Монументы Марса (сборник) - Кир Булычев

Лера опоздала на работу на пятнадцать минут. Добряк, как назло, именно в тот день не опоздал и уже, видно, отрепетировал речь о том, как вредно начальнице ходить по ресторанам, но Лера предупредила его нападение.

– Все правильно, – сказала она. – Все совершенно точно. Проницательный Добряк опять прав. Его начальница загуляла, вернулась домой под утро и страдает от похмелья.

– А выглядите вы нормально, словно выспались, – смилостивился Добряк.

Тамара спросила:

– Вам комплекс Гойи готовить? Любимов сказал, что у него новый вариант.

– Сбегай к нему, – сказала Лера. – А ты, Саня, включи анализатор.

– Как так включи? – удивился Саня, который не выносил дополнительной работы. – Пока я его настрою, пройдет по крайней мере полдня.

– А что случилось?

– У него один блок обязательно полетит. Чует мое сердце, полетит. Вы его встретили?

– Кого?

Это было сказано таким тоном, чтобы отвадить подчиненных от нескромных вопросов. Отвадить можно кого угодно, но не Добряка.

– Вашу школьную любовь.

– Встретила. Он растолстел, у него пятеро детей, и он завтра уезжает в Сенегал.

– С ума сойти, – сказал Саня. – В Сенегал! И почему я не полюбил вас в школе?

– Тебя бы все равно не взяли в Сенегал. Когда настроишь анализатор, скажешь. Я сама буду на нем работать.

– Секретное задание, – предположил Саня, но понял, что дальнейшие шутки опасны. И принялся за работу.

Лера дождалась, когда Саня ушел на обед, и сама выделила два комплекса, один – свой, другой – Ивана по его стихотворениям и жалобным письмам. Проверила. Комплекс, полученный от нескольких стихотворений, совпал.

В лаборатории было тихо. Молекулярная собака тихо рычала, переваривая информацию. Каждый человек оставляет на себе следы. Самые простые – запах и отпечатки пальцев. Запах улавливает собака, отпечатки пальцев – следователь. А если нет отпечатков? Если нет запаха – выветрился? Тогда, считай, ты никогда не узнаешь, кто здесь был и что делал. Графологи могут сличать почерки, стилисты – частотность союза «и»… На самом же деле каждый оставляет по себе долгую память. Вековую. Дотрагиваясь до бумаги, до холста, до драгоценного камня, он передает на их поверхность не только частицы пота, но и молекулы своей кожи. Кожи, которая непрерывно и незаметно стирается и нарастает вновь. И если предмет, до которого дотрагивался человек, не попадет потом в иные руки, на нем можно найти эти индивидуальные для каждого молекулы. И через год, и через десять лет. Для этого и сконструирована молекулярная собака, объект вожделения искусствоведов и криминалистов.

Молекулярная собака находит следы художника под слоем краски на холсте, обнюхивает архивные письма, адресаты которых неизвестны, оказывает услуги бравому милицейскому майору…

До конца перерыва осталось минут пятнадцать. Сейчас прилетит Добряк и сунет свой нос в чужие тайны.

Лера заложила комплексы Ивана и свой в собаку. Ненужное занятие, пустые подозрения. Мало ли какой машинкой мог воспользоваться Иван!

Стихотворение. Доминирующий ее комплекс. Красная стрелка точно перекрыла зеленую. Можно свой комплекс снять. Что под ним? Комплекс Ивана. Разумеется. И больше ничей? Чисто. Все сходится.

Скорей бы приходил Добряк. Тогда придется выключить собаку. Она заложила в машину письмо. Вот пошел ее комплекс. Следы пальцев, державших письмо вчера и пятнадцать лет назад. Теперь остается проверить на комплекс Ивана.

Пусто. Никакой реакции. Стрелка на нуле. Может, ошибка? Машины тоже ошибаются. Куда запропастился Добряк? Нуль. Полная пустота. Иван никогда в жизни не прикасался к этому письму. Даже не прикасался. Не вкладывал лист в машинку, не вынимал оттуда, не складывал, не засовывал в конверт. Это сделал кто-то другой. И не было никакой Веры.

Ворвался сияющий Добряк:

– В буфете дают горбушу, и я взял для вас полкило. Неужели вы не тронуты моей заботой?

– Тронута, конечно, тронута, спасибо, Саня.

Что делают люди в романах, когда оказываются перед возможностью узнать всю правду и сделать выводы? В ящике стола лежит записка от Олега, он был тут несколько дней назад и не застал Леру…

Достаточно заложить ее в молекулярную собаку, и станет ясно, что Олег напечатал письмо от имени Ивана и оклеветал его. Но зачем это делать? Кому-нибудь станет от этого легче?

– Вам нужен анализатор? Или уже закончили? – спросил Добряк.

– Кончила. Выключай.

– Ну и что? Нашли, что искали?

– Нет, не нашла.

– Это хорошо или плохо?

– Не знаю.

– Что за письмо вы порвали в клочки? От поклонника?

– Нет, от кредитора.

– А вы обедать не будете?

– Нет, не хочется.

Лера взяла у Сани рыбу и положила в сумку. Молодец, Саня! Мишка и Олег обожают горбушу.

…хоть потоп!

Почему-то Суслин оказался на симпозиуме по молекулярным основам наследственности, хотя его никто не приглашал, да и не мог пригласить, так как Суслин наследственностью не занимался.

Симпозиум проходил в академическом пансионате под Москвой. Новый шестиэтажный корпус по пояс вылезал из соснового бора, плавно сбегающего к реке. Вечером теплые желтые окна казались окнами парохода, плывущего по синему сонному морю.

В тот февраль выпало много снега, и лыжники допоздна реяли вокруг дома-корабля, пронзая высвеченные на секунду круги света от высоких фонарей или квадраты окон, рядами лежащие на снегу.

Возрастом участников симпозиум был молод, и даже солидные корифеи старались соответствовать общему его духу – теряя равновесие, скатывались с исполосованного лыжнями склона на лед реки, лепили снежки из рассыпчатого снега, танцевали до утра в зале под крышей, у сдвинутых в сторону столов для пинг-понга, уступая солидный бильярд бородатым аспирантам, цепляли на лацканы самодельные круглые значки с изображением слона на велосипеде с надписью «Ну и что?».

Заседания шли в кинозале, где над экраном висел длинный плакат: «От ложного знания к истинному незнанию!» Во всем подчеркивался современный дух дозволенного академического скепсиса, интеллигентского подшучивания над слишком серьезными проблемами и яростной преданности еще не апробированным постулатам. Улыбайтесь, утверждал слон на велосипеде, если не хотите рехнуться, взвалив на плечи ответственность за потенциальное коварство генной инженерии.

Суслин выборочно ходил на заседания, вопросами рвался к скандалам, но скандалов не получилось, потому что после первой же стычки с Траубе Суслину была отведена в этом улье сота залетного склочника, и даже дельные и колючие его реплики и вопросы принято было выслушивать с улыбчивой вежливостью и демонстративно игнорировать – не от излишнего снобизма, а от того, что они, очевидно, диктовались неумным желанием хватать клыками за штаны и беспрестанно напоминать человечеству о том, что острый и едкий ум Суслина не угас, а зубы еще крепки.