Пламя зимы - Роберта Джеллис

– Ты ранен, – сказала она мягко, когда наши губы разъединились, и голос ее дрожал.

Я не потрудился рассказать, что упал на короля, который потерял равновесие, взбираясь по разбитым бревнам частокола, и если бы не счастливый случай, что я упал назад, со щитом и мечом наверху, мы оба погибли бы. Стефан сумел проткнуть человека перед собой, но я никогда не смог бы увернуться от двоих, появившихся сбоку. Поскольку это произошло, когда я только собирался подняться, то ударил первого в пах своим щитом и настиг второго ударом, который выбил меч из его руки и рассек его бедро до кости. Фактически, моя нога не была ранена при падении. Но второй вооруженный всадник, которого я ранил, упал на нее и должно быть сломал одну из малых костей ступни, а сражение было в таком разгаре, что я вскочил и ходил на этой ноге, пока крепость не была взята. И только потом почувствовал, что мой ботинок придется разрезать, потому что вся нога распухла.

Уже заручившись состраданием Мелюзины, не было необходимости описывать еще что-либо из этого. Я помнил свой урок с Одрис. То, чем я думал развлечь ее, заставило Одрис побледнеть и почувствовать тошноту от ужаса. Пусть Мелюзина думает, что я просто неуклюж. Она бы уделила внимание моей ноге и некоторым другим синякам, которые я получил в это же время, просто из нежности, не уточняя в воображении все виды ужасов, которые не случились, но могут случиться в будущем. Я помнил также, что ее отец и брат погибли в сражении и не хотел напоминать ей об этом.

– Если ты поранил ногу, – сказала Мелюзина резко, но не выпуская моей руки, – то почему ты простоял на ней в течение нескольких часов? Думаешь, это приведет к добру?

– Нет, – смиренно ответил я, – но сначала я об этом не подумал, а уже в церкви, ты же знаешь, я не мог уйти, пока не закончится служба. Это выглядело бы как еще одно преднамеренное оскорбление. Но благодаря ране я могу отпроситься с дежурства днем, чтобы отдохнуть. Стефан будет с Мод и я буду ему не нужен. Ты отпросишься у королевы, чтобы ухаживать за мной?

– У нас есть где поселиться? – спросила она.

Я почувствовал, как мое лицо исказилось. – Приехало так мало людей, что ты можешь выбирать все, что тебе понравится, кроме дворца епископа или открытого воздуха. Если ты интересуешься комнатой, то я ее уже выбрал. Я взял комнату, которая должно быть была одной из канцелярий. Ты знаешь, все служащие сбежали, но мы пришли слишком быстро, чтобы успели все разворовать. Я мог бы поискать квартиру на стороне – там было бы, я полагаю, больше удобств, но… но дворец такой пустой… в нем даже эхо.

Мелюзина уставилась на меня, с минуту помолчала, а затем сказала мягко:

– Я не представляла, что дела пришли в такое плохое состояние.

Я не знаю, что она прочитала на моем лице, но она смотрела вниз, мимо меня, затем положила мою руку на свое плечо и сказала, вполне оживленно:

– С твоей больной ногой это камк раз хорошо, что комната неподалеку. Давай пойдем туда. Потом я спрошу королеву, можно ли мне остаться с тобой, и, если она даст разрешение, я попрошу ее сказать королю, где ты. Затем я принесу обед, и мы вместе поедим в нашей комнате.

Я открыл рот, чтобы запротестовать, но увидел, что темнота, из которой я только что выбрался, надвигается на меня, и я промолчал. Была дорога каждая минута света, поэтому я позволил Мелюзине помочь мне дойти до комнаты, которая была во флигеле дворца, переставшего быть кельями для священников или чиновников. Это была небольшая комнатка. Я собрал две жаровни и хороший запас древесного угля, поэтому в ней было тепло. В комнате находилась легкая походная кровать, но я выбросил ее и заменил двумя новыми свеженабитыми соломенными тюфяками. Внизу было шерстяное одеяло, которым я пользовался на марше, когда спал на холодном полу; сверху лежало чистое одеяло, которым я пользовался только, когда спал с Мелюзиной, и я знал, что вдобавок у нее будет ее собственное. Я подобрал два табурета и она подтолкнула один из них поближе к матрацам так, чтобы у меня было место расположить ногу, и велела мне сесть.

Я видел, что Мелюзина осмотрелась вокруг с удовлетворением, но, когда она повернулась ко мне, я не встретил ее взгляда. Молча она сняла свой плащ, отколола булавки на моем и размотала ленты, которые стягивали мой ботинок, и сняла его. Наконец, она цыкнула языком, натянула свой плащ на мою ногу, чтобы ей было тепло, и коснулась моей щеки, потом поднялась и вышла.

Это прикосновение было полно нежности, но оно только придвинуло темноту ближе. Я был уверен, что Мелюзина возбуждала меня в уединении нашей комнаты, стараясь повлиять на меня, чтобы я оставил короля – не для того, чтобы присоединиться к императрице (Мелюзина не была так глупа), но чтобы найти нейтральное убежище в Джернейве.

Это верно, что там мы были бы в безопасности и не присоединялись бы открыто ни к какой партии. Стефан не посылал вызовов людям из северных графств. Хотя принц Генри номинально был его вассалом и давал клятву оказывать поддержку, если когда-нибудь она понадобится Стефану. Король был слишком благоразумен, чтобы испытывать эту клятву, особенно с тех пор, как он не нуждался в людях. Его армия была уже больше, чем любая из тех, какие можно было собрать при мятеже. Поэтому все, что было бы необходимо, это послать нас в безопасное место без потери моего положения как телохранителя и под защитой от любой вероятности открытого конфликта с королем Дэвидом или императрицей. Было и оправдание, позволяющее взять Мелюзину на север. Я мог бы подумать о нескольких причинах, но проще всего было бы, если бы она обнаружила, что ждет ребенка.

Не храня верности никому лично, кроме, возможно, меня, Мелюзина никогда бы не поняла моего отказа. Она бы почувствовала, что я преднамеренно подвергаю ее опасности и было бы бесполезно предлагать послать ее в Джер-нейв одну. Если бы я погиб с королем, она не могла бы надеяться возвратить назад Улль, так как обидела императрицу Матильду, не поехав с ней. Хуже всего то, что она чувствовала бы, что я не заслуживаю ее верности, и ее гнев был бы гораздо сильнее.

К тому времени, когда Мелюзина вернулась, нагруженная двумя большими корзинами, я довел себя до состояния ребенка, терзаемого кошмаром. И конечно, в итоге я недооценил ее. Это, должно быть, действительно было следствием общения с Матильдой, что ввело ее в открытую ярость, когда мы разошлись с ней в Бате. Мне следовало вспомнить, что Мелюзину воспитывали восемь своевольных мужчин (конечно, не все одновременно, но она много рассказывала мне о своем отце и братьях), и она знала очень хорошо, что противостояние это не метод улучшить собственное положение.

Не потому ли она встала на колени рядом со мной и спросила: