Странница - Тамара Воронина

— О Милите думаешь, да? — грустно спросил шут. — То есть не о нем, а о том, что он сейчас думает? И как, теперь пять лет будем странствовать и спать врозь, да?

— Еще чего, — испугалась Лена, насмешив его. — Но привыкнуть-то я должна, правда?

— Вот и привыкай, — оживился он. — Лена, он знал, что будет, когда просился с тобой… Нет, если ты не хочешь, я не настаиваю…

— Почему ты никогда не настаиваешь? — спросила Лена. — Вообще никогда? Это, как мне кажется, вашему брату несвойственно. Один ты такой деликатный.

Шут улыбнулся.

— С тобой. Вообще я тоже был неделикатный и настаивал. Конечно, случалось, что и отказывали, но в такой вот ситуации уже редко. А с тобой не могу. Мне кажется, я просто знаю, когда тебе не хочется или ты себя плохо чувствуешь… Мне передается, понимаешь? И я понимаю, что будет как-то не так… не знаю. Сам не знаю. Может, дело в тебе, может, во мне, но я не могу от тебя требовать ничего. А это — требование. Или навязчивая просьба. — Он помолчал и честно добавил: — Но все равно хочу. Никогда никого так не хотел. Вот.

А Милит держал себя точно как Маркус или Гарвин. Как старый верный друг. Словно и не было полугодовой близости. Никаких намеков, никаких взглядов, никаких вздохов. Лена даже понадеялась: может, разлюбил? Это было бы здорово.

Назвать путешествием их прогулку было трудно. Туризм. Причем для Лены крайне комфортабельный. Как Странницы ходят в одиночку? Она ведь не имела других забот, кроме как переставлять ноги, да еще ее заботливо спрашивали, не устала ли. А она научилась идти по полдня без привалов, ведь они не спешили, возникал какой-то ритм, они весело шагали по дорогам или лесным тропам, кто-то из мужчин отходил «в магазин» и возвращался с подстреленной птицей или пойманным зайцем, Маркус собирал травы и корни, потом мужчины натаскивали хвороста, приносили воду (эльфы додумались до ведра, сделанного из пропитанной чем-то кожи, не то чтоб совсем непромокаемой, но вот принесли воды из отдаленного ручья было можно, а в сложенном виде оно занимало совсем немного места), разводили костер и готовили еду. Нет, в этом Лена тоже участвовала: помешивала в котелке и снимала пробу. А в общем, каждому какое-то дело находилось, но Лене меньше всех. Если вода была поблизости, ей разрешали помыть посуду, если она настаивала. А самой главной обязанностью было вытаскивание колючек из шерсти Гару и чесание его за ушами. Ну уж заодно вечерами Лена и всего его вычесывала, так что пес имел крайне ухоженный вид. Кусочки он выпрашивал больше проформы ради, потому что легко обеспечивал себя пропитанием сам. Он ловил и ел мышей, птиц, всякую мелкую живность типа кроликов или сусликов, а у них клянчил хлеб или пряники. Или хоть что-нибудь, лишь бы из рук.

И все время один из эльфов был рядом. На охоту или на рыбалку могли отправиться шут и Милит, Маркус и Гарвин, но никогда Милит и Гарвин. Маг должен быть рядом с ней. Лена и не спорила. Ночами никто не дежурил: нужды не было, потому что эту функцию взял на себя тот, кому и положено, — Гару. Да и мужчины умели спать вполглаза, совершенно по-собачьи.

Больше всего Лена любила вечера. Они устраивались на ночлег еще до темноты, готовили ужин, ставили палатки (обе или одну), мылись, если имелось достаточно воды, причем мужчины охотно плескались даже в ледяном ручье, а Лене воду грели, хотя она тоже быстро привыкла к отсутствию бани. Конечно, хотелось помыться и основательно, и они непременно это делали, если решали остановиться на постоялом дворе или тем более в городской гостинице.

А самое хорошее начиналось после ужина, когда они просто сидели вокруг костра и разговаривали. Обо всем. Ни о чем. О главном в жизни и о всяких пустяках. Если ей становилось холодно, кто-то набрасывал ей на спину плащ прежде, чем она осознавала, что начинает мерзнуть. Если плащ не согревал, ее обнимали чьи-то руки, и не всегда это были руки шута, а если и это не помогало, то плащи имелись у всех, и постепенно Лена превращалась в капусту.

Далеко в кустики ее не пускали, зато отворачивались. Останавливаясь на берегах реки или озера, обязательно купались и давали искупаться ей, но за ней наблюдал только шут, а остальные занимались делами или бдили за прочими окрестностями, не пытаясь подглядывать. Даже Милит не пытался. А они ведь мужчины в возрасте, так сказать, активном…

Впрочем, они основательно оттянулись, попав на некий праздник вроде ночи перед Ивана Купала: разгул был тот еще, Лена не знала, куда глаза девать, а шут постоянно держал ее за руку, чтоб не умыкнули, а вот остальные не сопротивлялись, если вдруг местные красотки утягивали их в сторону от огромного костра. Потом это приключение еще долго служило предметом разговоров. В общем, мужчины в детали-то не вдавались, но праздник они сочли очень полезным и совершенно правильным. Шут не возражал, потому что он в конце концов тоже поддался соблазну и утащил Лену за деревья…

Лена, сама себе удивляясь, в этих разговорах тоже участвовала. Поддразнивала мужчин: кто ж их с ней-то гнал, могли бы спокойно оставаться в Тауларме, в окружении красавиц-эльфиек, а Милит начинал дурным голосом орать «папочка» и тянуть ручки к Маркусу, который все-таки поверил в намерения Арианы и предпринял активные действия… Вольность нравов!

Мир был замечательным, и они бродили по нему долго, радуясь вместе с людьми. Покидать его не хотелось, даже когда похолодало, когда начали облетать — и облетели — листья, начались унылые осенние дожди, а там и выпал снег. Лена решила попробовать Путь Странниц: они ведь и зимой ходят, а не легкомысленно бредут вслед за летом. Мужчины, естественно, не возразили, но на всех лицах одинаково было написано: ну-ну, замерзнешь — скажешь, а пока развлекайся. Черное платье было сменено на теплый шерстяной костюм, туфли — на сапожки с рысьим мехом внутри, а сваливающийся капюшон мужчины поправляли на ней по очереди, хотя никакой необходимости в нем не было: Лена прихватила с собой вязаную шапочку, которой для этой температуры вполне хватало. А погода была все равно отличная, просто зимняя. Морозов пока не случалось. Ночами, правда, было уже холодновато, они с шутом одно одеяло стелили на пол, а вторым укрывались и спали, конечно, не раздеваясь, и даже эльфы и Маркус не изображали морозостойких героев и ставили палатку. Посиделки у костра не прекратились, просто Лене на спину накидывали еще и одеяло и рядом сидел не только шут, но и кто-то еще обнимал за плечи, отдавая часть своего тепла. Лена верила, что они не мерзнут: у них даже руки были теплые. Конечно, мужчины тоже переоделись в толстые куртки и штаны, пристегнули капюшоны и порой даже надевали перчатки, но плащами пользовались только как дополнительными одеялами по ночам. Было, наверное, градусов пять-десять, преимущественно без ветра. Солнца, правда, было немного: почти все время шел снег, но дорога не была трудной, особенно для Лены. Ей непременно протаптывали тропу. Да и шли они по наезженным дорогам. Иногда их подвозили на санях, этакие знакомые по картинкам розвальни, запряженные то одной лошаденкой, а то и самой настоящей птицей-тройкой. Они проводили несколько дней в городах, если города встречались на пути, делали небольшие припасы, чтоб не сидеть на мясной диете, но деньги словно бы и не иссякали. Шут вошел во вкус и уже нахально спрашивал при входе в гостиницу, как тут приняло обходиться с менестрелями. Обходиться было принято хорошо: находилась комната, пусть и одна на всех, даже в самом переполненном постоялом дворе, и денег за ночлег не брали, кое-где даже кормили бесплатно, потому что богатое звучание аллели и чуть хрипловатый голос шута привлекали много народу, пиво и вино разливать не успевали. Шут пел не столько для публики, сколько для Лены, и он действительно знал как минимум две сотни баллад, потому что повторялся крайне редко. Некоторые баллады ему приходилось комментировать, и получалось у него просто классно, рассказчик из него был еще лучше, чем певец. Каждый считал своим долгом его угостить, Маркус уже начал опасаться, что шут так сопьется — в шутку, конечно, потому что предусмотрительный шут делал не больше одного глотка. Ему еще и монеты кидали, чаще, конечно, медные, но нередко перепадало и серебро, а однажды в придорожном трактире в миску для подношений упала и тяжелая золотая монета, за которой последовало приглашение посетить замок местного лорда.