалистическим дьяволом, который, однако, умел быть вежливым.

Мори ответил полупоклоном.

— Я недостоин вашей благодарности, — ответил он на испорченном китайском.

Под маской фальшивой униженности японец скрывал свою наглость. Нье предпочитал иметь дело с маленькими чешуйчатыми дьяволами. Они без уверток показывали себя такими, какие они есть.

— Вы уже решили, какой курс выгоден для вас? — спросил Нье.

Осматривая лагерь японцев, он подумал, что решение очевидно. Восточные дьяволы были оборваны, голодны и начинали испытывать недостаток в боеприпасах, которые были единственным средством, позволявшим отнимать продовольствие у местных крестьян. Нашествие маленьких чешуйчатых дьяволов прервало движение поездов снабжения. Японцы были более дисциплинированы, чем просто шайка бандитов, но разница постоянно уменьшалась.

Однако их майор дал совсем не такой ответ, какого ожидал Нье:

— Я должен сказать вам, что мы не можем присоединиться к тому, что вы называете народным фронтом. Маленькие дьяволы формально не прекратили войну против нас, но они и не ведут боев с нами. Если мы нападем на них, кто может сказать, на что их это спровоцирует?

— Иными словами, вы объединяетесь с ними против прогрессивных сил китайского народа.

Майор Мори рассмеялся ему в лицо. Нье ответил пристальным взглядом. Он думал о многих возможных реакциях японца, но такой не ожидал.

Мори сказал:

— Думаю, вы заключили соглашение с гоминьданом. И это превратило их из реакционных контрреволюционных псов в прогрессивных. Прекрасный магический трюк, должен заметить.

Москит зажужжал и укусил Нье в запястье. Шлепая по руке, Нье успел собраться с мыслями. Он надеялся, что, если и покраснел, то не настолько, чтобы японец это заметил. Наконец он заговорил:

— По сравнению с маленькими чешуйчатыми дьяволами реакционеры гоминьдана прогрессивны. Я отмечаю это, хотя и не люблю их. По сравнению с маленькими чешуйчатыми дьяволами более прогрессивны даже вы, японские империалисты. Я тоже отмечаю это.

— Аригато[25], — сказал майор, вежливо и сардонически поклонившись.

— Мы раньше выступали вместе против чешуйчатых дьяволов. — Нье знал, что это, мягко говоря, преувеличение. Но японцы, все вместе и каждый в отдельности, были гораздо лучшими солдатами, чем солдаты и Народно-освободительной армии, и гоминьдана. Если бы отряд Мори вступил в местный народный фронт, то маленьким чешуйчатым дьяволам не поздоровилось бы. Поэтому Нье сделал еще одну попытку:

— Артиллерийские снаряды, которыми вы снабдили нас. сослужили хорошую службу, и маленькие дьяволы понесли большие потери.

— Лично я рад, что это так, — ответил Мори. — Но в то время, когда вы получали от меня эти снаряды, маленькие дьяволы и Япония находились в состоянии войны. Сейчас, похоже, положение другое. Если мы присоединимся к нападениям на чешуйчатых дьяволов и нас опознают, то все шансы на мирный договор будут уничтожены. Без прямого приказа с Родных Островов я этого делать не буду, что бы я ни чувствовал сам.

Нье Хо-Т’инг поднялся на ноги.

— Тогда я возвращаюсь в Пекин.

В этих словах сквозило скрытое предупреждение: если японцы не позволят ему вернуться или застрелят его, то целью китайских атак станут они, а не маленькие дьяволы.

У Мори, хоть он и был всего лишь восточным дьяволом, хватило мозгов понять предупреждение. Он тоже встал и поклонился Нье.

— Как я сказал, я лично желаю вам удачи в борьбе против маленьких чешуйчатых дьяволов. Но когда речь идет о нуждах страны, личные желания должны отступить.

Будь он марксистом-ленинцем, он выразился бы другими словами, но смысл остался бы прежним.

— Я тоже не испытываю к вам личной неприязни, — попрощался Нье.

Он выбрался из японского лагеря, расположенного где-то в сельской местности, и направился в Пекин.

Земля на дороге рассыпалась под его сандалиями. Стрекозы пролетали мимо, выполняя маневры, недоступные никакому истребителю. Крестьяне и их жены гнули спины на пшеничных и просяных полях, занимаясь бесконечной прополкой. Если бы Нье был художником, а не солдатом, он остановился бы, чтобы сделать наброски.