Каган русов - Сергей Шведов

- А почему ты так уверен, что воевода Михаил изменил клятве, данной Святославу? – опять было вскинулся Троян.

- Изменил, - сказал спокойно Азар. – В этом у меня сомнений нет. Именно на Михаила рассчитывали ромеи, посылая в Болгарию Бориса. Натан сговорился с ним задолго до того, как царевич пересек границу.

Воевода Михаил не рискнул сам явится на глаза Белому Волку и прислал к нему посланца. Боярин Симеон пучил на русов глаза и все пытался дознаться, кто и почему закрыл городские ворота.

- Раз закрыли, значит так надо, - холодно бросил ему Вадим.

- Кому надо? – не сдавался Симеон.

- Мне надо, - жестко сказал Белый Волк. – Передай воеводе Михаилу, что Переяславец я царевичу Борису не сдам.

- Да где он тот царевич Борис? – возмутился Симеон. – Кто его видел? Чудишь ты, воевода. Садишься в осаду, а в городе продовольствия на два дня. Взбунтуются люди – не удержишь.

- Как это на два дня, - шагнул к Симеону Троян. – А где деньги, боярин, которые тебе были выданы на приобретение запасов?

- Так ведь не успели, – развел руками Симеон и растерянно оглянулся на своих мечников. – Ведь месяца еще не прошло.

- Виляешь, боярин, - страшно глянул на болгарина Вадим. – Ну да ладно, спрос с тебя позже будет. А пока вели забивать коней. Конину будем есть по твоей милости. Так и объяснишь обывателям.

- Как скажешь, воевода, - испуганно отозвался боярин и поспешил убраться с глаз рассерженного Вадима.

Теперь даже у Траяна не осталось сомнений по поводу верности болгар клятве, данной кагану Святославу. Переяславцы заволновались было, узнав об осаде, но тут же успокоились, словно по мановению чьей-то невидимой руки. А рука эта, скорее всего, принадлежала воеводе Михаилу, выгадывавшему удобный момент, чтобы ударить русам в спину.

Царевич Борис подошел к городу в полдень следующего дня. Надо отдать должное Азару, он точно подсчитал численность болгарской рати. Шестьсот ладей выплеснули на пристань тридцать тысяч облаченных в бронь людей и закачались на дунайской воде ленивыми утицами.

- Шестьсот ладей для нас много, - спокойно сказал воевода Вадим, наблюдая за болгарами со сторожевой вежи. – Ста вполне хватит. Остальные – твоя забота, Троян.

- Значит, в осаде сидеть не будем? – спросил Ставр. – А зачем тогда коней забили?

- Не оставлять же их болгарам, - усмехнулся Вадим. – Помощи нам ждать неоткуда, а за время осады люди ослабеют. Да и не позволят нам отсиживаться за стенами. Воевода Михаил сегодня же ночью ударит нам в спину и откроет Борису ворота. Сил у болгар в восемь раз больше, чем у нас. Такой вот расклад, боярин.

- Надо поджечь город, - предложил Троян. – Пока болгары будут тушить пожар, мы без помех прорвемся к пристани.

- Зажигательную смесь приготовишь? – обернулся к Азару Вадим.

- Сделаю, - кивнул головой ведун Чернобога.

Пожар вспыхнул в городе, как только стемнело. Для воеводы Михаила, изготовившегося к нападению на русов, это явилось полной неожиданностью. И пока болгары метались по Переяславцу, пытаясь остановить бушующий огонь, воевода Вадим приказал открыть городские ворота. Атака русов была настолько неожиданной и стремительной, что ратники царевича Бориса не успели изготовиться к обороне и были отброшены от пристани. Сеча была жаркой, но короткой. В болгарском стане началась нешуточная паника, и воеводам царевича Бориса с трудом удалось остановить бегущих людей. Пристань уже была объята огнем. Горели и ладьи, стоящие у берега. А русы исчезли, словно их и не было, к великой растерянности царевича Бориса и его воевод.

- Но ведь не на небо же они ушли? – ошарашенно спросил один из воевод.

- Скорее уплыли по Дунаю, - усмехнулся царевич и указал рукой на едва заметные тени, скользившие по воде.

Магистр Константин уцелел чудом. Правда, для этого ему пришлось сдать оборотню едва ли не всех своих людей в Болгарии, включая и уважаемого Натана. Отдал он ведуну Чернобога и письма болгарских бояр с клятвами верности ромейскому императору. Впрочем, о Натане магистр не скорбел. Иудей был повинен в смерти его брата Алексея, и спускать ему эту вину Константин не собирался. Если до Натана не доберется ведун Азар, то магистр сам сведет счеты с коварным купцом. Ведь договорились же, что Алексей останется в стороне, так нет же, сефард натравил на боярина гана Аршака. А главное, оборотень остался живехонек. Магистр Константин отлично понимал, что именно он отдал Азару в обмен на свою жизнь. Теперь у Святослава появился отличный повод для вторжения в Византию, и уж конечно каган этим поводом воспользуется. Правда, у Константина сохранялась надежда, что ведун Чернобога сгинул где-то на пути из Византии в Болгарию, во всяком случае, к началу мятежа, поднятого болгарами против кагана Святослава, он опоздал. Из Болгарии шли обнадеживающие вести. Царевич Борис выбил русов практически из всех городов и даже занял Переяславец, объявленный Святославом столицей своей обширной империи. Успех был налицо, и Константин, воспрянувший духом, мог теперь с полным правом принимать поздравления не только от своих сторонников, но и от врагов. Правда, победа царевича Бориса над русами не привела к облегчению налогового бремени для константинопольцев. Император Никифор с упорством, достойным лучшего применения, продолжал возводить стену вокруг императорского дворца и тратить огромные деньги на укрепление армии. Количество закованных в сталь клибанофоров достигло устрашающей цифры в пять тысяч человек. А количество денег, потраченных на их снаряжение, перехлестывало все разумные пределы. Стычки между горожанами и армейцами стали происходить с завидной регулярностью, что не могло не озаботить императора. После одной из таких стычек, где армия понесла значительный урон, Никифор решил, что пора подумать и о народе. Для успокоения черни он решил устроить в городе грандиозные скачки, заодно продемонстрировав и растущую его заботами мощь империи. Замысел был хорош, но как всегда подкачало исполнение. Простолюдины, заполнившие под завязку трибуны, были настолько шокированы появлением на ипподроме пехотинцев, марширующих под рев боевых труб, что ударились в панику, вообразив, что император готовит для них расправу за бесконечные ссоры с армейцами. Это дикое недоразумение, свидетелем которого был и магистр Константин, привело к многочисленным жертвам. В чудовищной давке, возникшей на ипподроме погибло несколько сотен человек, а покалеченных считали едва ли не тысячами. К сожалению, пострадали не только простолюдины, но и весьма уважаемые люди. Винить императора Никифора в сущности было не в чем, тем не менее гнев народный обрушился именно на его голову. Магистр Константин неожиданно для себя стал участником еще одного жуткого происшествия, едва не стоившего жизни Никифору Фоке. Разъяренные родственники людей, погибших в давке на ипподроме, перехватили императора и его свиту на одной из узких улочек Константинополя. В Никифора и патрикиев полетели камни, а растерявшиеся телохранители не успели вовремя оттеснить толпу. Магистр Константин, хоть и получил чувствительный удар в бок, но все же сумел подхватить падающего с коня Никифора. Императору стало дурно в самый неподходящий момент. Подобные нервические припадки случались с ним и раньше, но нынешний мог иметь для него самые тяжкие последствия. Взъярившиеся горожане теснили телохранителей, многие патрикии разворачивали коней, пытаясь спастись бегством от града камней, а далеко уже немолодой магистр Константин с трудом удерживал в седле обеспамятовавшего императора. Положение спас епарх Сисиний, случайно оказавшийся на месте происшествия. Собрав своих стражников он обрушился с тыла на обезумевшую толпу, чем незамедлили воспользоваться телохранители. Императора привели в чувство и увезли во дворец, за высокую каменную стену, которую он все-таки сумел возвести назло константинопольцам. В довершение всех бед, свалившихся на голову несчастного Никифора, в ночь, последовавшую за бунтом черни, умер его отец, патрикий Александр, человек благочестивый и далеко не глупый, оставив тем самым своего сына наедине с недружелюбно настроенным к нему миром. Узнав о смерти отца, Никифор погрузился в глубокую печаль, из которой его не смогла вывести даже прекрасная Феофано, явившаяся просить за своего хорошего знакомого бывшего доместика Иоанн Цимисхия, ныне находящегося в опале. Никифор, впавший почти в полную прострацию, не сумел устоять против увещеваний жены и дал согласие на возвращение в Константинополь двоюродного брата. По мнению Константина, которое он не постеснялся высказать епарху Сисинию, это было ошибкой. Правда, высказал он свое мнение вдали от ушей императора и его супруги, в собственном доме, где угощал епарха вином, доставленным из далекой Колхиды.