Красавица и босс мафии - Лола Беллучи

class="p1">Аура насилия, всегда окружавшая его, сегодня пульсирует, как живой организм, поднимаясь и опускаясь в том же ритме, что и его грудь. Витторио несет огромный пистолет, его темный костюм намок, а белая рубашка под ним ясно дает понять, что на ней кровь. Когда-то он казался мне лицом моих самых прекрасных кошмаров, но, конечно, он не мог довольствоваться только этим. Витторио не устраивает ничего, что не было бы абсолютно всем, что нужно мне.

Он также является лицом моих самых мрачных снов, тех, где я купаюсь в крови, и мне это нравится.

Его голубые глаза ищут мои, и я тут же сдаюсь. Его руки поднимаются, в одну секунду оставляя оружие, а в другую поддерживая меня, не давая моим коленям вернуться на землю.

Каждая из слезинок, которые я копила для него последние несколько дней, и каждая, которую я не выплакала, с болью и облегчением вырывается из моего горла, превращая меня в кровавое, рыдающее месиво.

Все мое тело сотрясается от силы эмоций, и я передаю каждую из них Дону, потому что он всегда был намного лучше меня в их понимании, в их организации, в том, чтобы сказать мне, что с ними делать.

Вот только в этот раз я не смогла бы сделать ничего из этого.

Понимая это, Витторио ничего не говорит, с его губ не слетает ни приказов, ни слов утешения. Он позволяет мне плакать и просто обнимает меня. Его тело обнимает меня, даря облегчение и комфорт, его присутствие — это все, что я чувствую, и даже больше. Он делает шаг назад только тогда, когда мои рыдания переходят в бессвязные всхлипывания.

— Ты пришел. — Мне удается сказать это тихо, и я чувствую, как его большой палец гладит мое горло, ища метку, которой там нет, прежде чем его рука достигает моего лица, смятенного эмоциями. И все же рука Витторио дотягивается именно до того места, куда сегодня больно ударил Коппелине. — Ты пришел, — повторяю я шепотом, все еще не веря в это.

— Кто сделал это с тобой, малышка? — Спрашивает он, отводя взгляд от моего лица. — Скажи мне имя трупа, и я сотру его существование с лица земли, как уже сделал это с их жизнью. — Мне не должно нравиться это обещание, но оно расцветает во мне, как сияющий цветок, выделяя кислород в моем сердце и заставляя меня облегченно вздохнуть.

— Массимо, — бормочу я, и Витторио кивает. Я продолжаю смотреть на него, не в силах поверить, что он действительно здесь, что все закончилось, что я пробудилась от кошмара, в который погрузилась последние несколько дней. — Ты пришел. — Я еще теснее прижимаюсь к его телу и вдыхаю запах, который опьяняет меня даже в смеси с бесчисленными другими.

Кровь на его одежде окрашивает мое платье в красный цвет, растекаясь по белой ткани, словно взрыв цвета. Витторио пробегает глазами по всему моему лицу, долго исследуя его. Он анализирует каждую мою черту, как будто знает ее наизусть и проверяет, все ли на месте. Затем из его груди вырывается долгий, медленный выдох.

— Скажи что-нибудь, пожалуйста! — Прошу я, ужасаясь мысли о том, что если он продолжит молчать, его образ, его объятия, его запах могут просто исчезнуть и оставить меня здесь, в одиночестве, чтобы я поняла, что все это было лишь очередной уловкой моего воображения в попытке уберечься от правды, которая, казалось, готова была меня разорвать.

Больше, чем похищение, больше, чем боль, больше, чем Коппелине и все, что он сделал. Все это причиняло боль, все это заставляло меня молить о смерти, но только одно заставляло меня склонить колени: то, что Витторио не пришел.

— Как я мог не прийти, если они вырвали мое сердце из груди, милая? Я не очень хороший человек, Габриэлла, но даже я не могу жить без него. — Слезы снова заливают мои глаза, на этот раз от совершенно другого отчаяния.

— Ты не можешь говорить такие вещи. Ты… ты… — Я заикаюсь, теряя способность говорить, когда рыдания снова прорываются сквозь меня.

— Я не могу? — Спрашивает он, и я качаю головой, отрицая это. Витторио кивает и делает два шага назад. Моя грудь сжимается, но только до тех пор, пока я не понимаю, почему. Мир перестает вращаться, когда он двигается. Весь воздух вокруг нас становится бесполезным, потому что мне больше не нужно дышать, не тогда, когда в замедленной съемке я наблюдаю, как Витторио Катанео, бесстрашный лидер Саграда, преклоняет колени. Дон преклоняет колени. Он преклоняет колени передо мной. — Тогда я поклонюсь, — говорит он и вскоре делает это. Витторио сгибается в глубоком поклоне, и это притягивает мое собственное тело к полу.

Я тоже падаю перед ним на колени. Его руки летят к моему лицу, прежде чем он целует меня. Его вкус электризует мое тело, выбрасывая в кровь вещество, гораздо более мощное, чем адреналин. Я задыхаюсь, но даже когда мне нужно отдышаться, я все равно не могу отстраниться.

— Я люблю тебя, — признаюсь я, клянясь себе больше никогда не упускать возможности признаться ему в своих чувствах. — Я люблю тебя, Витторио, и ничто не причиняет такой боли, как мысль о том, что я никогда не смогу сказать тебе это. — Он прижимает свое лицо к моему, его глубокие выдохи, кажется, облегчают его с каждой секундой.

— О, малышка. — Его губы снова прижимаются к моим, и наш поцелуй возобновляется, медленный, изучающий, восхитительный. — Ты будешь говорить мне это каждый день, всегда, до конца наших дней, и я не собираюсь отказываться, — пробормотал он, прильнув своим ртом к моему, заставив меня улыбнуться.

— Да, — отвечаю я. — Да.

Потому что, конечно, этот момент между мной и Витторио никогда не мог быть обычным.

Он должен был произойти среди обломков церкви, где на каждом метре пространства вокруг нас следы из тел и крови. След, который мой падший ангел проложил только для того, чтобы добраться до меня.

— Выйдешь за меня замуж, Габриэлла? — Неожиданно спрашивает он, и мои глаза расширяются, прежде чем я успеваю моргнуть. — Будешь моей, полностью моей, каждой частичкой себя? — Наши тела так прижаты друг к другу, что я чувствую сердце Витторио так же, как он мое.

Они бьются бешено и в то же время в одном ритме.

— У тебя есть все части меня, все мое сердце и все мои "да" до конца наших дней, — обещаю я, потому что, хотя он и спрашивает, правда в том, что каждая из этих частей меня уже безвозвратно стала его частью