Перехваченные письма - Анатолий Вишневский

Когда родители уехали, история завертелась. Неожиданное нападение на Францию не дало ей возможности подготовиться к крещению, потом бегство пешком с малыми детьми по дорогам Франции, ночевки под бомбами под телегами и грузовиками и — возвращение домой с острой формой скоротечной чахотки. Вот так она и не успела стать христианкой по каноническому положению, хотя умерла христианкой по своему углубленному духу. На другой день я опять приехал на велосипеде. Совершил с большим духовным подъемом чин отпевания, проводил гроб на местное кладбище… Когда наладилось сообщение с Парижем и я смог поехать к Владыке, я рассказал ему, как перенесли момент оккупации, что произошло и в Русском доме Ст. Женевьев, и в нашем детском доме Вильмуассон (они отстоят друг от друга на 4–5 км), потом я долго не знал, как начать, и, наконец, сказал, что сделал нечто такое, о чем даже боюсь сказать.

Он меня долго спрашивал и, наконец, я осмелился сказать, что отпел некрещеную еврейку. Владыко поначалу сделал строгий вид и спрашивал: «Как же ты мог? Как? И Евангелие читал? И „Со святыми упокой“ пел? И „Вечную память“ возглашал? Как же ты это сделал?» Я ему сказал все, как было, как она умирала. Потом сказал, что остались две сестры, которые тоже тянутся ко Христу, и я мог бы им показать пример отсутствия любви, и наконец сказал, что не посмел отказать ей в недрах Авраама, Исаака и Иакова, на которые она имеет больше прав, чем я сам, по своему происхождению и по духовной настроенности. Владыко рассмеялся, привлек меня себе на грудь и сказал: «Спасибо тебе, мой мальчик, что я в тебе не разочаровался!»

Из воспоминаний Мишеля Карского

Я не помню Дины, но помню, как моя мать рыдала, когда узнала о смерти сестры, и как отец пытался ее успокоить.

Николай Татищев — матери

20 сентября 1940

Милая мама, если еще возможно покупать мед по той цене, неплохо бы приобрести 4 кило (=8 фунтов, сколько я понял, по 12 frs. фунт, всего на 96 frs.). Мы вступаем в трудные месяцы, и пока за наши бумажки (деньги) что-то дают, необходимо как в можно большем количестве обменять их на продовольствие. С отоплением перспективы не блестящие. Заказал дров на 600 frs. и собираюсь ставить электрическую печь (1000 frs.).

Дети здоровы, учатся, спокойны. Относительно панихиды я не уславливался заранее — просто ты придешь ко мне к 12 часам в нужный день, и мы пройдем в одну из окрестных церквей, дабы на месте заказать и отслужить[257]. Не забудь, s.t.p.[258], принести книгу Prières[259] Киркегарда[260]. Просматривал еще раз этого Сладкопевцева — Вышеславцева — легко, не выстрадано, от головы, не от сердца и, следовательно, не свое и не интересно (проходит мимо). Как у Гете:

«…Сердца не придашь сердцам,Когда оно от сердца не исходит».

Мы продолжаем уклоняться от визитов, которые выводят нас из колеи, возбуждают детей и мешают мне с ними заниматься в воскресенья.

Степан и даже Борис иногда стоят в очереди на базаре. Степан собирается, выучив, прочесть на могиле «По небу полуночи…»; при этом вспоминает, что «мама везде слышит, но на могиле особенно». Я сделал то же наблюдение — общение с умершим на его могиле, если не более интенсивно, чем порой в любом месте, то, во всяком случае, имеет особый характер.

Из воспоминаний Зоэ Ольденбург

Я встретила Карскую снова спустя год, пораженную отчаянием после разгрома. У той же самой подруги, у которой была небольшая мастерская по росписи тканей. И я снова вижу ее, все такую же высокую и стройную, ее вьющиеся, немного растрепанные волосы, ее белое (дело было летом), смягченное веснушками лицо.

Нам предстояло работать вместе в этой самой мастерской — там, в просторной комнате, мы все, четыре или пять женщин, с утра до вечера, стоя, расписывали квадратные куски шелка (крепдешина, атласа, искусственного шелка и пр.), натянутые на подрамники.

Мы поверяли друг другу наши воспоминания молодости (впрочем, мы все еще были молоды), наши тайны. Философские или литературные споры, шутки и слухи, неизбежные воспоминания о довоенной еде (потому что мы были голодны) — все перемешивалось.

Зима 1940–1941 годов была трудной. Мы оборачивали ноги старыми газетами, а наши руки, целый день соприкасавшиеся с бензином, спиртом, и анилином, становились разноцветными и трескались от холода.

Она жила в Монруже. Ее квартира была настоящим фонарем — окна со всех сторон, и холод был такой, что у маленького Мишеля руки становились синими. Я вспоминаю, как однажды мы пытались заставить гореть полуобгоревшие брикеты, используя для растопки ее старые кисти. Но она продолжала писать. В то время — мой портрет, который и сейчас у меня, — образ молодой особы в черном, увенчанной довольно нелепой черной шляпкой с вуалью (была такая мода).

Степан Татищев — Ирине Коротковой (крестной матери)

13 января 1941

Милая тетя Ирина. Нам было очень весело у тебя. Мне грусно, что ты так далеко живешь от нас и что мы не можем быть друг у друга чаще в гостях. Спасибо тебе и дяде Александру за игрушки и за угочение. У нас было много детей на елку… Целуем тебя. Степан, и Борис, и тетя Бетя.

Приписка рукой Н. Татищева (более поздняя): 13/1 1941, понедельник. В этот день в госпитале в Цюрихе умер Джойс, человек, сильно повлиявший на выбор имени Степану[261].

Без даты

Милая мая тетя Ирина. Мы просим чтоб ты нам больше не присылала (приписка рукой Н. Татищева: P.S. Это, конечно, написано под диктовку Бети) спосибо за автомобиль. У нас уже кукушка прилитела. Меня зовут тетя Оля а Бориса Машенька. Целую тебя. Тетя Оля.

18 мая 1941

Милая тетя Ирина. Мы учимся танцовать и очень хорошо, но нужно далеко ходить в школу… Мы идем с одними детьми и у нас имеюца башмокi чтоб становица на пвантах и я ходил в нашем доме. В четверг мы пайдем в школу учится танцовать и наденем их в школе… У нас уже имеюца питухи и очень много васильков и Маргаритков и было очень много фиялок и я и Машенька надеемся что у нас будет много роз. Сергей Ивануч Шуршун помог нам капать и мы дакопали и мы сняли поле и его скоро дакапаим. Мы уже ходили в лес за сучьями, и Машенька тосчила сучи, а я слидил, чтоб нас не паймали а на поли мы зделали скамейку из кусков земли. Спроси Илюшу понравились те гуси, которыя тятенька привез а мы когда приедем тоже привезем иму какуйни буть игрушку. Ни гавари Илюши что я пишу что мы ему привезем игрушку эта иму падарок.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});