Заря над Уссури - Вера Солнцева

И в один голос сказали друзья:

— Клянусь!

— Клянусь!

Глава вторая

Супруги Костины, взявшись за руки, шли домой. Около дома странно притихшая жена остановила Семена, прильнула к нему, обняла за шею. Исхудавшее, почти невесомое тело ее безвольно затрепетало, когда Семен в безудержном и неистовом порыве стал целовать ее губы, лицо.

Он так истосковался… Задыхаясь от любовной тоски и жалости, Семен не находил слов, чтобы рассказать Варваре, как измучился, как извелся он с той ночи, когда посчитал ее мертвой.

Жил. Ходил в боевые операции. В разведку. Но половина сердца — Варвара, Варвара! — была полуживой, полумертвой. Минуты невыносимого одиночества доводили Семена до предела тоски. И только партизанская дисциплина, сознание долга удерживало его от безрассудных поступков. Еще сегодня, когда передвигался отряд к Темной речке, Семен, напоив лошадей у проруби на Уссури, над которой стоял легкий парок, подумал со спокойным безразличием:

«Нырнуть бы туда, под лед, — и конец: ни тоски, ни боли».

И сразу потерял спокойствие, нахлынула острая мука — тоска. Хотелось упасть лицом на зимнюю ледяную дорогу, криком разорвать сердце.

Куда бы он ни пошел, на кого бы ни взглянул — память о женщине, единственной в жизни, терзала Семена. Не было на свете таких глаз — выразительных, чистых. Память упрямо хранила их — сияющие, лучистые или затуманенные страстью. Он видел их плачущими, огромными, очищенными светлой слезой. Однажды он подранил в тайге лань. Вот таким, полным скорби и безнадежности взглядом раненой лани смотрела Варвара в тот черный час, когда их захватили калмыковцы!.. Доверчивые губы. Какими словами расскажешь, как рвался и звал Варю?

Бережно пропустил Семен в калитку жену. Дорогая, нежданная находка, бесценный подарок смилостивившейся над ним судьбы!

Варвара тоже молчала и, только ступив на крыльцо, передохнула глубоко-глубоко.

— Словно во сне я. Проснусь — и никого нет, опять я одна-одинешенька по белу свету бреду.

Семен оборвал ее жалобные слова, с силой прижал обветренные губы к ее, воспаленным и безответным. Потом осторожно поднял ее на крылечко и поставил на ноги. Стукнул в дверь.

Принарядившийся в белую рубаху Никанор Ильич зашмыгал около накрытого белой скатертью стола.

В русской печи вели огненную басовую ноту, пылали дрова. Со вздохом облегчения Варвара села на скамью и огляделась. Дома. Семен здесь, и жив-здоров чудесный свекор. Как тепло и добро на душе!

Никанор Ильич накормил дорогих гостей, вдоволь налюбовался на сына и сноху, потом взобрался на лежанку и заснул.

Притушив лампу, Семен взял Варвару на руки — боялся потерять ее хоть на миг.

— Спать надо, Сема. Завтра нам чуть свет в отряд идти, — не отвечая на его поцелуи, вяло сказала Варя.

Семен, ждавший горячей ответной ласки, растерялся. Потом все заклокотало в нем, неожиданная вспышка ревности ранила его. Не понимая холодности, удрученный внезапным подозрением, он спросил глухо:

— В отряде у партизан ребята с баловством не лезли?

— Ой, что ты, Семен! — засыпая на верных руках мужа, ответила Варвара. — Они как около иконы ходили, только не молились, — тихо засмеялась она, не ведая, какую тяжесть снял с мужа ее короткий смех. — Спать… спать… Я сегодня верст тридцать по снегу прошагала, если не больше…

Семен раздел и уложил Варвару в постель, подоткнул толстое ватное одеяло и долго без сна лежал около спящей жены.

Стыд жег его щеки. Приревновал, дурень, и в какую минуту? В жизни этого не бывало. Как ударила невесть откуда взявшаяся сумасшедшая мысль. Только о себе думал, о своем желании. Он вспомнил Стешу и почувствовал — краснеет, как молоденький…

В отряд пришла чета молодоженов. Шестнадцатилетняя хрупкая, чернобровая Стеша и ее муж, двадцатилетний увалень Сашка Востриков.

Через месяц в перестрелке с японцами Саша погиб. Стеша не ушла из отряда; поплакала месяца два по мужу, а потом свыклась с потерей, продолжала работать в походном партизанском госпитале.

Семен, когда вырвался от белых, пришел в отряд, рассказал друзьям о безвременной смерти Вари, о своем случайном спасении. Прошло лето, осень. Недавно Семен заметил — часто и внимательно смотрит на него Стеша.

Молодая вдова не умела следить за собой, скрывать чувства. Как подсолнух поворачивает к солнцу свою головку, так и Стеша повертывалась к Семену, где бы его ни встречала. Скоро многие партизаны, не только Семен, стали замечать, как наивно и откровенно она тянулась к нему.

Не сняло, не смягчило тоскливого одиночества Семена и это прямое женское признание. Не обещала ему Стеша простой, беззаветной и доброй любви. Красивая. Может, и красивее Варвары, но не манила, ничем не занозила взгляд. Разве можно ее поставить рядом с гордой Варварой? Варвара первая мужику вызов не позволит бросить: около нее походи да походи. Работящая? Правда, в этом Стеше не откажешь. Но куда ей до быстрой в труде Вари?! Да нет, все не то, все чужбинка, все не на радость. И строгий, без ответной улыбки, уходил Семен подальше от Стеши.

Однажды Семен ушел из землянки в тайгу. Он брел целиной, без дороги, по рыхлому, пушистому снегу. Шел без цели, без дум — остаться наедине с безмерным горем, точившим, бередившим одинокое сердце.

Бессмертный вышел на опушку леса, присел на пень.

На небольшой поляне, расстилавшейся перед Семеном, около старой, раскидистой ели, покрытой седым мхом, встретился хоровод молоденьких пушистых елочек. Снег так густо лег на деревца, что неокрепшие ветви гнулись к земле под его тяжестью.

Семен протянул руку и оторвал ветку с елочки, росшей около пня. От грубого рывка деревце качнулось, рассыпчатая охапка снега, сверкая на солнце разноцветными блестками, посыпалась с елочки, обнажая блестящую, словно лакированную, зелень хвои.

Чистая, никем не тронутая белизна поляны, славные коротышки елочки по пояс в сугробах, смолистый запах хвои, растертой между пальцами, — все это хлестнуло в душу Семена памятным, дорогим воспоминанием.

Да! Варвара на снегу. На коленях. Варвара!

Семен притих, ушел в прошлое.

…Зимний день кончался. Розовое закатное солнце. Розовый снег на поляне и деревьях. Светлая красота розового зимнего леса усмирила, утихомирила душевную тоску…

— Семен Никанорыч! — тихо окликнули его.

Бессмертный вздрогнул и поднял голову. Перед ним стояла Стеша. В белой меховой шубейке, повязанная белым платком, раскрасневшаяся от ходьбы на лыжах, она была трогательно юна и хороша в эту минуту. Осыпанная пушистым снегом, освещенная лучами заходящего солнца, она, казалось, искрилась в прозрачном голубовато-розовом закатном свете. Ликующая красота ее смугло-розового лица впервые поразила Семена.

— Откуда вы, Стеша, здесь появились? — удивленно спросил Костин.

— Увидела, как ты пошел в тайгу. Надела лыжи и побрела следом… — прямо, с вызовом ответила она.

Обескураженный признанием, Семен молчал.

— Ну? — вызывающе спросила она. — Понятно?

Семен нехотя повел широкими плечами:

— Да. Как будто понятно.

— Не любите вы меня, — растерянно проговорила Стеша, услышав недоброжелательство в его ответе, и совсем по-ребячьи, жалко спросила: — Совсем не любите, товарищ Бессмертный?

— Не люблю, Стеша, — виновато признался Семен.

— Но почему? Почему? Вы же одинокий. И я одна-одинешенька… Больше года прошло, как убили Сашку. Я так горевала… А сейчас плохо его помню.

— А я все помню, Стеша! — задыхаясь, ответил ей Семен. — Глаза видят. Ладони помнят. Уши слышат… Понимаете?

Стеша прикусила губу, молча думала.

— А если я минуты покоя не знаю? — зло спросила она. — Вы ведь все равно жену не вернете. — И она потянулась к нему порывисто и нежно: — Пожалейте и меня, Семен Никанорович!

Осторожно, боясь обидеть, Костин отстранил от себя Стешу: он почувствовал на миг, что ее порыв отозвался в нем горячей волной.

— Не торопитесь, Стеша. Я еще не обтерпелся, не свыкся с бедой. Я не мальчик, поиграл — и ладно, а вдвое старше тебя…

Стеша пристально смотрела на Семена: нарочито благоразумная, речь его изобиловала холодными рассуждениями: «Будете раскаиваться, если мы окажемся разными людьми…» — так спокойно и обдуманно отталкивал ее равнодушный человек. Она резко повернулась и быстро побежала назад, к землянкам.

Вскоре Стеша перешла в другой отряд. И хорошо сделала. Какое счастье — не поддался он ответной вспышке там, на опушке тайги.

…Не спалось Семену, при слабом свете приглушенной лампы всматривался в Варвару. Худенькая стала. Почти юное лицо. Но около губ залегли четкие скорбные морщины — раньше их не было. Выступили, обострились скулы. Впалые щеки. «Что это? Серебрятся виски! Да, больно стегнула тебя жизнь, родная! — Смугло-розовое лицо Стеши. От сравнения не дрогнуло, не стукнуло сердце. — Варвара сама на шею не бросится. Походи да походи, даром что на вид попроще. С голыми руками не приступишься — спалишь ладонь. Дурак! Дурак старый! К сорока годам подхожу — и приревновал». Семен приподнялся, облегченно вздохнул и легонько, бережно поцеловал жену.