Хмель - Алексей Черкасов

Про Дуню не вспоминал. Мало ли пустоши растет на земле? Даже собственную бороду приходится стричь ножницами, а вот иные начисто бреют: лишнее, никчемное. Не вышло с дочерями – повезло в деле. Самого господина Востротина – миллионщика – обжал на сто тридцать семь тысяч золотых в довоенном курсе. Копейка в копейку. К титьке и не прикладывался, а грудь высосал, и господин Востротин, хоть и мастак в деле, с заморцами лапа в лапу, и то чуть на стену не полез. «Хищник», – только и сказал.

Мало того, Елизар Елизарович обжал томского миллионщика Саханова – опередил в сделке с англичанами: вступил пайщиком в Русско-Азиатское объединение, прибирающее к рукам рудные месторождения Сибири. Еще год-два, и Елизар Елизарович, не без англо-американской помощи, перехватит горло и золотопромышленнику Иваницкому: англичане давно приглядываются к его руднику Сарале: не рудник – златые горы.

Само собой – торговля…

За минувший год навигации – из Красноярска по Енисею, а там – морями и океанами – вывезли в Европу сорок тысяч пудов масла, пятнадцать тысяч пудов конопли, тысячу триста пудов льна, а по Оби на судне «Форрестолл» отправили в ту же Европу более ста тысяч пудов масла, поставленного фирмой Вандерлиппа, пайщиком которой состоит Елизар Елизарович. Сибирское масло пойдет на рынки Европы как датское. Ну и пусть. Лишь бы обороты пучились от прибылей. Сейчас на Сибирь нацелились американцы – не опоздать бы в сделках…

Знай не зевай – мошну набивай.

II

Евгения Сергеевна, бывшая полюбовница Востротина, и та умилилась:

– Ох и медведь! До чего же сильный и хваткий… На что Елизар Елизарович ответствовал:

– Благодарствую. Ваше слово – как бриллиант ювелирщика: хоть в банк клади – не просчитаешься.

– Не просчитаетесь, – уверила Евгения и пригласила таежного медведя на званый обед, предупредив, что будут заезжие иностранцы, в общем человек тридцать. Но Елизар Елизарович, конечно, не затеряется в застолье. – Вы такой приметный, – льстила львица с голубыми глазами. – Будет еще отец Исидор из скита. Мой старик собирается замолить тяжкие грехи по старой вере. Вы ведь тоже старой веры? Грешен, может? – Глаза Евгении Сергеевны стали синими-синими, как две слезы Христовы.

– Безгрешные в богадельне проживают, – удачно ввернул Елизар, соображая, что за петлю готовит ему красавица. Не думает ли отыграть капиталец полюбовника? Пусть спытает, как бы сама не выпрыгнула из нарядного платья…

Они беседовали в оранжерее дома Гадалова. Гости еще не вышли из внутренних покоев; прислуга расставляла маленькие столики. Эта оранжерея была гордостью Гадалова, и он всегда здесь потчевал гостей. В центре возвышалась пальма, распахнув зеленое опахало под самым стеклянным куполом.

Слуги двигались молча и бесшумно. От цветов веяло свежестью и отдохновением. На улице осень, а здесь – весна и цветут заморские розы Бербанка.

– Вы мне нравитесь. Очень, – потупилась Евгения Сергеевна. – Вы как редкий самородок…

– Благодарствую. – Глазами так и впился в голову львицы. Она была высока, не в девичьем возрасте, но поразительно моложава и сумела сохранить фигуру; на ногах английские туфельки на низком каблучке – рост не позволял щеголять на французском, и так по плечо медведю. Впрочем, и сам медведь нарядился. Аннушка постаралась: и манишка белоснежная, и фрак как уголь, и черная бабочка на крахмальном воротничке, вот только сапоги с лакированными голенищами некстати – точь-в-точь заезжий купчина, а не знатный акционер-миллионщик. Но от сапог Елизар Елизарович отказаться не мог: сызмала привык греть икры голенищами.

– А мой старик совсем выжил из ума, – жаловалась Евгения. – Сейчас время крупных сделок, а я как связанная. Просто поражаюсь, как вам удалось войти в дело с англичанами, и даже француза подхватили.

Елизар Елизарович щурил цыганский глаз и загадочно отвечал:

– Цветы баскенькие, а запаху нет. Или мне нос заложило?

Евгения Сергеевна уразумела намек.

– У них весьма тонкий запах. Французские.

– Ишь ты! Да и мой нос не толст, а вот запаха не чую. – Он чуть наклонился, скосил глаз на львицыны холеные руки, невольно подумав, что этими руками она бы с превеликим удовольствием перехватила ему горло. Но и он из таковских.

– Пахнут? – В глазах Евгении прыгали бесики.

– Немножко…

– Нравится вам аромат?

– Да чей аромат-то?

– Он может быть и вашим, милый медведь! – усмехнулась Евгения. – Вы столько раз бывали у нас, неужели так ничего и не поняли? Старику же семьдесят шестой, он совсем выжил. А дело-то чье? Юскова. А вы кто?

– Из той же фамилии, – охотно подтвердил Елизар и тут же спохватился: – Да корень разный.

– Все мы под одним корнем.

– Как так?

– Наш общий корень – капитал. Или не так? Где бы он ни был, а все одно – капитал. И если бы к вашему капиталу еще один, да если бы к вашей хватке еще одну – ласковую, нежную, с большими связями не только в Петербурге…

– Петербурга нету, – невежливо вставил Елизар.

– Есть. Как только его величество подпишет мир, так и Петербург вернется.

– Слухи, али как? – насторожился миллионщик.

– Есть всякие. Да я не о том. – И руку ко лбу, будто запамятовала.

Прищурив цыганский глаз, Елизар Елизарович размышлял: «А ловко вышло бы. Силу бы я набрал огромную, десятерым Линдам – Востротиным не сжевать. Да хитрит змея, хитрит: невод закидывает. Как бы ловчее заманить ее самое в этот невод да скрутить, чтоб не прыгала в миллионщицах…»

А вслух:

– Кабы дал бог…

Сцепились глазами, молчат. У Евгении раздуваются ноздри; медведь сопит в бороду и чмокает, словно пробует львицу на вкус.

– И что же?..

– Прикинуть надо, – мялся медведь.

– Как прикинуть? – И брови вскинула, будто не разумеет.

– Птица к гнезду, если не прикинется – в гнезде жить не будет. То и нам испытать бы. В гнездышке. А?

Щеки у Евгении Сергеевны зардели.

– Так уж сразу и в гнездышке!

– Спыток – не убыток. Помолчали: Красавица напомнила:

– Да ведь в вашем здешнем гнездышке, говорят, живет славная птичка?

На что медведь ответил:

– То не птичка, а сопутница. Дунь – и нету.

– Какой вы безжалостный!

– Пошто? Я сопутницу в дело вывел, заведение в Минусинске откроет.

– Заведение? – будто испугалась Евгения.

– Ресторацию.

– С девицами?

– Девицы – не птицы: сами за стол садятся.

Еще раз сцепились глазами: в голубых черти пляшут, в черных у медведя – смола кипит. И борода дымится кольцами. «Хитрущая, – отметил он. – Обжать бы ее со всех сторон, чтоб тонкой стала. Надо самого Михайлу Михайловича натравить на нее, чтоб не допускал в дело, а там, мирком да ладком, и Михайлу жемануть. Чевелева с Гадаловым подпущу к Михайле: они живо обормочут, в трех скитах не отмолится».

Евгения Сергеевна соображение имела другое. «А я его расшевелила, сытого. С ним надо играть в откровенность да напустить на него Четтерсворта. Он его втянет в крупную сделку, а потом сделка лопнет, и весь капитал будет а нашей компании». Но… в чьей «нашей»? Не окажется ли она сама у разбитого корыта? «Когда же он умрет, лысый дурак!» – с досадой подумала о муже и спросила:

– Правда ли, что вы осчастливили мадам Тарабайкину-Маньчжурскую – отдали в ее заведение такую красавицу, от которой все с ума сходят?

– Экое! – крякнул Елизар. – Впервой слышу. Никакой красавицы знать не знал, да ежели бы и знал, в заведение не отдал. Спаси Христе!

«Вот уж будет диво, когда Востротин разыграет свой номер, – думала Евгения. – Но что же это за красавица? И куда отдал: в публичный дом! Господи, он и меня бы определил туда, если бы удалось прибрать мой капитал».

А вслух:

– Какой же вы, право, милый медведь!

– Да и вы, Евгеньюшка, не из малых птах, на больших крыльях летаете, слава Христе!

– Так уж на больших! – хихикнула и, заслышав шаги, тихо договорила: – Я подумаю… про гнездышко. Вы мне, право, нравитесь.

– Дай-то, господь, чтоб сие свершилось! – возрадовался Елизар, подхватывая ее под руку.

Знай не зевай – мошну набивай…

III

Ели и пили. Друг перед другом похвалялись. На здравия не скупились. Но у каждого был припрятан за пазухой камень.

От духмяных кушаний, приготовленных французским поваром, голодный упал бы. Вино заморское; французским коньяком аппетит разжигали.

Бесились не от жиру – от пресыщения. На матушку-Россию смотрели сквозь пальцы, под иностранцев рядились. И даже каменный одноэтажный особняк Гадалова выстроен был на манер итальянских богатых домов, хотя и строил русский инженер русскими рабочими руками. Так уж повелось: свое под ногами – на чужое глаза вскидывали и умилялись.