Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал - Франсин Хирш

набит напряженной публикой. Впервые за много недель никто не жаловался на скуку. Двадцать один подсудимый, все в свежевыглаженных костюмах, занимал свои обычные места на скамьях, когда МВТ открыл заседание. Полевой подумал, что, несмотря на свой элегантный вид, они выглядят «тихими, жалкими, подобострастными», особенно в сравнении с тем, какими «наглыми, самоуверенными, напыщенными, исступленными» они смотрелись на фотографиях в дни своей славы[1303]. Трибунал предоставил подсудимым последнее слово. Внимание всех было приковано к ним, когда они друг за другом поднимались с мест с бумагами в руках и обращались к суду.

Большинство подсудимых держались знакомых тем и повторяли аргументы, ранее высказанные ими в ходе процесса. Геринг, Гесс и Риббентроп воспользовались возможностью произнести короткие речи о суде победителей. Геринг пожаловался, что суд был несправедлив к подсудимым. Гесс полубессвязно говорил о британском империализме конца XIX века. Риббентроп обличал лицемерие союзных держав. Он сардонически заметил, что победители, несомненно, «имели другие взгляды на международное право» до войны, чем сейчас. Когда он приехал в Москву в 1939 году, Сталин не обсуждал возможность мирного разрешения «германо-польского конфликта в рамках пакта Бриана – Келлога», а заявил претензии на балтийские страны и половину Польши. Напомнив о речи Черчилля о «железном занавесе» в марте 1946 года, Риббентроп заявил, что перед США и Британией теперь стоят те же проблемы, что перед Германией в 1939 году, в связи с советскими территориальными аппетитами. Смогут ли они остановить советское вторжение «на Эльбе, на адриатическом побережье и на Дарданеллах?»[1304].

Остальные подсудимые высказались в основном менее драматично, но все так же предсказуемо. Фриче, Кальтенбруннер и Франк повторили свои прежние заявления, что Гитлер обвел их вокруг пальца. Папен и Нейрат повторили, что сотрудничали с гитлеровским правительством в надежде смягчить его политику. Редер, Зейс-Инкварт и Фрик провозгласили свою вечную преданность Германии и немецкому народу. Шахт в расчете на симпатию суда изобразил себя врагом нацистского режима, чье сопротивление Гитлеру «было известно и в Германии, и за границей». Дёниц, Йодль и Кейтель в своих последних словах попытались вступиться за армию. Дёниц вновь выразил убежденность в том, что немецкая подводная война была легитимной; Йодль опять заявил, что вермахт оправданно применял так называемые «жесткие меры» против партизан[1305].

Некоторые подсудимые ухватились за темы, которые обсуждались в зале суда в последние недели, и в своих заключительных речах выразили озабоченность будущим Германии. Франк призвал немецкий народ вернуться к Богу. Розенберг объявил себя невиновным, а затем одобрил будущее осуждение «преступления геноцида» международным соглашением в надежде на то, что «ни теперь, ни в будущем не будет позволено совершить геноцид в отношении немецкого народа». Шпеер подошел с другой стороны и в своем последнем слове предупредил об опасности, которую несет современное оружие всему человечеству[1306].

После речи последнего подсудимого Трибунал закрыл заседание. Вскоре должна была решиться судьба подсудимых и миллионов немцев, принадлежавших к обвиняемым организациям. Несколько вечеров до того обвинители занимались тем, что устраивали прощальные вечеринки и паковали вещи к отъезду[1307]. В воскресенье 1 сентября советские обвинители приняли гостей и в последний раз преломили хлеб со своими западными коллегами в Нюрнберге. Все обвинители и их сотрудники в равной степени устали, надеялись и нервничали. После месяцев интенсивной работы им нужно было теперь отойти и ждать, пока судьи рассмотрят документальные свидетельства и выслушанные показания и вынесут окончательный приговор. Какие вердикты вынесет Трибунал в отношении бывших нацистских руководителей и их организаций и как повлияют его решения на послевоенную Европу? Члены советской делегации тревожились еще об одном: как Сталин оценит их работу на Нюрнбергском процессе?

Глава 14

Приговор

После того как в начале сентября Трибунал закрыл слушания, Дворец юстиции затих. Обвинители, их сотрудники и большинство журналистов уехали из Нюрнберга, а судьи перешли для последних прений из зала суда в маленький конференц-зал. Теперь для Ионы Никитченко и Александра Волчкова начался самый трудный этап процесса. Советские судьи имели указания из Москвы – обеспечить, чтобы все двадцать два подсудимых и все обвиняемые организации были признаны виновными. В то же время западные судьи сомневались в самой законности многих пунктов обвинения. Вердикты и наказания все еще были совершенно неясны. Нюрнберг затих, но советские информаторы и политические консультанты развили суматошную закулисную деятельность.

Четверо судей были образцом контраста. Анри Доннедье де Вабр был тихим человеком, способным бесконечно говорить о правовых тонкостях. Он решительно выступал за создание постоянного международного уголовного суда и хотел гарантировать, чтобы решения Трибунала во всех своих аспектах опирались на прочный правовой фундамент. Фрэнсис Биддл, последний генеральный прокурор при администрации Франклина Рузвельта, столь же подозрительно относился к советским представителям, сколь нетерпеливо к французам. Но он разделял глубокую озабоченность де Вабра тем, что Трибунал со всеми его достижениями могут в будущем списать со счетов как суд победителей. Джеффри Лоуренс, судья британского Верховного суда, все десять предыдущих месяцев служил голосом Трибунала; в качестве председателя суда он выносил постановления со своего кресла. Он неизменно поддерживал репутацию беспристрастного человека. Он настаивал на том, чтобы позволить высказаться каждому подсудимому, даже в течение дней или недель, и это служило неиссякаемым источником раздражения обвинителей. Никитченко, с его провинциальным происхождением, грубыми манерами и слабым знанием тонкостей международного права, казался белой вороной. Тот факт, что Сталин выбрал именно его на роль советского судьи в Нюрнберге, говорит о том, на какого рода процесс первоначально рассчитывала Москва. Почти все, что происходило в последние десять месяцев, противоречило этим расчетам.

* * *

Трибунал начал свои последние прения 2 сентября, но подготовка началась месяцами раньше. Весной 1946 года, пока выступала защита, судьи приступили к анализу доказательств и начали обсуждать вердикты[1308]. Никитченко и де Вабр первоначально предложили, чтобы каждый из четырех судей написал свою часть приговора, посвященную преступлениям против его страны. Биддл и Лоуренс рассчитывали повлиять в американских и британских интересах на составление всего документа и выступили против этой идеи с тем обоснованием, что судья-председатель (в данном случае Лоуренс) обычно сам пишет первую черновую версию. Никитченко и де Вабр неохотно согласились – после чего Лоуренс, который не любил никакую бумажную работу, втихую передоверил большую часть этой работы Биддлу и британскому судье-заместителю Норману Биркетту[1309].

В конце июня Трибунал провел свое первое официальное заседание для обсуждения приговора. Лоуренс раздал неполный черновик, который они с Биддлом и Биркеттом подготовили за прошедшие месяцы. Это был пространный документ – объемом с повесть