Избранное - Роже Вайян

Вот уже неделя, как агроном говорил с ними, и явится он за ответом не сегодня-завтра. Джулия предупредила его, что нужно еще получить разрешение дона Чезаре. Но то, что сама Мариетта откажется от такой неожиданной удачи, вот этого мать даже предвидеть не могла.

Мариетта упрямо твердила «нет». Не пойдет она служить к белобрысому ломбардцу. Пусть только придет ее уговаривать, она пошлет агронома к ненаглядным его козочкам…

Джулия боялась другого — что дон Чезаре не даст согласия. Уже десятки раз она замечала, как старик поглядывает на ее младшую дочку, тяжело, внимательно, ясно, хочет ее для себя, имел же он двух ее старших дочерей. Но дон Чезаре только улыбался беглой лукавой улыбкой, совсем как в молодые свои годы.

Оказывается, не желает идти к агроному сама Мариетта.

Сестры наперебой описывают ей все прелести образцового хлева, где она, Мариетта, будет полной хозяйкой. Ну просто козий дворец из «Тысячи и одной ночи». Автоматические поилки, механическая дойка, стойла моются прямо из насоса, в кормокухне смеситель работает от мотора. Хлевом ходили любоваться все жители провинции Фоджа, даже из Неаполя приезжали. Им представляется Мариетта, царствующая надо всеми этими чудесами, принимающая, как королева, визитеров, раздающая подарки; ни мать, ни сестры, ни сама Мариетта даже мысли не допускают, что, нанимая ее в служанки, агроном употребил слово «служанка» в прямом смысле. Предложить работу — это только благовидный предлог. Они сразу смекнули, что агроном хочет с ней спать, но жениться, само собой, не собирается; и они тут же приведи в боевую готовность всю свою тяжелую артиллерию: пусть он с ней спит — впрочем, они его уже достаточно разожгли, — а жениться его на Мариетте они, не беспокойтесь, заставят, а не женится — это ему еще дороже обойдется.

У ломбардца есть «фиат-1100», такой же, как у комиссара полиции.

— Он тебя в Болонью свозит, — говорит Эльвира.

(Чаще всего охотиться на «железных птиц» приезжают сюда болонцы. Поэтому в глазах манакорцев Болонья — самый главный город Северной Италии.)

— Когда я была молоденькая, — вздыхает Джулия, — дон Чезаре обещал меня в Болонью свозить.

— И меня тоже, — подхватывает Мария, — и меня тоже дон Чезаре обещал свозить в Болонью. Это, знаешь, какой город — из конца в конец можно пройти, и все под аркадами.

— И меня тоже он обещал туда свозить, — замечает Эльвира. — По городу, говорят, можно часами под дождем ходить, и хоть бы капля на тебя упала.

— Агроном свозит туда Мариетту, — говорит Мария. — Он все сделает, чего она только ни захочет. Она его околдовала.

Но Мариетта отрицательно трясет головой. Не отвечает ни матери, ни сестрам. Не пойдет она к агроному, и все тут. И замыкается в таком же упорном молчании, в каком замкнулся сам дон Чезаре.

Все три женщины думают о том, каких благ они лишаются из-за отказа Мариетты. Мария мечтает о подарках: любовник сестры непременно осыплет подарками всю ее семью. Эльвира мечтает о том, как бы удалить соперницу, уже достигшую того возраста, когда она свободно может занять ее место при доне Чезаре. Джулия мечтает о том, какой прекрасный случай представился бы натравить весь город на этого ломбардца — пускай-ка согнет шею перед законом.

— Если Мариетта не желает идти к агроному, значит, у нее кто-то есть, замечает Джулия.

— Кто бы это мог быть? — волнуется Мария. — Уж не мой ли Тонио?

Эльвира присаживается рядом с Мариеттой. И шипит ей в лицо:

— А ну говори, кто у тебя есть?

Мариетта криво улыбается и не отвечает.

— У нее кто-то есть! — хором восклицают все три женщины.

Они подымаются и плотным кольцом окружают Мариетту.

— А ну говори, кто у тебя есть?

Эльвира щиплет ее за руку повыше локтя, щиплет злобно, с вывертом. Мария хватает ее за запястья и пытается вывернуть руку. Старуха Джулия вцепляется ей в волосы.

— Говори, кто у тебя есть?

Мариетта отбивается от них изо всех сил. Ударяет мать головой, локтем отталкивает сестру. Наконец ей удается вырваться, она бегом огибает длинный стол и присаживается у кресла дона Чезаре на низенькой скамеечке, на которую иногда тот ставит ноги.

Дон Чезаре слышит, как дыхание Мариетты постепенно становится ровнее.

Женщины орут. Эльвиру сестрица ударила локтем в грудь — у нее непременно будет рак, как у жены дона Оттавио. У Джулии до крови рассечена губа — родная дочка хотела ее убить.

Дон Чезаре хлопает по столу ладонью. Женщины умолкают и собираются на военный совет в другом конце залы у огромного камина, там, где темнее. Мариетта сидит на низенькой скамеечке, уткнув лицо в ладони, и из-за колен дона Чезаре одним глазком следит за матерью и сестрами.

Теперь она дышит совсем спокойно и ровно.

Дон Чезаре не отрывает глаз от греческой статуэтки, на которую падает круг света из-под абажура керосиновой лампы.

В темном уголку у камина, в противоположном конце залы, три женщины о чем-то быстро-быстро шепчутся. Они разрабатывают военную операцию — как бы им захватить врасплох Мариетту, которая, подумать только, чуть не убила свою родную мать…

Маттео Бриганте кончил игру в «закон», ему пора идти контролировать бал. Впрочем, игра уже потеряла прежний накал с той самой минуты, когда Тонио согласился выпить стакан вина, вернее, полный стакан унижения. Доверенный дона Чезаре проиграл подряд еще шесть партий и задолжал трактирщику двести двадцать лир, но им уже никто больше не интересуется. Судьбе следовало бы остановить свой выбор на новой жертве. Хотя, возможно, и не следовало бы. Игра в «закон», как и трагедия, требует единства действия. Хорошие игроки умеют кончить игру, когда жертва покарана как раз в меру.

Тонио вышел из таверны и побрел за «ламбреттой» к Главной площади.

Под сосной Мюрата Джузеппина вкалывала буги-вуги все с тем же римлянином. Франческо, сын Маттео Бриганте, умело управлял оркестром. Рожок вел сольную партию в стиле нью-орлеанских негров. Даже римлянин, все еще презрительно выпячивавший нижнюю губу, что придавало ему сходство с императором Византийской империи, и тот при всем своем желании не мог ни в чем упрекнуть ни джаз-оркестр, ни свою партнершу. Недаром манакорцы исконные горожане, были горожанами еще в IV веке до рождества Христова, когда Порто-Манакоре считался достойным соперником Урии — города, посвященного Венере.

Наконец комиссару удалось отделаться от агронома. Он подошел к зеленому барьерчику и стал смотреть на танцующих. От пота платье Джузеппины взмокло на лопатках. Комиссар вдруг увидел глазами ее партнера-римлянина мокрое, потное платье, липнущее к лопаткам. Он повернулся и зашагал к противоположному углу площади, туда, где не так слепили глаза голубые электрические лампочки.

Обитатели Нижнего города любовались танцующими издали. Маленькими группками, в два-три человека, расхаживали по террасе курортники, ожидая свежего морского ветерка, но ветерка все не было. Гуальони, мальчишки, состоящие под началом Пиппо и Бальбо, то проносились вихрем по площади, то запруживали соседние улочки, то рассыпались в толпе курортников, словно выпущенный из ружья заряд дроби. Городские стражники, держа дубинки в руках, следили за маневрами гуальони.

Когда комиссар очутился в самом темном углу площади, он лицом к лицу столкнулся с Тонио, который приплелся за своей «ламбреттой».

— Добрый вечер, синьор комиссар, — сказал Тонио.

— Добрый вечер, — отозвался комиссар.

На Тонио словно что накатило, за минуту он даже не знал, что заговорит. Просто встретился с комиссаром, и слова вдруг стали сами складываться в связные фразы. А комиссар даже не глядел на него, рассеянно бросил «добрый вечер», и глядел-то он не на Тонио, а поверх его головы, туда, где бросали голубоватый свет электрические лампочки, развешанные для бала.

— В то утро, когда у швейцарца бумажник украли, — говорил Тонио, — на перешейке были… с моря пробрались, бросились в воду с самой вершины горы, где дон Чезаре раскопки ведет… вплавь перебрались через водослив озера… пловец, видать, классный; в молодости его «хозяином морей» величали… добрался до дюны метрах в двухстах ниже моста, через бамбуковые заросли прополз… вот потому его никто и не видал…

— Кроме тебя одного, — заметил комиссар.

— Кроме меня одного, — подтвердил Тонио. — Я на крыше находился, сушил на решете винные ягоды. А с крыши вся бамбуковая роща просматривается.

— И только сегодня ты об этом вспомнил?

— Да я не смел вам об этом сказать… человек уж больно опасный… Маттео Бриганте.

Комиссар в упор разглядывал Тонио, щупленького, низенького, в уже утратившей первоначальную белизну куртке, желтолицего, как все малярики, с желтыми белками глаз.

— Маттео Бриганте, — повторил Тонио.

Комиссару Аттилио вдруг стало грустно.