Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл

начале 1932 года умер отец Зельды, и это привело к очередному срыву. Ее положили в клинику Фиппса в Балтиморе. В этой клинике все оказалось совсем иначе, чем у Пранжена; пребывание совпало с интенсивным периодом творческой активности, и хотя со стороны Зельда казалась молчаливой и отстраненной, в голове она летала и каждый день по несколько часов писала свой первый автобиографический роман – «Спаси меня, вальс».

Чисто с терапевтической точки зрения это был очень важный для Зельды проект. Она сама рассказывала о своей жизни, а не представала перед читателем сквозь призму восприятия Скотта. На примере своей героини Алабамы она смогла задать себе самые важные вопросы: кто она? Что успела сделать? Юношеская решимость противостоять отцовским моральным правилам, его принципиальности и профессиональной этике теперь вызывала у нее недоумение. Она пыталась представить, как бы все для нее обернулось, если бы она приняла приглашение Седовой двухлетней давности и присоединилась к труппе балета Сан-Карло. В романе ее Алабама живет в дешевых пансионах Неаполя, но потом добивается успеха и становится солисткой балетной труппы. Однако, возможно, бессознательно комментируя собственную трусость, Зельда делает так, что ее героиня получает травму и не может продолжать карьеру. В конце романа Алабама возвращается к мужу, Дэвиду; роман заканчивается сценой, где они сидят среди беспорядка, оставшегося после очередной вечеринки.

Опыт написания романа не только позволил Зельде терапевтически проработать основные события в ее жизни, но и принес истинное писательское удовлетворение. Технически роман не лишен недостатков: его структура несколько бессвязна, манера слишком субъективна и перегружена деталями, но отдельные отрывки обладают такой блестящей визуальной образностью и сенсорной яркостью, что переживания Алабамы предстают перед читателями ясно, будто собственные галлюцинации. Зельда отправила роман в издательство «Скрибнерз», надеясь, что его напечатают.

Еще больше надежд Зельда возлагала на восхищение и поддержку мужа, но в то время Скотт как никогда тревожился за свое творчество и опасался, что его талант «мертв и похоронен», так как все его мысли занимало беспокойство о здоровье Зельды, оплате медицинских расходов и обучения Скотти. Он заканчивал писать свой четвертый роман «Ночь нежна», который дался ему мучительно и отнял много времени, и выяснилось, что книга Зельды во многом пересекается с его собственной, а основные образы и описания очень напоминают параграфы из его книги. Скотт решил, что Зельда нанесла ему чудовищный предупредительный удар, и мог воспринимать ее роман исключительно как предательство и угрозу. Не делая скидки на деликатное состояние ее психики, ослепленный страхом неудачи, он начал писать язвительные письма ей самой, ее врачу и издателям.

Его тревога не имела под собой никаких разумных оснований. Много лет спустя «Спаси меня, вальс» причислят к женской литературной традиции и поставят в один ряд с поэтическими повествованиями Шарлотты Перкинс Гилман и Вирджинии Вулф. Но когда он только вышел, его почти никто не заметил. Роман разошелся тиражом менее полутора тысяч экземпляров, пара критиков отметили оригинальность литературной манеры Зельды, но в основном все сошлись во мнении, что читать его невозможно.

И хотя книга Зельды не смогла навредить карьере Скотта, она снова вскрыла существовавший между ними фундаментальный конфликт. Блестящая история взлета и обогащения, которая началась для них в 1919 году – любовная история Фицджеральдов, – принесла им славу и много возможностей, но все, что их объединяло, также неумолимо их ограничивало. Легенда, которую они сами создали, не давала им обоим никакого шанса на равноценное личностное развитие. В минуты уныния Скотт начал помышлять о разводе: он уже не смог бы спасти их обоих, но еще успел спастись бы сам.

Зельда к тому моменту, по сути, стала инвалидом. Хотя в ее воображении бурлила жизнь, ее кожа потускнела и покрылась морщинами. Она до крови искусала губы, на лице часто играла бессмысленная улыбка. Иногда ей становилось лучше, и она могла жить со Скоттом в доме, который они снимали. Бывали дни, когда казалось, что их прежняя близость почти вернулась. Но ее речь и движения приобрели пугающую отрывистость – один из их соседей в Балтиморе сравнивал ее со «сломанными часами», – и между периодами относительного затишья у нее бывали суицидальные настроения, а еще она ударилась в религию, чем очень пугала Скотта.

Записи в дневнике Скотта за 1935 год полны безвыходного отчаяния: «Работа да нервы… Страшные долги… Зельда в аду». Но в следующем году наметились существенные перемены к лучшему. Скотт начал подолгу жить в глуши в Северной Каролине; там он отдыхал и вскоре решил переехать туда насовсем и договорился о переводе Зельды в соседнюю психиатрическую клинику Хайленда. В этом заведении, строгостью напоминавшем монастырь, с невротичными «творческими» женщинами не церемонились и подвергали их суровым физическим нагрузкам, но было и преимущество: Зельде разрешали рисовать, и в 1936 году ее художественная активность нашла новое применение.

Она снова взялась за кисти еще в Фиппсе, и Скотт, возможно, бессознательно пытаясь извиниться за нападки на ее книгу, организовал в Нью-Йорке небольшую выставку ее картин. В прессе, как обычно, ее называли «великолепной», «почти мифической» звездой 1920-х, и Зельду раздражало, что пресса зациклилась на этом ее образе, но в журнале «Тайм» выставку хвалили и называли «работой блестящего интроверта… полной живости и ритма». В Хайленде Зельда продолжала рисовать; опыт написания портретов и пейзажей выкристаллизовался в фантазийные абстрактные полотна; их формой и цветом она пыталась передать интенсивность своих внутренних переживаний.

Тем временем Скотт уехал в Голливуд и стал писать сценарии для студии Эм-джи-эм, обеспечив себе столь необходимый постоянный доход – тысячу долларов в неделю. Он чувствовал себя намного счастливее, так как встретил и полюбил молодую британскую журналистку. Шейла Грэм была спортивной белокурой красавицей и внешне напоминала Скотту Зельду, но, в отличие от последней, была чрезвычайно прагматична и добродушна. Он дал ей чудесную характеристику, назвав «одной из немногих красавиц поколения Зельды, без потерь доживших до 1938 года».

Зельда по-прежнему занимала центральное место в жизни Скотта, и Шейла никогда бы не смогла ее потеснить, но Скотт давно пришел к выводу, что они с Зельдой не могут проводить в компании друг друга больше нескольких дней или недель. Весной 1940 года Зельда вышла из клиники Хайленда, и Скотт отправил ее в дом матери Монтгомери. Сам он жил с Шейлой в тишине и спокойствии, писал свой пятый роман «Последний магнат», пил больше, чем следовало, но уже гораздо лучше справлялся с перепадами настроения и энергии.

Они с Зельдой писали друг другу раз в неделю. Это были длинные и полные любви письма, в которых они