Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А - Айн Рэнд

«Убирайтесь к черту с моего пути», — думала она не злобно, а почти весело, с чувством отъединенности и освобождения, адресуя это прохожим, машинам, когда они задерживали ее торопливое движение, страху, который испытывала в прошлом. Меньше часа назад она слышала, как Голт произнес эту фразу, и голос его, казалось, все еще звучал в воздухе улиц, переходя в далекое подобие смеха.

Она ликующе смеялась в бальной зале отеля, когда услышала эту его фразу; смеялась, закрыв ладонью рот, так что смех был только в ее глазах, и в его, когда Голт взглянул прямо на нее, и она поняла, что он слышит ее смех. Они глядели друг на друга в течение секунды, над головами восклицающей, вопящей толпы, над грохотом разбиваемых микрофонов, хотя все станции были мгновенно отключены, над звоном бьющегося стекла с падающих столиков, когда кое-кто панически бросился к дверям.

Потом Дагни услышала, как мистер Томпсон закричал, указывая рукой на Голта:

— Отведите его обратно в номер, вы головой за него отвечаете!

Толпа раздалась, когда трое выводили его. Мистер Томпсон, казалось, на миг лишился сил, уронил голову на руки, но овладел собой, подскочил, вяло махнул рукой своим приверженцам и быстро вышел через частный боковой выход. К гостям никто не обращался, никто их не инструктировал; одни безрассудно бежали к двери, другие сидели, не смея шевельнуться. Бальная зала походила на судно без капитана. Дагни протиснулась через толпу и последовала за кликой. Остановить ее никто не пытался.

Она нашла членов правительства сгрудившимися в маленьком частном кабинете. Мистер Томпсон бессильно сидел в кресле, обхватив руками голову, Уэсли Моуч стонал, Юджин Лоусон всхлипывал, словно капризный ребенок. Джим смотрел на остальных с какой-то странной выжидающей напряженностью.

— Я так и говорил вам! — кричал доктор Феррис. — Говорил, разве не так? Вот чего вы добились своим «убеждением по-доброму»!

Дагни осталась стоять у двери. Ее присутствие как будто заметили, но, казалось, не придавали ему значения.

— Я ухожу в отставку! — крикнул Чик Моррисон. — Ухожу! Хватит с меня! Я не знаю, что сказать стране! Я не могу думать! И пытаться не стану! Это бессмысленно! Я ничего не могу поделать!

Он замахал руками в каком-то хаотичном жесте бессмысленности или прощания и выбежал из комнаты.

— У Чика есть убежище со всем необходимым в Теннесси, — задумчиво сказал Тинки Холлоуэй, словно он тоже принял подобную предосторожность и теперь задавался вопросом, не настало ли время ею воспользоваться.

— Чик недолго будет пользоваться им, если вообще доберется туда, — сказал Уэсли Моуч. — Шайки бандитов, состояние транспорта…

Не договорив, он развел руками.

Дагни понимала, какие мысли заполняли эту паузу; понимала, что какие бы частные убежища эти люди ни приготовили себе, теперь они понимают, что оказались в ловушке. Она обратила внимание, что ужаса в их лицах нет; были какие-то его признаки, но лишь поверхностные. На их лицах читались и полная апатия, и облегчение мошенников, считавших, что игра не может иметь иного исхода, не пытавшихся его оспорить и не жалевших о нем, и вздорное безрассудство Лоусона, отказывающегося осознавать что бы то ни было, и странная напряженность Джеймса, напоминавшая скрытную улыбку.

— Ну? Ну? — раздраженно спрашивал доктор Феррис с бурной энергией человека, освоившегося в мире истерии. — Что вы теперь собираетесь с ним делать? Спорить? Дебатировать? Произносить речи?

Никто не ответил ему.

— Он… должен… спасти… нас, — медленно проговорил Моуч, словно загоняя остатки разума в пустоту и предъявляя ультиматум реальности. — Должен… принять власть… и спасти систему.

— Почему не напишешь ему об этом в любовном письме? — спросил Феррис.

— Мы должны… заставить его… принять власть… Должны принудить его править, — произнес Моуч тоном сомнамбулы.

— Ну, — спросил Феррис, неожиданно понизив голос, — понимаешь теперь, какую ценную организацию представляет собой Государственный научный институт?

Моуч не ответил, но Дагни заметила, что все как будто поняли его.

— Ты возражал против моего частного исследовательского проекта, называя его «непрактичным», — мягко сказал Феррис. — Но что я тебе говорил?

Моуч не ответил; он похрустывал суставами пальцев.

— Сейчас не время быть разборчивыми, — заговорил с внезапной оживленностью Джеймс Таггерт, но голос его тоже был странно негромким. — Мы не должны колебаться.

— Мне кажется… — тупо произнес Моуч, — что… что цель оправдывает средства…

— Уже поздно колебаться и держаться принципов, — сказал Феррис. — Принести пользу могут только решительные действия.

Никто не ответил; все вели себя так, словно хотели, чтобы мнение их выражали не слова, а паузы.

— Ничего не выйдет, — произнес Тинки Холлоуэй. — Он не сдастся.

— Это ты так думаешь! — сказал Феррис и усмехнулся. — Ты не видел нашу экспериментальную модель в действии. В прошлом месяце мы получили три признания в трех нераскрытых делах об убийстве.

— Если… — заговорил мистер Томпсон, и голос его внезапно перешел в стон, — если он умрет, нам всем конец!

— Не беспокойтесь, — сказал Феррис. — Не умрет. «Увещатель Ферриса» надежно рассчитан против такой возможности.

Мистер Томпсон не ответил.

— Мне кажется… другого выбора у нас нет… — чуть ли не шепотом выдавил из себя Уэсли Моуч.

Все молчали; мистер Томпсон старался не замечать, что все смотрят на него, потом неожиданно выпалил:

— О, делайте, что хотите! Я ничего не могу поделать! Делайте, что хотите!

Доктор Феррис повернулся к Лоусону.

— Джин, — напряженно сказал он, по-прежнему шепотом, — беги в кабинет контроля радиостанций. Скажи, пусть все станции будут наготове. Скажи, что через три часа я заставлю мистера Голта выступить в эфире.

Лоусон подскочил с неожиданной радостной усмешкой и выбежал.

Дагни поняла. Она поняла, что они собираются делать и что в их сознании сделало это возможным. Они не думали, что таким образом добьются успеха. Не думали, что Голт сдастся, и не хотели, чтобы он сдавался. Не думали, что теперь их может что-то спасти, и не хотели спасения. Движимые паникой своих неназванных эмоций, они сражались против реальности всю жизнь, и теперь достигли той минуты, когда почувствовали себя, как рыба в воде. Им незачем было знать, почему они так себя чувствуют. Они никогда не хотели знать, что чувствуют, они лишь испытывали некое узнавание, поскольку это было то, чего они хотели. Это была та реальность, которая выражалась во всех их чувствах, действиях, желаниях, выборах, мечтах. Таковы были природа и метод бунта против существования и смутного поиска неведомой Нирваны. Они не хотели жить — они хотели, чтобы он умер.

Ужас, который испытала Дагни, был кратким, словно резкая перемена перспективы: она поняла, что субъекты, которых считала людьми, не люди. У нее оставались лишь чувства ясности, окончательного ответа и необходимости действовать. Голт находился в опасности; не было ни времени, ни места в ее сознании, чтобы расточать их на эмоции по поводу действий существ, не достигших человеческого уровня.

— Нужно принять меры, — прошептал Уэсли Моуч, — чтобы никто об этом не узнал…

— Никто не узнает, — сказал Феррис; голоса их звучали сдержанно, как у заговорщиков. — Это отдельное секретное помещение на территории института… Звуконепроницаемое и надежно удаленное от остальных… о нем знают очень немногие из наших сотрудников…

— Если нам придется вылететь… — заговорил Моуч и внезапно умолк, словно уловил какое-то предостережение в лице Ферриса.

Дагни увидела, как Феррис посмотрел на нее, будто внезапно вспомнил о ее присутствии. Она выдержала этот взгляд, продемонстрировала ему холодное безразличие, словно не интересовалась их разговором и не понимала его. Потом, словно догадавшись, что разговор секретный, медленно повернулась, чуть пожав плечами, и вышла из комнаты. Она понимала, что им уже не до мыслей о ней.

Дагни с тем же равнодушным видом неторопливо прошла по коридорам и вышла из отеля. Но когда миновала этот квартал и свернула за угол, вскинула голову. Складки вечернего платья стали биться о ноги, как парус, от внезапной быстроты шагов. И теперь, идя по темной улице и думая только о телефонной будке, она испытывала новое чувство, несмотря на сознание опасности и озабоченность: чувство свободы, которой ничто не воздвигнет препятствий.

Дагни увидела на тротуаре полосу света из окна бара. Никто не обращал на нее никакого внимания, когда она шла по полупустому залу: несколько посетителей все еще ждали и напряженно перешептывались перед потрескивающей голубой пустотой телеэкрана.

Стоя в тесном пространстве телефонной будки, словно в каюте корабля, готовящегося отправиться к другой планете, Дагни набрала номер ОР 6-5693.