Кухонный бог и его жена - Эми Тан

Но она не знала, как написать «твой любимый сын», и пошла искать Цзяго, чтобы спросить его об этом. Хулань ходила и громко звала его. А потом я нашла ее в спальне. По щекам у нее текли злые слезы. Она кричала: «Цзяго! Цзяго! Не умирай! Что я буду без тебя делать? Как я теперь напишу “твой любимый сын”»?

А видишь, какая я худая вот на этой фотографии? Свитер провисает на плечах. Тут не различишь, но он темно-красный. А узор на груди и кармане вышит нитками, в которые вплетено настоящее золото. Твой отец попросил, чтобы я надела этот свитер для съемки. Он сам купил его, когда мне исполнилось двадцать девять, значит, это было начало весны 1947 года. Я никогда раньше не получала подарков на день рождения. Американцы дарят подарки на день рождения, а китайцы — нет. Я должна была бы радоваться, но все еще горевала по Данру. Все еще винила во всем себя. Поэтому Джимми не просил меня улыбаться. Я и не улыбалась. Поэтому здесь я именно такая, какой была в то время.

Как видишь, больше моих фотографий нет. Вскоре после этого кто-то увидел, как я вхожу в салон красоты, и на выходе меня поджидали два полицейских. Они отвезли меня в тюрьму.

Никто мне не объяснял, за что меня арестовали. Я попала в женскую тюрьму с толстой деревянной дверью и высокими стенами. Как только я вошла, меня затошнило. Пахло ужасно, будто я сунула голову в туалет! Охранница провела меня вдоль длинного темного коридора, мимо длинных деревянных столов и скамей. На одну сторону выходили камеры, одна за другой. В каждой сидело по пять женщин, из тех, на которых на улице побоишься глаза поднять: в каждом лице своя трагедия. Вот туда меня и посадили, в одну из этих вонючих камер, с четырьмя другими женщинами.

Мне кажется, они поняли, что я оказалась там по ошибке, но смотрели на меня не с жалостью, а с любопытством. Четыре пары глаз тихо рассматривали мое ципао, обычный летний наряд для леди, и блестящие кудри, только что завитые в салоне.

Почти все эти женщины носили грязные штаны и рубахи. Их кожа покраснела и огрубела, волосы засалились.

Вдруг одна из них хрипло сказала:

— Эй, сестренка, садись, не стесняйся. Побудь с нами!

Остальные засмеялись, хоть и не злобно. Наверное, они подумали, что шутка поможет мне успокоиться. Потом другая женщина, помоложе, вскочила с деревянного стула:

— Садись сюда.

Все снова засмеялись, а она быстро натянула штаны. Только тогда я увидела, что она сидела не на стуле, а на деревянном туалете, стоявшем в углу камеры. Этот туалет использовался для всего, и никакого уединения! Смыть было нельзя, даже накрыть крышкой, ничего подобного! И все, что там оставляли, так и плавало в мерзком супе.

В другом углу на полу лежал тонкий матрас, достаточно широкий, чтобы на нем в тесноте уместились три арестантки. Трем другим оставалось сидеть на голом цементе.

Всю ночь я простояла, волнуясь не за себя, а за Джимми. Я представляла, как он ищет меня, бегает по парку, заглядывает в кинотеатры. Он был хорошим человеком, заботливым и добрым, но не сильным. Ему никогда не доводилось преодолевать трудности. Я лишь надеялась, что тетушка Ду поможет ему меня разыскать.

К утру, когда у меня уже дрожали ноги, за мной пришла охранница. Она прокричала мое имя:

— Цзян Уэйли!

— Здесь, я здесь! — крикнула я в ответ.

Я думала, меня отпускают, но охранница надела на меня наручники, словно на опасную преступницу. А потом меня посадили в грузовик вместе с другими женщинами в наручниках. Мои соседки выглядели закоренелыми воровками. Никто не знал, куда нас везут, — может быть, за город, чтобы расстрелять? Нас связали, как животных, и бросили в грузовик, будто везли на рынок. И мы толкались боками на каждом повороте.

Но грузовик остановился возле здания областного суда. Когда я вошла в зал, то первым, кто попался мне на глаза, был Вэнь Фу. Он победоносно улыбался, видя мои унижения. Мои волосы растрепались, платье помялось, а кожа источала запах того места, где я провела ночь.

Тут до меня донесся громкий шепот:

— Вот она!

Я увидела тетушку Ду, Пинат и Джимми — его счастливое, но искаженное болью лицо. Позже я узнала, что все произошло именно так, как я думала. Именно тетушка Ду пошла в дом моего отца и потребовала сказать, где я. Так она выяснила, что сделал Вэнь Фу.

Судья предъявил обвинение. Меня судили за то, что я украла у своего мужа сына, которому позволила умереть, а вдобавок и фамильные ценности. За то, что бросила законного китайского супруга, чтобы сойтись с американским солдатом, с которым познакомилась во время войны.

Меня так трясло от гнева, что я едва могла говорить.

— Это все ложь, — тихо сказала я судье. — Мой муж развелся со мной уже давно, во время войны, когда приставил к моей голове пистолет и приказал написать заявление о разводе.

Я сказала, что ничего не крала из дома отца, а лишь забрала то, что принадлежало мне. И как меня можно обвинять в том, что я оставила мужа, если он сам со мной развелся и живет с другой женщиной?

А я теперь жена другого мужчины, и мы уже зарегистрировали наш брак.

Я видела, как Джимми кивнул, и кто-то его сфотографировал. Потом по залу разнесся шепот. Я видела, что там сидели зрители, точно в театре. Они пришли в суд из любопытства и от скуки. Эти люди указывали на нас с Джимми пальцами и шептались. Потом тетушка Ду пересказала мне, что они говорили.

«Смотрите, какая она красивая, будто кинозвезда!» «Послушайте, как она говорит, ясно же, что она приличная девушка».

«Да какой же из ее нового парня иностранец? Видно, что он китаец!»

Но тут улыбающийся Вэнь Фу обратился к судье: — Развода не было. Моя жена все перепутала.

Может быть, мы когда-то и ссорились, и я сказал ей, что если она не будет вести себя как следует, я с ней разведусь.

Он выставлял меня дурехой, которая не в силах вспомнить, разведена она или нет.

— Если мы действительно в разводе, то где же заявление? — продолжал Вэнь Фу. — И где свидетели?

Тут же вскочила тетушка Ду:

— Здесь! Я свидетельница. А моя племянница, которая сейчас живет на севере, — второй свидетель.

Какой замечательной была эта тетушка Ду! И