Избранные произведения - Пауль Хейзе

Когда во время игры на рояле он словно ненароком касался ее мизинца, она шлепала его по руке; когда во время разговора он допускал нежелательное резкое выражение, хлопала по плечу. Однажды утром она, как пантера, бросилась на него из укрытия и сдавила в нежных объятиях.

— Сегодня ваши именины, — объяснила она ошеломленному Виктору.

Только одна мысль время от времени неприятно его беспокоила: где все это время находился его друг — наместник? Почему ни разу не появился? Отчего так получается, что они день за днем могут оставаться наедине, хотя из кабинета наверху иногда слышно было шарканье сапог, а из щелей, точно предостережение оракула, просачивался табачный дым? Тайна, столь сладостная его сердцу, была не совсем по вкусу его совести, хотя ничего предосудительного не происходило. С другой стороны, не мог же он постучать в дверь кабинета и доложить:

— Господин директор, знаете последнюю новость? Я имею честь преданно любить вашу супругу; но вы можете спать спокойно: мы невинны, как жертвенные агнцы, один белый, другой черный.

Нет, такое обывательское прямодушие противоречило его представлениям о вкусе. Есть вещи, которые требуется держать в тайне, хотя сами по себе они не плохие, а, скорее, возвышенные и благородные; когда о них узнает третий, они лишаются святости. «В конце концов, это касается не меня, а ее; он же ее муж, а не мой. Раз это не волнует ее совесть…»

Недели через две ее поведение изменилось, стало непонятным, изменчивым, противоречивым; он больше не находил ее такой, какой оставил накануне. Первое время его озадачивали эти рецидивы прежнего недоверия; должно быть, они были следствием чьих-то наущений, видимо, тут были замешаны завистники и ревнивцы.

— Раз не удалось в мажорном тоне, попробуем в минорном, — сказала она однажды без видимого повода, с колким намеком, выразительно посмотрев на него. Похоже, она склонялась, особенно в данный момент, к тому, чтобы в безумной скорби, бросившей его к ее ногам, увидеть нечто наигранное, ловко обдуманный ход.

В другой раз, когда он рассказывал ей об их первой встрече, о «втором пришествии», завязался такой разговор.

— Скажите откровенно, — спросил он, — вы тогда любили меня или не любили?

Она покачала головой.

— Я считала вас лицемером.

— Почему вам пришла в голову эта странная мысль?

— Потому что вы говорили мне слишком много льстивых слов.

— Я никогда не говорил вам ни одного льстивого слова; я говорил только, что вы неописуемо красивы и что я почитаю в вас символ божества.

— Вот именно, вы говорили такую безвкусную, приторную чепуху. Она могла подействовать на тщеславных, пустых дамочек, но не на меня.

— А сейчас? — спросил он, смеясь. — Вы все еще считаете меня лицемером, поскольку я, как и прежде, нахожу вас неописуемо красивой и больше, чем когда бы то ни было, почитаю в вас символ божества?

— Гм? — усомнилась она, бросив на него недоверчивый взгляд. — Иногда нет, иногда да.

Он понял и простил: в голове истинно германской женщины просто не укладывается, что «распутник» вроде него способен на настоящую любовь. Да, она все еще не верила в истинность и чистоту его любви; об этом говорило иногда ее поведение. Она, например, могла посреди разговора вытащить из колыбели ребенка, посадить его к себе на колени и прикрываться им, как щитом. Или она не хотела впускать его, когда он приходил, и стояла в дверях, раскинув руки и закрывая вход. «Волк, не заходи в мой загон», — говорили ее глаза, в которых была угроза. Но она все же впускала его.

Иной раз в ней просыпалась Ева. Если он пропускал день, она требовала объяснений, заставляла его оправдываться. Если он заговаривал на улице с какой-нибудь женщиной, она выговаривала ему за это, внешне шутливо, но в голосе чувствовалась уязвленность.

— Вы женитесь, как и все другие мужчины, — укоряла она его горьким, почти презрительным тоном, как будто он обидел ее низким поступком.

Временами Еве хотелось помучить его. А почему бы и нет? Пользуйся прекрасной юностью; еще парочка коротких, стремительных лет, и, видит Бог, тебе вряд ли удастся кого-нибудь помучить.

С этой целью она как можно чаще рассказывала ему о своем муже, разумеется, совершенно невинным тоном; показывала свою последнюю фотографию:

— Подарок мужу ко дню рождения.

Или же она фантазировала о будущем «нашего малыша», когда «мы оба» состаримся.

— Кто это «мы оба»? — спросил он.

— Конечно, мой муж и я. Кто же еще?

Незаметно к их союзу присоединился третий: их мальчик, маленький Курт. Потому, вероятно, что Виктор из любви к матери время от времени ласково играл с ним. Или же, наоборот, потому, что поначалу он совсем не обращал внимания на это лишнее существо? Как бы там ни было, маленький Курт всем сердцем привязался к Виктору, тянулся к нему, как к отцу, но отцу, который его не воспитывал, ничего ему не запрещал, никогда на него не сердился и всегда был приветлив с ним. Когда они, Виктор и маленький Курт, играли, мать нарочно держалась в стороне, склонившись над пяльцами, подолгу не произносила ни слова, будто забывшись за работой, и только время от времени, глубоко вздохнув, поднимала на них глаза; тогда в глазах ее вспыхивал внутренний душевный свет. Свет этот благоговейно витал над ними, точно благословляя всех троих.

Неожиданно, без малейшего на то повода, она встретила его однажды утром враждебно, почти грубо.

— Когда вы снова уедете отсюда? — не поздоровавшись, резко спросила она.

— Зачем? Вам хочется, чтобы я уехал?

— Да.

— Вы причиняете мне боль.

— Вы мне тоже.

— Я — вам?

— Да. Говоря мне вещи, которые я не должна слушать, а вы не должны говорить.

— Которые и я не хотел говорить, но они сказались сами собой.

— Нельзя делать то, чего делать не следует.

— Природе неведом глагол «следует — не следует», он — порождение социальной грамматики человека. Кстати, если вы в самом деле хотите, чтобы я уехал, я это сделаю; достаточно одного вашего слова. Итак, приказывайте! Когда я должен уехать? Завтра? Или еще сегодня?

Некоторое время она мрачно смотрела на него; ею овладело беспокойство, она подошла к окну и повернулась к Виктору спиной. Будто притянутый магнитом, он подошел к ней сзади и нежно коснулся пальца ее безвольно повисшей руки, которую она не отняла. Тела их соединились, через пальцы по ним пробежал ток. Она встрепенулась и задрожала. Если не существует магии души, то магия тела существует наверняка.

Его вдруг пронзила мысль, сопровождаемая звуками фанфар и колокольным