Счастливая звезда (Альтаир) - Владимир Немцов

Медоваров самодовольно улыбнулся.

- Найдем, Афанасий Гаврилович. Уже запрос сделали.

- Сделали, сделали! - недовольно пробурчал Набатников и указал на Вадима. - А с этим молодцом что делать?

- Придется авансировать. - Толь Толич погладил пятнышки усов, в глазах его блеснул злой смех. - Жесткий вагон с плацкартой. Письмецо о возврате вынужденной ссуды отправим по месту работы.

Во время этого разговора Журавлихин молчал, искал способ, как помочь Вадиму и уговорить Афанасия Гавриловича оставить его здесь, но в голову ничего не приходило. Из этого мучительного состояния вывел его Толь Толич. "Бездушный чурбан, - разозлился Женя. - У него человеческая судьба, честь, долг - все решается авансами и ссудами. Будто только в них дело". И, еле сдерживаясь, он заговорил:

- Афанасий Гаврилович! Вы когда-то поверили Багрецову. Поверьте и нам троим. Мы хоть немного, но все же разбираемся в радиотехнике. Мы такие же комсомольцы, как и он. Поверьте нашему комсомольскому слову: аппараты его должны работать нормально и будут работать. Мы вместе с ним отвечаем за это. А что касается всяких бухгалтерских дел, то, - он повернул покрасневшее лицо к Толь Толичу, - пусть это вас не тревожит. Обойдемся без писем в Москву.

Багрецов был от души благодарен Жене за помощь. Друзья не оставят в беде. Он растрогался, защекотало в носу, и чуть было не навернулись слезы, но вдруг все прошло. Последнее замечание насчет бухгалтерских дел Вадиму показалось несправедливым, оскорбительным. Он получил немного в счет аванса по командировке и вовсе не желает быть каким-то иждивенцем даже у друзей самолюбие не позволяет. Хотел было возразить, искал подходящие не обидные слова, но его предупредил Набатников.

- Я понимаю и тебя, Женя, и твоих товарищей. Поступок правильный. Другого и быть не могло. Но помните, что это не игра в благородство. Вы взрослые люди и знаете цену словам. Багрецов останутся, но не на птичьих правах, а будет получать за свой труд то, что ему положено от государства. Нечего попрошайничать, брать в долг у того же товарища Медоварова, который, конечно, не откажет, но поморщится.

- Как в долг? - Вадим побледнел от негодования, взялся за острие горячего паяльника и не почувствовал боли. - Попрошайничать?.. Я никогда не просил... Товарищ Медоваров сам предложил получить аванс.

- Запамятовали, золотко, - Толь Толич говорил ласково, укоризненно, как с ребенком. - Вы попросили взаймы. Какой там аванс - сто рублей, сами понимаете. А командировочку мы еще в Москве аннулировали.

Вадим раскрывал рот, задыхался, слова не слезали с языка. Никак не мог прийти в себя от неожиданной наглости.

- Удостоверение у меня взяли... Говорили... расчет надо сделать... Помните, еще в санатории?..

- Ах, золотко, какие могут быть расчеты по пустой бумажке? Я же вас предупредил.

- Ложь! Ложь! - в ярости, уже не помня себя, закричал Багрецов. - Как вам не совестно! Пожилой человек, в два раза старше меня... Я учиться у вас должен. А чему? Лжи, подлости?

Набатников стукнул ладонью по столу.

- Замолчи!.. Мальчишка! Кто тебе дал право кричать на старших? Как ты мог оскорбить человека - ведь он тебе в отцы годится! Он всю жизнь работал на тебя. На деньги его, мои, миллионов других людей ты учился. Человеком стал. Гнев его постепенно нарастал, но голос был сдержанным. - Забыл, где находишься? Здесь не просто палатка, а мой кабинет... И это место ты должен уважать. Сюда вызвал тебя руководитель, облеченный доверием твоего государства. Подумай об этом.

У Багрецова дрожали губы. Невидящими глазами смотрел он на Афанасия Гавриловича, и стыдно было перед ним, а сердце словно окаменело.

Женя наливал воду из графина, горлышко стучало о край стакана. Что теперь будет? Выгонят отсюда Вадима с позором, а когда приедет на работу, там в бюро комсомола письмо дожидается. Ребята смогут обсудить его только в присутствии Вадима. Персональное дело о недостойном поведении комсомольца Багрецова в командировке. Женя вздохнул и протянул ему стакан воды.

Афанасий Гаврилович перехватил его и выплеснул на земляной пол.

- Незачем. Не кисейная барышня. Солдаты без валерьянки обходятся. Итак, Багрецов, извинитесь перед товарищем Медоваровым за истерику и возьмите свои слова назад.

Во время этой сцены Толь Толич стоял к нему полуобернувшись, и даже спина его выражала благородное негодование. Услышав последние слова Афанасия Гавриловича, Толь Толич внутренне усмехнулся, скосил глаза на мальчишку, ожидая, когда он подойдет и смиренно попросит прощения.

В душе Вадима боролись два чувства. Он понимал, что своей вспышкой, нелепой и дурацкой, прежде всего, оскорбил человека, к которому его влекло, к нему он питал, может быть, по-детски наивную, но искреннюю любовь. Таким хотел быть. Он видел в Набатникове чудесное сочетание ученого, преданного своему делу, руководителя и человека, наделенного, как ему казалось, лучшими свойствами характера, подчас противоречивыми, но пленившими Вадима честностью и прямотой.

Афанасий Гаврилович требовал извинения. Разве можно не покориться? Вадим готов выполнить все, что он ни пожелает. Но в то же время большая правда настоящего коммуниста, правда, которую Вадим особенно ценил в нем и старался воспитать в себе, подсказывала совсем другое. Не может признаться, что ошибся, когда этого не было. Кроме того, во весь голос заговорило присущее ему упрямство.

Он машинально поправил галстук и шагнул к столу.

- Простите меня, Афанасий Гаврилович. Перед вами я особенно виноват. И перед вами, - Вадим приблизился к Медоварову, исподлобья глядя на его спину. Если я вас оскорбил.

- Как так "если"? - возмутился Набатников.

- Правда никогда не может оскорбить, - упрямо сказал Вадим. - А я говорил правду... За резкость простите... Не сдержался.

- Идите, - Афанасий Гаврилович глазами указал Вадиму на выход. - Вы тоже свободны, - повернулся он к Жене. - Помните о вашем обещании.

Вадим и Женя ушли. Толь Толич посмотрел в пластмассовое окошко и, убедившись, что они далеко, злобно заговорил:

- Вот она, нынешняя молодежь. Обувшись, в рот лезут. Конечно, мы этого дела не оставим, напишем куда следует. Мальчишка, щенок - и вдруг осмеливается подрывать авторитет старших, и, главное, в вашем присутствии! Какая наглость!

Набатников молча перебирал бумаги, затем поднял строгие глаза.

- Вы о своем авторитете заботитесь? Боитесь, как бы его не подорвали, зло усмехнулся он, - а сами подрываете веру в людей. И это посерьезнее. Взять хотя бы историю с Багрецовым. С детства в нем воспитывали эту веру. Учили любить и уважать старших, они, мол, справедливы, твердо держат слово... А что у вас получилось?

- Помилуйте! - Толь Толич обиженно заморгал. - Есть всякие хозяйственные соображения, финансовая дисциплина. Разве он в этом что-нибудь понимает?